Не вызывает сомнения и активная роль самого Александра на этом этапе его жизни. Он показал, что ему по плечу и командование войсками, и выполнение разнообразных царских обязанностей, и принятие ответственных политических решений.
Осенью 339 г. Филипп II ввел свои войска в Центральную Грецию, создав непосредственную угрозу Фивам и Афинам. Решающее сражение между Фивами, Афинами и их союзниками, с одной стороны, и македонянами — с другой, произошло 2 августа 338 г. (7 метагитниона по афинскому календарю) недалеко от г. Херонеи (Беотия), в долине р. Кефис. Войска союзников были выстроены так, что их правый фланг выходил к реке, а левый располагался несколько юго-восточнее Херонеи. На правом фланге стояли фиванцы, в центре — коринфские наемники, ахейцы и др., на левом фланге — афиняне. У македонян на левом фланге находились всадники под командованием восемнадцатилетнего Александра. Сам Филипп был на правом фланге, противостоявшем афинянам. Всего с обеих сторон в сражении участвовали по 30 тыс. пехотинцев и 2 тыс. всадников. Основной удар по противнику нанес Александр, вторгшийся во главе македонской конницы в ряды фиванцев. Фиванская Священная дружина во главе с Феогеном была целиком истреблена, и этот успех позволил Александру зайти в тыл к союзникам.
Тогда и Филипп, до того времени отступавший иод ударами афинян, предпринял решительное контрнаступление. Видя себя окружаемыми со всех сторон, афиняне бежали; 2 тыс. их воинов, в том числе и знаменитый оратор Демад, попали в плен [Диодор, 16, 86; Полнен, 4, 2, 2; 7; Плутарх, Алекс, 9; Фронтин, 2, 1, 9; Юстин, 9, 3, 3-11].
Разгромив Афины, Фивы и их союзников, Филипп II стал полновластным хозяином в Греции; прежняя самостоятельность греческих полисов уходила в область исторических воспоминаний. Вместе с погибшими при Херонее была погребена свобода и остальных эллинов, так говорил афинский оратор Ликург [Леокр., 50]. «Рабство» — этим очень точным и емким словом определяли современники то положение, в котором оказалась Греция после битвы при Херонее [Диодор, 16,88, 2].
Эта битва сыграла исключительную роль в биографии Александра. Если раньше он, хотя и управлял в отсутствие отца государством, и даже успешно воевал, все же находился на периферии событий, то теперь, проявив незаурядную решительность и мастерство, своими действиями обеспечил победу и македонское господство в Греции. Его противниками были фиванцы, пользовавшиеся репутацией самых сильных и искусных воинов. Победа при Херонее обнаружила в Александре выдающегося полководца, которому даже в восемнадцатилетнем возрасте было по плечу решение самых сложных военных задач. Все эти качества Александр приобрел, с 16 лет участвуя под руководством отца в политической жизни Македонии, в его борьбе за господство над эллинским миром.
Став после сражения при Херонее фактическим хозяином Греции, Филипп II должен был срочно урегулировать свои отношения с недавними противниками, и в первую очередь с самыми опасными — Фивами и Афинами. Прежде всего он ликвидировал фиванскую гегемонию в Беотии: все беотийские города были объявлены свободными и автономными; повсеместно установлен олигархический режим; демократы изгнаны или приговорены к смерти, а их противники получили возможность вернуться из изгнания. В Кадмее (фиванский акрополь) Филипп разместил македонский гарнизон. Утратили фиванцы и свое положение в Дельфийской амфиктионии. Раньше именно они представительствовали там от имени Беотии, теперь их места в органах управления были переданы Танагре, Платее и Феспиям [Юстин, 9, 4, 6–9; Диодор, 16, 87, 3; Павсаний, 9, 1, 8; 9, 37, 8].
По отношению к Афинам Филипп занял иную позицию. Он, конечно, знал, что там лихорадочно готовятся к продолжению войны, даже предлагают освободить рабов и дать им в руки оружие для защиты города. Осада Афин грозила затянуть кампанию; к тому же она при господстве на море афинского флота не могла быть достаточно эффективной. Поэтому македонский царь должен был нейтрализовать Афины, предложив им максимально почетный выход из войны. В этом направлении он и направил свои усилия. Заметную роль в осуществлении его планов играл Александр. После обмена посольствами мир был заключен на следующих условиях: Афины сохраняли свою независимость и территорию [ср.: Павсаний, 7, 10, 5]; они сохранили также контроль над о-вами Самос, Скирос, Имброс и Лемнос [Аристотель, Аф. пол., 62, 2], где находились афинские колонисты. В результате Афины по-прежнему обладали гарантированным доступом в бассейн Черного моря и занимали важную стратегическую позицию у берегов Малой Азии. Они, конечно, утратили Херсонес Фракийский, но вместо этого приобрели Ороп [Павсаний, 1, 34, 1]. Наконец, Афины получили приглашение вступить в организовывавшуюся Филиппом II Панэллинскую лигу и участвовать вместе с ним в охране свободы судоходства.
В довершение всего Филипп возвратил пленных афинян, не взяв за них выкупа [Диодор, 16, 87, 3; Юстин, 9, 4, 4], и приказал доставить в Афины тела павших при Херонее для погребения на родине. Эту торжественную траурную церемонию Филипп поручил специальному посольству, во главе которого поставил Александра, а также двух своих ближайших соратников: Антипатра и Алкимаха [Диодор, 16, 87, 3; Юстин, 9, 4, 4–5]. Выбор послов ясно показал, какое значение Филипп придает их миссии. И Филипп не ошибся в своих расчетах: народное собрание вотировало предоставление ему и Александру афинского гражданства [ср.: Плутарх, Демосфен, 22; Гиперид, фрагм. 80]. Посольству удалось добиться и важной политической демонстрации в пользу Филиппа: Исократ, стоявший уже на краю могилы, обратился к македонскому царю с письмом, в котором еще раз говорил о необходимости общеэллинского единства и об организации похода против варваров [Письма, 3].
Нет прямых свидетельств того, какую роль сыграло в жизни Александра его кратковременное пребывание в Афинах. Можно только предполагать, что один из прекраснейших городов тогдашнего мира, крупнейший центр интеллектуальной жизни должен был произвести па пылкого, увлекающегося юношу сильное впечатление. Его постоянный интерес к литературе, искусству, науке и философии не мог не сказаться и здесь. Мы вправе думать, что Александр встречался в Афинах с писателями, философами, деятелями искусства. Занятия в Миезе под руководством Аристотеля подготовили его к беседам с ними.
Пребывание в Афинах оказало, по-видимому, существенное влияние и на политическое развитие Александра. Он своими глазами мог увидеть демократию в действии, противоборство сторонников и противников македонской ориентации. Он ясно мог представить себе и степень влиятельности промакедонской партии, и то, насколько сильны ее противники. В Афинах Александр впервые обнаружил и свои качества незаурядного дипломата. Он очень ловко притворился наивным простачком (и этим ввел в заблуждение Демосфена, с презрением относившегося к придурковатому, по его мнению, македонскому царевичу). Подобная репутация должна была успокоить возможных соперников Александра, когда ему придется с оружием в руках отстаивать македонское господство в Греции…
В конце 338 г. Филипп II, желавший придать своему господству в Греции определенные легитимные формы, пригласил все греческие города прислать своих представителей в Коринф. Основной целью Филипп ставил ведение общегреческой войны против Персии и наказание персов за осквернение греческих святынь [Диодор, 16, 89, 2]. В речах Филиппа несомненно было очень много от политической пропаганды, однако последующие события показали, что царь всерьез обдумывал планы завоевательного похода в Азию; новый союз был ему нужен не только как механизм, обеспечивающий власть на Балканском полуострове, но и как инструмент, дающий возможность привлечь все или почти все греческие города к участию в борьбе против общего врага. Никто, кроме Спарты, не посмел ослушаться. В первой половине 337 г. на основе предложений Филиппа были выработаны и приняты единые принципы взаимоотношений между государствами, входящими в Панэллинский союз, а также его организационная структура.
Союзный договор в Коринфе [ср.: Силл., 260 — присяга выполнять условия договора] предусматривал установление всеобщего мира; запрещал какие бы то ни было вооруженные столкновения между его участниками [Юстин, 9, 5, 2]. Последнее условие предусматривало сохранение гражданского мира: запрещались изменение существующего в момент подписания договора государственного строя [Пс. — Демосфен, 17, 10], смертные казни и изгнания, противоречащие существующим законам, конфискация имуществ, переделы земли и отмена долгов, освобождение рабов с целью государственного переворота [там же, 17, 15]; запрещалось также организовывать военные походы изгнанников на родину [там же, 17, 16].
Установление всеобщего мира несомненно должно было создать благоприятные условия для экономического подъема греческих городов, способствовать их объединению против Персии, обезопасить греческие полисы и, разумеется, самого Филиппа от великодержавных претензий со стороны Афин или Фив. Требование сохранять гражданский мир обеспечивало зажиточной верхушке греческого общества возможность спокойно обогащаться и безбоязненно пользоваться нажитым добром. Естественным следствием такого положения вещей являлось сохранение у власти (либо приход к власти в той или иной форме) людей, выражавших интересы этого общественного слоя. Поддержание гражданского мира было немыслимо без похода на Восток, который увлек бы за собой взрывчатые, социально опасные элементы и открыл бы ворота для новой греческой колонизации.
Формально Панэллинский союз рассматривался как объединение свободных и автономных греческих полисов, каждый из которых располагал собственной территорией и самоуправлением [там же, 17, 8]. Территория полиса была неприкосновенной; чужие, в том числе и македонские, корабли могли посещать гавани только с разрешения местных властей [там же, 17, 28]. Гарантировалась также и свобода судоходства [там же, 17, 19]. Города — участники союза были свободны от налогов и повинностей, однако обязаны были выставлять свои воинские контингенты для борьбы против общего врага. Возглавлялся союз гегемоном (вождем), которым, естественно, стал Филипп II [Диодор, 16, 89, 1]; позже, когда подготовка к войне с Персией была уже в самом разгаре, он получил титул стратега-автократора, т. е. самовластного командующего [там же, 16, 89, 3]. Этим актом был подчеркнут специфический характер власти и положения Филиппа как военного предводителя. \ Для рассмотрения текущих дел союза был создан специальный орган — Совет (синедрион) эллинов. й Каждое государство делегировало туда своих представителей [там же, 16, 89, 3; Юстин, 9, 5, 21, а исполнение решений находилось В руках Филиппа.
Создание общегреческого политического организма, который находился целиком в руках Филиппа II, позволило ему перейти к активным действиям против Персии. Панэллинский союз объявил Персии войну [Диодор, 16, 89, 3], и Филипп высадил свои войска под командованием испытанных полководцев Пармениона, Аминты и Аттала в Малой Азии [Юстин, 9, 5, 8]. Они должны были освободить эллинские города от власти персов [Диодор 16, 91, 1]. В конечном счете в Малой Азии предполагалось создать плацдарм для наступления в глубь Персидского государства.
Поход начинался при благоприятных обстоятельствах: пифия дала Филиппу II, выражая несомненно господствовавшие в Греции настроения, оракул, который легко можно было понять как предсказание близкой гибели Персидской державы: «Увенчан лаврами бык, свершается жертвоприношение, есть и тот, кто принесет жертву» [там же, 16, 91, 2]. Позже, с учетом произошедших событий, это пророчество было истолковано совершенно иначе — как предсказание близкой гибели самого Филиппа. В Малой Азии греки встретили воинов Филиппа как освободителей; Парменион и Аттал овладели такими важными пунктами, как Эфес [ср.: Арриан, 1, 17, 11] и Магнесия [Полиен, 5, 44].
Однако Филиппу II не суждено было завершить начатое им дело. В царской семье разразился скандал: Филипп разошелся с Олимпиадой, которую подозревал в супружеской неверности [Юстин, 9, 5, 9], и женился на Клеопатре, племяннице Аттала. Во время свадебного пиршества Аттал, разгоряченный вином, стал уговаривать македонян, чтобы они просили богов породить от Филиппа и Клеопатры законного наследника царской власти. Царь молчал, явно одобряя речи Аттала. Положение Александра и его жизнь оказались под угрозой. Не сдерживая ярости, он закричал Атталу: «А нас ты, гнусная рожа, считаешь незаконнорожденными?», — и с этими словами швырнул в него чашу. Филипп бросился с обнаженным мечом на сына, но споткнулся и упал. Александр овладел собой. Он позволил только язвительное замечание: «Вот этот-то, люди, собирается перейти из Европы в Азию, он, свалявшийся, переходя от ложа к ложу». Столкновение с отцом показало Александру, что, оставаясь при царском дворе, он подвергает себя и мать смертельной опасности. Устроив Олимпиаду на ее родине, в Эпире, Александр укрылся в Иллирии [Плутарх, Алекс, 9; Юстин, 9, 7, 1–7; Афиней, 13, 557d — e].
Филипп, конечно, хорошо понимал, какую грозную опасность представляют для него оскорбленные жена и сын. За Олимпиадой стояли ее эпирские родственники. Александр, очевидно, мог рассчитывать еще и на поддержку иллирийцев, кровно заинтересованных в ослаблении Македонского царства. Вот почему Филипп принял все меры, чтобы утихомирить л обезвредить Олимпиаду и Александра. Внешне, казалось, ему удалось добиться успеха в этом нелегком деле. С помощью коринфянина Демарата, связанного с македонским царским домом отношениями гостеприимства, Филипп уговорил Александра вернуться в Пеллу [Плутарх, Алекс, 9]. Можно было подумать, что царевич обретает при дворе свое прежнее положение. Однако Клеопатра оставалась женой Филиппа, она ждала ребенка, и Александр не мог не ощущать по-прежнему опасности быть устраненным. Для восстановления связей с Эпиром и одновременно для успокоения Олимпиады Филипп решил выдать Клеопатру, свою дочь от Олимпиады, замуж за эпирского царя Александра, брата Олимпиады [Диодор, 16, 91, 4; Юстин, 9, 6, 1].
Но примирение было только внешним: и Александр, и Олимпиада, да и сам Филипп испытывали постоянный страх за будущее и нараставшее с каждым днем ожесточение. Достаточно было любого повода, чтобы эти чувства прорвались наружу. Так произошло, в частности, когда Пиксодар, правитель Карий, желая породниться с царем, предложил свою дочь Аду в жены Филиппу Арридею — сыну Филиппа II от фессалиянки Филлины (родом из Лариссы). Александр и его окружение увидели в этих планах новую угрозу. В неминуемой борьбе за власть после смерти царя сам слабоумный Арридей (в древности ходили упорные слухи, будто Олимпиада сильнодействующими ядами вызвала и постоянно поддерживала у Филиппа Арридея это состояние) едва ли мог быть грозным противником, по за ним стоял бы карийский правитель со своими войском и богатством. Обеспокоенный Александр предложил Пиксодару, чтобы тот выдал Аду не за Арридея, а за него, Александра. Пиксодар согласился: такой зять его устраивал гораздо больше. Но этот проект натолкнулся на ожесточенное сопротивление Филиппа II. Явившись к Александру в сопровождении Филоты, сына Пармениона, одного из близких, как считалось, друзей царевича, он осыпал сына упрекам я запретил ему жениться. Филипп говорил, что Александр, желая стать зятем варвара-карийца, раба персидского царя, показывает себя низким человеком, недостойным тех благ, которые у него имеются. В речах Филиппа проглядывала, конечно, откровенная угроза лишить Александра прав на престол. Насколько опасным считал для себя Филипп неожиданный для него проект женитьбы Александра, об этом свидетельствует тот факт, что он разогнал все окружение царевича, а его ближайших друзей — Гарпала, Неарха, Эригия, Лаомедонта, Птолемея — выслал из Македонии [Плутарх, Алекс, 10]. В дальнейшем все эти люди занимали высокое положение при особе Александра, и весьма вероятно, что на отношении Александра к ним сказалось их поведение во время его конфликта с отцом по поводу карийского брака. Не исключено и другое: отношение Александра к Филоте и его отцу Пармениону определилось уже тогда, когда Филота принял сторону Филиппа II в этом споре. Есть основания думать, что именно Филота донес последнему о замыслах Александра. Не мог Александр забыть, конечно, и родственных связей Пармениона и Филоты с Атталом — своим злейшим врагом [ср.: Руф, 6, 9, 17].
Во время свадьбы Клеопатры, дочери Филиппа II, и эпирского царя Александра знатный, еще совсем молодой македонянин Павсаний убил македонского владыку (336 г.) [Диодор, 93–94; Юстин, 9, 6, 3–8]. У Павсания имелись личные мотивы для такого поступка. Но смерть Филиппа была выгодна прежде всего Олимпиаде и Александру. Она устраняла постоянную опасность, угрожавшую им с момента его женитьбы на Клеопатре, открывала Александру дорогу к власти. Так что представляется весьма правдоподобным, что и Олимпиада, и Александр подстрекали Павсания к убийству, хотя Плутарх и называет подобные слухи клеветой.
Сам Александр, чиня расправу над своими возможными соперниками, а также в своих политических выступлениях уже во время войны с Дарием III пытался изобразить гибель Филиппа II как результат заговора, инспирированного персами [Арриан, 2, 14; Руф, 4, 1, 2]. Однако убийство царя настолько естественно вытекает из внутрисемейного конфликта, что эти утверждения Александра кажутся попыткой снять с себя обвинения в отцеубийстве или подстрекательстве к нему и взвалить вину на чужие плечи.
Гибель Филиппа II открыла Александру дорогу к власти. Однако на этом пути перед двадцатилетним царем стояли другие члены династии Аргеадов, имевшие право на царский венец. По свидетельству Сатира, биографа Филиппа [Афиней, 13, 557b — с], от иллириянки Авдаты у него была дочь Кикнанна, от фессалиянки Ферэи — дочь Тетталоника, еще от одной фессалиянки, Филиппы, — сын Филипп Арридей. Впрочем, слабоумный Арридей не представлял серьезной угрозы и сколько-нибудь сильная придворная клика за ним не стояла, так что его можно было во внимание и не принимать. Олимпиада родила Филиппу сына Александра и дочь Клеопатру, а последняя жена, Клеопатра, за несколько дней до его кончины родила дочь Европу [ср.: Диодор, 17, 2, 3]. Сама Клеопатра (с дочерью) тоже не была опасна, но за нею стоял ее дядя Аттал, уже пытавшийся однажды поставить под сомнение права Александра. По-видимому, от Филы, происходившей из правившей семьи элимиотов, или, возможно, от Меды, дочери одного из фракийских царей, у Филиппа был еще один сын — Каран [Юстин, 11, 2, 3], притязавший на власть. Страшным, смертельным врагом являлся двоюродный брат Александра. Аминта, которого Филипп отстранил от власти. Теперь же многие («вся скрытовраждебная Македония») видели в Аминте законного претендента на царство [Плутарх, О судьбе, 1, 3; Руф, 6, 9, 17]. Опасными соперниками, пользовавшимися поддержкой враждебных Александру группировок, были сыновья линкестийского царя Аэропа — Аррабай, Геромен и Александр.
Тем не менее в момент смерти Филиппа II Александр оставался признанным наследником царского венца и его приход к власти не встретил явного сопротивления. По-видимому, он был в соответствии с македонскими обычаями провозглашен царем на сходке войска. Поддержку «толпы» новый царь обеспечил себе обещанием продолжать политику Филиппа; он говорил, что изменилось только имя царя, тогда как в управлении все останется прежним [Диодор, 17, 2, 2]. Юстин [11, 1, 10] пишет, что Александр даровал македонянам свободу от всех повинностей, кроме военной службы. Последняя сулила возможность обогатиться за счет добычи в азиатском походе, а обещание продолжать деятельность отца делало такие ожидания вполне осуществимыми.
Однако пока были живы реальные претенденты на власть, Александр не мог быть спокоен. Для устранения линкестийцев Аррабая и Геромена было использовано обвинение в том, что они участвовали в убийстве царя [Арриан, 1, 25, 1] и действовали по заданию персидского правительства [там же, 2, 14, 5]. Оба были казнены [Плутарх, Алекс, 10; Диодор, 17, 2, 1; Юстин, И, 2, 1]. Только третьему брату, Александру, хотя и его подозревали в соучастии, удалось избежать гибели главным образом потому, что он первым признал Александра, сына Филиппа II, царем [Юстин, 11, 2, 2; Арриан, 1, 25, 2; Руф, 7, 1, 5–7]. Вопрос, насколько обвинения против Аррабая и Геромена соответствовали действительности, при нынешнем состоянии источников не может быть разрешен удовлетворительно. Ясно только, что эти казни позволили Александру отвести от себя подозрения и выступить в роли мстителя за погибшего отца. Еще одной жертвой Александра стал Каран [Юстин, 11, 2, 3]. Аминта, сын Пердикки III, также был обвинен в организации заговора с целью свержения нового царя [Руф, 6, 9, 17; 6, 10, 24–25] и казнен [Юстин, 12, 6, 14; Арриан, Преемн., 22].
Расправу с Клеопатрой Александру очень облегчила Олимпиада. Сразу же после кончины Филиппа II она решила отомстить ненавистной сопернице: дочь Клеопатры была убита на руках у матери, а саму ее заставили удавиться [Юстин, 9, 7, 12; Павсаний, 8, 7, 7]. Александр отсутствовал, когда разыгралась эта трагедия; вернувшись, он получил возможность выразить свое негодование [Плутарх, Алекс, 10]. Оставался Аттал. Находясь в Азии вместе со своим тестем Парменионом во главе македонских войск, он привлек на свою сторону солдат [Диодор, 17, 2, 4] и поддерживал подозрительные контакты с враждебными Александру кругами в Греции [там же, 17, 2, 4], в частности с Афинами [там же, 17, 3, 2; 17, 5, 1; Плутарх, Демосфен, 23]. Александр послал в Азию одного из своих приближенных, Гекатея, с заданием доставить Аттала в Македонию живым или расправиться с ним на месте. Гекатей выполнил поручение: Аттал был убит, возможно, при участии Пармениона [Диодор, 17, 2, 5–6; 17, 5, 2; Руф, 7, 1, 3; 8, 7, 5]. Несколько позже, отправляясь в персидский поход, Александр приказал уничтожить всех родственников Клеопатры и Аттала [Юстин, 11, 5, 1].
Внешнеполитическая ситуация, в которой оказался Александр, приняв отцовское наследство, была не менее тревожной. В Греции гибель Филиппа II привела в движение все антимакедонские силы. Призывы Александра, обращенные к греческим городам, чтобы те оставались благосклонными к нему, как прежде они были благосклонны к его отцу [Диодор, 17, 2, 2], серьезного успеха не имели. Особенно сильное возбуждение царило в Афинах. Узнав о смерти Филиппа, Демосфен, у которого за неделю до этого умерла дочь, явился в афинский совет и сказал, что ему привиделся сон, возвещающий добрые вести для Афин. Когда гибель македонского царя подтвердилась, по настоянию Демосфена было принято постановление об увенчании Павсания; в праздничных одеждах и с венком на голове знаменитый оратор участвовал в благодарственных жертвоприношениях [Плутарх, Демосфен, 22; Эсхин, 3, 77]. Александра он называл мальчишкой, Маргитом [Плутарх, Демосфен, 23; Эсхин, 3, 160]; скоро, правда, выяснилось, что эта оценка была слишком поспешной и для противников македонского господства гибельной. Как бы то ни было, афинское правительство начало переговоры с Атталом о совместных действиях против Александра. После убийства Аттала Демосфен установил контакты с персидскими сатрапами в Малой Азии [Плутарх, Демосфен, 20; Диодор, 17, 4, 8; Юстин, 11, 2, 7]. Однако основных и самых надежных союзников Афины искали в Греции. Надежды на успех казались достаточно обоснованными. В самом деле, этоляне постановили вернуть из Акарнании на родину тех, кого раньше по требованию Филиппа пришлось изгнать, т. е. противников македонского господства; в Амбракии по предложению Аристарха был восстановлен демократический режим и из города удален македонский гарнизон; Фивы также изгнали македонский гарнизон и заявили о своем отказе признавать Александра гегемоном; аналогичное решение приняли в Аркадии; Аргос, Элида, Спарта и некоторые другие общества Пелопоннеса подтвердили свое стремление к независимости [Диодор, 17, 3, 3–5]. Уже в начале лета 336 г. молодой царь явился в Фессалию; произнося дружественные речи, раздавая всевозможные обещания, он убедил местных правителей, чтобы на общем собрании Фессалийского союза его не только избрали архонтом (это подразумевалось само собой), но и признали гегемоном всей Эллады [там же, 17, 4, 1]. Из Фессалии Александр прибыл в Фермопилы и там заставил синедрион Дельфийской амфиктионии принять аналогичное решение [там же, 17, 4, 2]. Собственно, цель была достигнута, но требовалось преодолеть сопротивление Фив, Афин и пелопоннесских городов. Обратившись к Амбракии, он обещал в самом близком будущем предоставить ей автономию [там же, 17, 4, 3]; то же обещание было адресовано и другим городам. Свои примирительные речи Александр сопровождал внушительной демонстрацией силы. Совершив трудный переход, его войска вступили в Беотию и расположились недалеко от Кадмеи. Этого оказалось достаточно, чтобы парализовать сопротивления и Фив, и Афин. Последние прислали к Александру послов с извинениями по поводу того, что не сразу признали нового македонского царя общегреческим гегемоном. Царь отвечал послам в дружественном тоне; угроза войны как будто миновала [там же, 17, 4, 4–9]. В Фивах снова водворился македонский гарнизон. Теперь Александр мог созвать в Коринфе новый конгресс Панэллинского союза; там он был избран стратегом-автократором Эллады. По договору, заключенному в 338/7 г. в Коринфе, Александр, по-видимому, и без того имел право на положение, которое в Панэллинском союзе занимал Филипп II, однако новый македонский царь должен был заставить сообщество греков подтвердить прежние соглашения и признать его права. Конгресс 336 г. еще раз принял решение о войне против персов [там же, 17, 4, 9; Арриан, 1,1, 2–3; Юстин, И, 2, 5; ср. также: Тод, И, 183].
В Коринфе произошла знаменитая встреча Александра с киником Диогеном. Последний был хорошо известен и своими воззрениями (он, в частности, являлся одним из создателей античного космополитизма — индивидуалистической теории мирового гражданства, отрицавшей связи человека с определенным конкретным полисом), и своими чудачествами, своим поразительным, с точки зрения нормального обывателя, образом жизни. Всем своим поведением Диоген демонстрировал равнодушие к мирским благам, презрение к обществу, в котором вынужден жить, бессмысленность всякой деятельности. Вот и теперь, когда весь Коринф был взволнован пребыванием в городе македонского царя, когда вокруг Александра теснились государственные деятели, философы, все сколько-нибудь значительные люди, один Диоген, казалось, но обращал на суету ни малейшего внимания. Влекомый любопытством Александр сам решил посетить философа и застал его лежащим на солнце. Слегка приподнявшись, Диоген вопросительно посмотрел па царя, и тот не нашел ничего лучшего, чем спросить, не нужно ли Диогену чего-нибудь. «Немного отойди от солнца», — тотчас последовал ответ [Диоген Лаэрт., 6, 38; Плутарх, Алекс, 14; Арриан, 7, 2, 1; Сенека, О благод., 5, 4, 3, и др.].
И вопрос, и ответ по-своему весьма значительны. Александр не был готов к тому презрительному равнодушию, с каким его, могущественнейшего человека в Греции, встретил нищий философ; но именно поэтому он и мог задать лишь банальный в устах царя и, учитывая характер и образ жизни Диогена, совершенно никчемный вопрос. Тем не менее в его вопросе был определенный смысл: перед философом открывалась возможность вернуться к «нормальной», обеспеченной жизни, стать придворным македонского царя, и вот именно эту возможность философ отверг. Диоген предпочел «греться на солнышке», предпочел позицию бунта, позицию полного отрицания всего топ; жизненного уклада, наиболее ярким представителей и защитником которого был Александр.
Беседа не получилась, однако сам философ произвел на царя сильное впечатление. На обратном пути спутники Александра издевательски высмеивали Диогена, и только сам он высказался иначе: «А я, если бы не был Александром, то был бы Диогеном». В этой фразе все примечательно. Александр был фактическим властителем Греции; очевидно, он (и, можно думать, не только он) высоко оценивал и свои потенциальные возможности. И вот теперь он встретил человека, которому не нужны ни Александр, ни находящиеся в его распоряжении жизненные блага, человека, не зависящего ни от кого, а потому абсолютно свободного, равного любому правителю. Ставя между собой и Диогеном знак равенства, Александр фактически признавал все это. Признавал он и высокий авторитет Диогена в греческом мире и не мог не понимать, что этот авторитет (нравственный) более высокого качества, т:ем его собственная власть, которую нужно было утверждать хитростями, угрозами и в конце концов — силой. Александр потому и пошел к Диогену, что рассчитывал привлечь его к себе. Но властвовать над Диогеном было нельзя; у устья его бочки проходила граница создаваемого Александром государства.
Есть и еще одна сторона вопроса. И Александру, р его окружению, и самому Диогену было понятно, что оба они представляют диаметрально противоположные, враждебные друг другу общественные идеи и устремления. Александр не мог не знать, что на вопрос, из какого металла следует отливать статуи, Диоген ответил: из того, из которого отлиты статуи тираноубийц Гармодия и Аристогитона. В этих условиях фраза, вырвавшаяся у Александра, могла значить только одно: самому Александру безразлично, кем быть, важно лишь первенствовать, так или иначе добыть себе славу и господствующее положение в эллинском мире.
Возвращаясь из Коринфа в Македонию, Александр посетил Дельфы. Эта поездка сыграла заметную роль в его жизни; позже говорили, что оракул уже тогда признал Александра сыном Зевса (впрочем, уже в древности известия об этом событии были поставлены под сомнение [см.: Страбон, 17, 1, 43]). Значительно достовернее другой рассказ [Плутарх, Алекс, 14]. Александр попал в Дельфы в дни, когда не дозволялось совершать прорицания. Не обращая на это внимание, он послал за прорицательницей, но та отказалась явиться. Тогда царь сам отправился за нею и, схватив за руки, потащил в храм. Пифия, словно побежденная его настойчивостью, воскликнула: «Ты непобедим, сынок!». Александр тотчас отпустил ее: именно эти слова он хотел услышать.
Настойчивость Александра объясняется довольно просто: благоприятное предсказание ему нужно было для того, чтобы внушить своим воинам, всем участникам похода уверенность в победе. Не лишне напомнить и о другом: по обычаю, колонизация новых земель совершалась с одобрения дельфийского оракула. В том, что предсказание будет благоприятным, Александр не сомневался: Демосфен недаром говорил, что «пифия филиппизирует».
В эпизоде с пифией, о котором рассказал Плутарх, еще раз ярко проявилось свойственное Александру нетерпение, стремление во что бы то ни стало, не считаясь ни с чем, немедленно добиться своего. В поступке Александра нашло свое отражение и другое: он явно и дерзко обнаружил свое нежелание считаться не только с людскими, но и с божественными установлениями. И если Александр мог себе это позволить и не встретить осуждения, по крайней мере явного, то только потому, что он был «свободен» в том смысле, который вкладывал в это слово Исократ, т. е. не был «опутан» законами, обязательными в человеческом общежитии. Македонскому царю, могущественнейшему человеку Греции, все дозволено. Таков был еще один жизненный урок, твердо усвоенный Александром к началу его царствования.
Александр возвратился в Македонию из Греции, покорно склонившейся перед его властью. Весной 335 г. он отправился в поход против иллирийцев и трибаллов — исконных врагов Македонии [Диодор, 17, 8, 1; Арриан, 1, 1–6]. Выступив из Амфиполя и переправившись через р. Несс, Александр на 10-й день подошел к горе Эмон (соврем. Шипка). Там его ожидали горные и так называемые автономные фракийцы. Лагерь последних располагался на вершине горы; это был типичный вагенбург (стоянка, окруженная повозками, за которыми в случае нужды можно было обороняться). Фракийцы рассчитывали сбросить свои телеги сверху на македонцев и тем заставить их отказаться от дальнейшего продвижения на север, Александр приказал воинам либо разбегаться, когда они увидят падающие телеги, либо, если это будет невозможно, ложиться, плотно прижимаясь друг к другу и прикрываясь сверху щитами. В результате телеги не причинили македонянам вреда. Когда начался бои, македонская фаланга без труда сломила сопротивление фракийцев, и они бежали.
Миновав перевал, Александр двинулся на трибаллов и подошел к р. Лигин, протекавшей в трех переходах от Истра (Дуная). Сирм, царь трибаллов, отправил женщин, детей и все ценности на о-в Певка на Истре; сам укрылся там же. Однако многие трибаллы бросились навстречу македонянам к р. Лигин. Александр устремился к ним. Когда македонские войска приблизились к неприятелю, тот был занят разбивкой лагеря. Застигнутые врасплох, трибаллы спешно построились в боевой порядок в лесу. Обстреляв их из луков и пращей, Александр выманил противника, а потом наступлением фаланги и конной атакой обратил его в бегство.
Через три дня Александр подошел к Истру. Там он застал военные суда, присланные ему из Византия, и попытался высадиться на о-в Невка, но безуспешно. Тогда Александр решил переправиться на другой берег Истра, где находились геты. Македонская фаланга заставила последних бежать в степи.
Успехи Александра обеспечили ему господство на севере Балканского полуострова. Царь трибаллов, а также галлы, жившие у Ионического залива, обратились к нему с предложением заключить союз и установить дружеские отношения. Александр, по-видимому, охотно пошел им навстречу, ибо это должно было оформить подчиненное положение новых союзников. Признания именно данного факта добивался Александр, когда задавал галлам вопрос: «Кого из людей они больше всего боятся?» — и рассчитывал услышать в ответ: «Конечно, тебя». К его глубокому разочарованию, галлы сказали, что боятся только, как бы на них не упало небо. Этим ответом они отвергли претензии македонского царя на господство и подчеркнули равноправный характер договора между ними и Александром. Последний тем не менее принял союзнические отношения с галлами, хотя и назвал их хвастунами.
Устроив свои дела во Фракии, Александр направился в сторону Иллирии, вступил на территорию Агриашга и Пэонии. Лангар, царь агриан, выказал дружеское расположение к Александру (позднее мы встречаем в армии Александра отряды агриан); однако македонскому властителю здесь противостояла сильная коалиция, в которой принимали участие иллирийский вождь Клит, сын Бардилея, а также Главкия, царь тавлантиев — иллирийского племени, жившего на побережье Адриатического моря. Еще одна угроза была со стороны автариатов — племени, обитавшего на севере Иллирии, в районе современной Черногории. Впрочем, эту опасность ликвидировал Лангар, разгромивший и разграбивший автариатов.
Александр переправился через р. Эригон и подошел к г. Пелию, где засел Клит. Войска последнего занимали горы, окружавшие город, и если бы Александр решил брать город штурмом, то македоняне оказались бы в кольце. Чтобы обеспечить себе помощь богов, воины Клита решились на крайние меры: принесли в жертву трех мальчиков, столько же девочек и еще трех черных баранов. После этого они устремились па македонян, но их атака была отбита. Александр задумал блокировать город, соорудив вокруг него осадные стены. Между тем к Пелию подошел Главкия — и положение Александра стало еще более сложным. Однако выход нашелся. Александр отправил сильный отряд под командованием Филоты на поиски продовольствия и фуража. Главкия бросился за Филотой и окружил его. Александр поспешил на помощь Филоте. Приближение Александра заставило Главкию отступить, так что Филота получил возможность вернуться в лагерь. Тем временем Клит и Главкия устроили засаду на пути Александра, но, не осмелившись напасть на фалангу, отошли к Пелию. Еще через три дня, воспользовавшись беспечностью противника, Александр атаковал осажденных и заставил их бежать в страну тавлантиев.
Между тем события потребовали, чтобы Александр спешно воротился в Грецию: там снова начались антимакедонские выступления [Юстин, 11, 2, 9 — 10; Диодор, 17, 8, 2]. Центром этого движения стали Фивы.
Все началось с того, что по Греции разнесся слух» будто македоняне разгромлены трибаллами, а сам Александр погиб. Этот слух особенно энергично поддерживал Демосфен [Юстин, И, 2, 8; Арриан, 1, 7, 2–3]. В Фивы возвратились изгнанники-демократы; они убедили народное собрание подняться на борьбу за освобождение от македонского ига [Арриан, 1, 7, 1–2]. Фиванцы осадили Кадмею, где находился македонский гарнизон, и окружили ее рвами и частоколами [Диодор, 17, 8, 4J.
Восстание в Фивах послужило сигналом для вол-пений и в других городах. Фиванцы обратились за помощью в Аркадию, Аргос, к элейцам и в Афины, Отовсюду они получили поддержку. Афины выразили Фивам свое сочувствие; Демосфен из своих личных средств дал им деньги на приобретение оружия. Пелопоннесцы выслали сильный отряд, занявший Истм и перегородивший, таким образом, Александру путь на Пелопоннес, создавший угрозу с юга на тот случай, если бы он решился вторгнуться в Беотию.
Александр не заставил себя ждать. Ему понадобилось всего 13 дней, чтобы, уйдя из Фракии, вторгнуться в Беотию и занять Онхест — стратегически важный пункт, позволявший создать угрозу Фивам [Арриан, 1, 7, 4–5]. Подойдя вплотную к Фивам, Александр не предпринимал решительных действий. Однако на его мирные предложения фиванское правительство ответило призывом присоединиться к Фивам, обращенным ко всем тем, кто вместе с великим (персидским) царем и фиванцами желает освободить Элладу и уничтожить тирана [там же, 1, 7, 7; Диодор, 17, 9, 2–5]. В фиванскую армию были включены освобожденные рабы и метеки [Диодор, 17, 11, 2]. Вместо того чтобы прислать в македонский лагерь послов с мольбой о пощаде, фиванцы напали на македонян. Они были отброшены, и Александр через три дня начал штурм города.
В нашем распоряжении имеются различные свидетельства об этом событии. То из них, которое сохранилось у Арриана [1, 8], взято из воспоминаний Птолемея, сына Лага, — одного из ближайших друзей Александра, впоследствии египетского царя; оно отражает официальную македонскую версию. Согласно этому рассказу, македонский военачальник Пердикка, не дожидаясь приказа царя, разметал палисад и напал на вражеское охранение. За ним в бой устремился со своим отрядом и Амиита, сын Андромена, а потом Александр двинул в бой лучников и агриан. Пердикка и Аминта встретили ожесточенное сопротивление фиванцев, и их отряды обратились в бегство. Тогда Александр ввел в бой фалангу; фиванцы не выдержали ее натиска, и македоняне ворвались в город. На улицах Фив сопротивление оборонявшихся было окончательно подавлено.