Когда Дженин ненадолго умолкала — вот как сейчас, — со стороны могло показаться, что у нее одновременно останавливалось дыхание, а сама она обращалась в слух. Тишина проникала сквозь стены старого дома в Вирджинии, спрессовываясь в замкнутом пространстве комнаты.
— Ты уверена, что не будешь здесь скучать? — снова спросил ее Лоренс.
— Все будет в порядке, — ответила Дженин с мимолетной улыбкой на лице. — Нет, правда, не беспокойся. И перестань волноваться. Все просто чудесно. Кроме того, — рассудительно добавила она, — мы просто должны были приехать сюда. Куда же нам было еще податься после того, как ты истратил на меня все деньги? Разве не так, дорогой?
— Так, — после недолгой паузы кивнул Лоренс, — хотя я даже успел забыть, какая здесь глухомань. Но если ты думаешь…
— Все будет прекрасно. Чудесный старый дом. Как знать, может, здесь я снова начну рисовать.
Она повернулась лицом к окну и оперлась изящными руками о подоконник. Это было высокое и круглое, похожее на большой иллюминатор окно, через которое виднелась лишь плотная стена леса, тянувшегося вверх по холму в западном направлении.
Спустя несколько минут она чуть поджала губы и вновь радостно посмотрела на мужа.
— Здесь у тебя появится куча свежих идей, — проговорила она, — а я постараюсь в такие моменты не мешать тебе. Обещаю.
Дженин подошла к кухонному столику, за которым он сидел, решив немного передохнуть. Пока Лоренс занимался распаковкой чемоданов, она успела приготовить ужин — в основном из консервов, — а затем красиво разложила еду на изящном фарфоровом сервизе, а стол накрыла камчатным полотном. Первым делом она вынула из коробок именно этот сервиз, тогда как Лоренс расстилал в спальне простыни, укладывал подушки и. одеяла, а потом занялся кухней.
В столовой оставалось еще полно нераспечатанных коробок, однако великолепные блюда и тарелки уже сияли пастельными и золотистыми тонами. Дженин время от времени бросала на них удовлетворенные взгляды.
Эта женщина всюду привносила с собой ощущение изысканности, даже роскоши. Это было частью ее естества, элементом ее ауры, благодаря чему сама она превращалась в неповторимую и прелестную Дженин.
Сейчас ее взгляд скользил по гостиной, пока еще не застеленной коврами и пустой, но мысли с некоторой неуверенностью уже блуждали по остальным комнатам, в которых, как она предполагала, даже после расстановки мебели будет неизбежно колыхаться слабое эхо.
В эти минуты, когда на пустынную долину опустились синие сумерки, она предпочитала не останавливаться взглядом на окне.
Этот дом в Вирджинии оставался последней частью некогда большого старого имения. Лоренсу он достался от отца, который, обанкротившись, подобно истинному джентльмену, переключился на разведение племенных лошадей. Обширная территория вокруг дома была давно запродана, тогда как на сам особняк и примыкающую непосредственно к нему землю покупателей пока не нашлось — слишком далеко, очень уж глухо. И вот сейчас, после долгой разлуки с местами, от которых у Лоренса остались лишь детские воспоминания, он снова вернулся сюда.
В зарослях высокой травы позади дома еще можно было отыскать остатки конюшен и помещений для слуг — местами проглядывала кладка фундамента, а земля зияла коварными ямами.
В дальней стороне поля протекала небольшая речушка, через которую можно было перебраться по узкому дощатому мостику, а на противоположном берегу располагалось старое кладбище с наполовину осевшими в землю и скрытыми густыми зарослями кустарника и травы каменными надгробиями. Еще дальше, за забытыми всеми могилами, сплошной стеной стоял лес.
В безмолвии тихого вечера журчание речки казалось более громким, чем в шумной суете распаковывания вещей. В какое-то мгновение Лоренс почувствовал — по наклону головы Дженин, по ее смутному, безотчетному испугу, — что и сам слышит слабые всплески скользящей над камнями воды. Он хорошо представлял себе, каким зловещим кажется ей сейчас стелющийся по воде туман, хотя сам еще во времена своего далекого детства успел привыкнуть к нему как к неотъемлемой части летнего вечера.
— Как скопим немного деньжат, сразу же уедем отсюда, — ровным голосом пообещал он в тишину, которую не нарушали даже звуки ее легкого дыхания.
— Хорошо, — прошептала она.
Позже, уже лежа в постели, она вдруг задрожала всем телом.
— Замерзла? — спросил он. — Двигайся ближе.
— Все нормально. Это бывает иногда, когда засыпаешь. Спокойной ночи, Лоренс.
— Спокойной ночи, дорогая.
Ей была видна освещенная лунным светом ночная панорама за окном, мрачные тени, скользившие по голым стенам комнаты и ложившиеся на стеганые одеяла постели. Резко, почти отчаянно вздохнув, она повернулась на другой бок и все-таки прижалась к мужу, вспомнив суеверную примету насчет того, что лунный свет не должен падать на постель спящего человека.
— Ну никак не спится, — чуть ли не со стоном в голосе прошептала она. — Закрой окно, Лоренс, как-нибудь заслони его. Сделай так, чтобы луна не светила в лицо.
Он тут же стряхнул с себя подступивший было сон и быстро шагнул к окну. Там он повесил на крюк для карниза свой халат и спросил:
— Ну как, теперь лучше?
— Лучше, — отозвалась жена. — Намного, намного лучше. Спасибо тебе, дорогой.
— Теперь заснешь? Может, принести тебе воды или еще что-нибудь?
— Нет, милый, — проговорила она с нотками довольного смеха в голосе и явно удовлетворенная тем, что снова оказалась в безопасной темноте. — Иди сюда, дай обнять тебя — а потом оба потихоньку уснем.
К концу недели все вещи были разобраны, мебель расставлена, шторы развешаны. Ближайшим соседом оказался фермер, который жил примерно в миле от них. Лоренс нанял одного из его сыновей подстричь траву на лужайке и договорился о том, что семнадцатилетняя дочь Триса станет каждый день приходить к ним, чтобы проводить уборку и помогать Дженин по дому. Сами они два раза в неделю ездили в город за бакалейными товарами, а почту и молоко им доставляли на дом.
Все стало постепенно приходить в норму, и Лоренс приступил к регулярной работе. Дженин исправно выполняла свое обещание — она не искала поводов, чтобы докучать ему, а обед приносила на подносе и оставляла у дверей его комнаты.
Как-то однажды после полудня он спустился в холл. Весь день не переставая лил дождь, и Дженин он почти не видел. Он застал ее в гостиной — жена сидела, скрестив ноги, на восточном ковре перед камином.
На какое-то мгновение он невольно замер при виде этого зрелища. Как часто, еще мальчишкой, он вот так же сидел у огня, мать читала ему про Робин Гуда и рыцарей короля Артура, а в камине потрескивали дрова. Только сейчас огонь в камине не горел — там лежал один лишь холодный пепел.
Дженин не заметила, как он появился в комнате, и, казалось, с головой ушла в какое-то занятие, сосредоточенно разглядывая лежащий перед нею на полу предмет. В слабом рассеянном освещении она была как никогда похожа на персонаж одного из творений Дюрера. Она не была красивой в привычном смысле этого слова — просто сразу обращала на себя внимание, после чего запоминалась надолго, если не навсегда.
Заинтригованный, он наконец разглядел, что так занимало ее. На полу перед Дженин лежала старая шахматная доска, которая находилась в доме столько же времени, сколько он сам себя помнил. Сверху на полированную поверхность доски она поставила перевернутый вверх дном хрустальный стакан для вина.
Двумя пальцами правой руки женщина легонько касалась донышка стакана. Внезапно Лоренс увидел, как стакан медленно и будто бы самопроизвольно заскользил по доске, изредка совершая резкие дугообразные движения, но неизменно придерживаемый сверху пальцами.
— Дженин, что ты делаешь?
Она вздрогнула, чуть вскрикнула, рука резко дернулась, и стакан, отскочив в сторону, слетел с доски и покатился по полу.
— Нет! Нет! — закричала женщина.
Он робко, осторожно, словно в комнате находился спящий человек, приблизился к ней.
— Я напугал тебя, — проговорил он. — Извини, дорогая. Просто я никак не мог понять, чем ты занимаешься.
— О, — произнесла она, наконец беря себя в руки, хотя дыхание ее продолжало оставаться неровным, порывистым. Дженин подняла стакан и поставила его на доску. Только теперь он заметил, что она аккуратно нанесла на каждую клетку шахматной доски по одной букве алфавита.
— Разве ты никогда подобным образом не получал посланий? — спросила жена с напускной беззаботностью. — Мы с мамой, когда она еще жива была, частенько занимались этим по вечерам — тогда я была еще совсем маленькая.