Дир Туманный
Порошок идеологии
Тайна старого дома
Глава I
Замечательный сыщик
Осенним хмурым утром 1904 года, в тот промежуточный час, когда рабочий люд уже давно разошелся по фабрикам и заводам, а фабриканты, помещики и люди тому подобных занятий пьют в постели кофе или досматривают последний сладкий сон, в узкие ворота местного охранного отделения быстро прошел человек не совсем обычного вида. Человек кивнул жандарму, стоявшему у ворот, и, войдя в первый подъезд, стал подыматься по крутой и грязной лестнице.
Во втором этаже у двери с надписью: «Отдел наружного наблюдения» он остановился, взглянул на дверь и не спеша вынул из кармана синий клетчатый платок.
Он был одет в долгополое, потертое пальто и круглую шляпу, слегка сдвинутую на морщинистый лоб. На вид ему было лет пятьдесят. Над впалым ртом топорщились подстриженные бурые усы, проницательные глаза блестели из-под седых бровей. Он был высок и сутул, сгибался все время вперед, будто высматривая что-то. Шел он неслышно, вкрадчивой и быстрой походкой.
Вынув платок и зажав его в левой руке, вошедший слегка отвернулся и, поднеся к носу два пальца, высморкался на пол с трубным пронзительным звуком. Он вытер пальцы о полу пальто, расправил платок и провел им по коричневому носу. Затем он открыл дверь и шагнул в шумный коридор охранки.
В этот коридор с обеих сторон выходили белые облупленные двери. Мимо стройного ряда дверей шныряли юркие человечки в штатском и звенели шпорами блестящие жандармы. Кучка из трех филеров стояла возле первой двери.
Один из них выглядел почтенным господином в мягкой фетровой шляпе, в золотых солидных очках и с тростью с костяным набалдашником. С приятной улыбкой на плоском лице он рассказывал что-то грязному оборванцу. Тот слушал, заложив руки в карманы, с фуражкой, сдвинутой на затылок. Здесь же стоял третий филер – с бородавкой на носу, одетый в новое студенческое пальто.
– Ферапонту Ивановичу почтение! – дружески приветствовал вошедшего первый. Старик подал ему морщинистую руку. Поздоровавшись так же с двумя другими, он двинулся в конец коридора.
– Большого ума человек! – значительно сказал филер в очках, смотря ему вслед. – Голова… В начальники метит!.. Смотрит-то, смотрит как! Видали? Не без того, что новое дело! Значит, готовьте кому-нибудь кандалы, господа тюремное начальство!..
– Он тоже из филеров… из наших?.. – спросил юноша в студенческом пальто. Он был новичок, работал второй день и не знал еще местных знаменитостей.
– Из наших? – собеседник блеснул золотом очков. – Из наших? Эх, вы, молодой человек! Из наших он, да не из наших! Ферапонт Иваныч – это звезда-с! Без Ферапонта Ивановича, может, и охранки не было бы никакой! Одного жалованья ему сто в месяц выходит… Знаете ли вы, что есть Ферапонт Иваныч?
Он поднял палец и строго посмотрел сквозь стекла очков. Молодой человек был смущен. Он покраснел и стал теребить свою бородавку.
– Ферапонт Иванович Филькин, – продолжал оратор, – тридцать лет бессменно на посту борется с революционной крамолой. Проницательность и ум – вот что такое Филькин! Отвага и преданность делу – вот что есть Ферапонт Иванович. Намедни его превосходительство генерал-губернатор, посетив охранное, Ферапонта Ивановича к себе призвал! Да-с! Улыбнуться изволил и при всех ему руку пожал! «Вы, – говорит, – Ферапонт Иванович, наша гордость! В Европе, – говорит, – Шерлок Холмс и Пинкертон, а у нас – вы!» И из собственного портмоне радужную вынули и Ферапонту Ивановичу подарили. Вот, молодой человек, что есть Ферапонт Иванович!..
– Я слышал – еще Архимедов… Тоже хороший сыщик, – нерешительно возразил молодой человек. Господин в очках и оборванец посмотрели на него с изумлением.
– Архимедов – щенок! – крикнул господин в очках. – Архимедов в охранном без году неделю служит. Да разве можно сравнить! Ферапонт Иванович – и Архимедов! – оборванец фыркнул и поднял худые плечи.
– Ферапонт Иванович образованный семьянин! Семью в страхе божием держит, – густым голосом сказал оборванец.
– И верующий, церковь посещает в табельные дни! – поддержал очкастый с жаром.
– А чтобы выпить – ни-ни! Иеромонах! – с искренним сожалением докончил оборванец.
Между тем, тот, к кому относились все эти лестные похвалы, миновал коридор и открыл крайнюю дверь с надписью: «Архив». Он вошел в комнату, плотна уставленную шкапами. Шкапы тянулись вдоль стен, их ровные полки были заполнены рядом тяжелых альбомов.
«Партия социалистов-революционеров (террор)», – чернела надпись над одним шкапом. «Партия анархистов», – гласила надпись рядом. «Партия социал-демократов (большевиков)». «Партия»… «партия»… «партия»… Надписи тянулись вокруг всей комнаты, обозначая каждый вместительный шкап.
Около окна, за широким столом, возле длинных ящиков с разноцветными табличками сидел, согнувшись, и писал горбатый человек в круглых железных очках. Он поднял голову и взглянул на Филькина.
Ферапонт Иванович кивнул ему головой и, с минуту поколебавшись, направился к шкапу с надписью: «большевики»…
Теперь, на втором десятилетии советской власти, у нас уже есть слова, которые утратили живой смысл, служат лишь напоминанием о навсегда ушедших днях. Таких слов много, все они относятся к мрачным временам самодержавного режима. Среди этих слов есть слова: охранник, филер, провокатор.
Во времена царской власти в каждом большом городе обязательно существовало таинственное учреждение – охранное отделение, орган борьбы с революционной опасностью. В нем работали и военные – жандармы, и штатские лица. Охранка состояла из двух основных отделов – отдела внутреннего и наружного наблюдения.
Работа «Отдела внутреннего наблюдения» до сих пор покрыта густой завесой таинственности.
Здесь служили провокаторы – тайные агенты, невидимые уши охранки. Какой-нибудь человек – рабочий, служащий, член революционного кружка – из нужды или под влиянием угроз в один прекрасный день продавал охранке свою честь и совесть. С виду он оставался прежним человеком, продолжал работать по-прежнему, но окружающие его, сами того не зная, становились жертвами этого шпиона.
Бывали случаи, что пять-шесть рабочих сойдутся наедине поругать тяжелую жизнь, прочесть революционную листовку. На следующий день все шестеро выбрасывались с завода. Пятеро выбрасывались навсегда, зато шестой сейчас же снова принимался на работу. Этот-то шестой и был провокатором, Иудой, секретным служащим «Отдела внутреннего наблюдения»…
«Отдел наружного наблюдения» был больше похож на настоящее заправское учреждение.
В нем работали шпики-филеры, сыщики политической полиции. Эти русские Пинкертоны должны были гоняться за революционерами, раскрывать тайные организации, арестовывать борцов за свободу. Они переодевались в разные костюмы, проникали в закрытые собрания, их узнавали, били, они встряхивались и работали снова. Это был жалкий и трусливый народ, в большинстве неудачники в жизни. Они получали гроши, работали кое-как, и только и мечтали перейти на более спокойную работу.
Но изредка встречались сыщики, по-другому смотрящие на дело. Они ненавидели революционеров, всерьез боролись с ними, они всю свою жизнь отдавали работе ищеек. Начальство любило их и выделяло. Именно к таким филерам принадлежал Ферапонт Иванович Филькин…
Подойдя к шкапу, Ферапонт Иванович вынул один альбом. Перелистав его, поставил на место. Подумал, вынул другой. Он быстро перекидывал ею картонные страницы.
Тысяча фотографических снимков и записей примет были собраны в этих альбомах. Каждый революционер, арестованный хоть раз, оставлял о себе память на этих твердых листах. Он фотографировался, измерялся, ею личность навсегда запечатлевалась в архиве охранного отделения…
Ферапонт Иванович просматривал уже третий альбом. Была тишина. Только шуршали страницы и скрипело перо горбуна, сидящею за столом. Вдруг Филькин вздрогнул. Он нашел нужный ему портрет.
Прямо на него с середины серою листа глядело бледное лицо молодою человека с прямым носом, большим подбородком и твердо стиснутым ртом. «Петр Сергеевич Шведов, – стояло под фотографией. – Лет – 26. Социал-демократ. Кличка Николай. Имеет связь с заграницей. Арестован в 1903 году, сослан в Сибирь, в места не столь отдаленные». Ниже, другими чернилами было приписано: «Бежал с каторги в апреле 1904 года».
– Так! – задумчиво сказал Ферапонт Иванович. – Так!.. – повторил он, держа раскрытый альбом.
Апрель 1904 года! Это было четыре месяца назад. Обманув тюремщиков, выломав решетку, Николай бежал тогда из пересыльной тюрьмы. А полчаса назад, направляясь в охранку, Филькин увидел этого Николая, спокойно идущею по главной улице. Правда, тот Николай был гладко выбрит, брюнет, а этот имел рыжие брови и роскошные пушистые усы. Но такого старого воробья, как Филькин, не обманешь никаким маскарадом!
– Так… – размышлял про себя Ферапонт Иванович. – Приехал он не спроста. Ясно!.. Крамольник опытный, без дела шататься не будет. Опять же времена тревожные, рабочие бушуют на заводах. Значит, опять работа… Николай – это тебе не фунт, за поимку такого и награду схватить недолго. А в рассуждении Анюткиной свадьбы такая награда очень сейчас подойдет!
Он так увлекся своими мыслями, что не слышал, как скрипнула дверь и масляная рожа жандарма просунулась в комнату архива.
– Ферапонт Иваныч! – сказал жандарм. – Здеся вы? Идите скореича, вас по всему охранному ищут. Сам требует. Гневается страсть! Идите, Ферапонт Иваныч!.. – И когда Филькин поставил альбом и быстро шагнул к двери, жандарм дружески зашептал: – Дело, слышь, новое завели. Ящик привезли, а при нем арестант. Ящик с бомбами, слышно. Иди скорей, Ферапонт Иваныч!
И следом за Филькиным он заспешил в коридор…
«Сам» Сигизмунд Павлович Потоцкий, заместитель начальника «Отдела Наружного наблюдения», действительно чувствовал себя неважно. Уж слишком тревожная жизнь пошла за последнее время. На заводах стачки, недовольство, в министров бросают бомбы прямо на улицах! И за всем этим должна следить охранка, предупреждать все это – его дело! А как предупредить, если бомбы уложены в конфетные коробки и бросают их нарядные молодые люди, а рабочие бастуют на десятке заводов сразу? Дернуло же начальника заболеть в такое отвратительное время!
Сидя за столом, обтянутым ветхим сукном, под царским портретом в золоченой тяжелой раме, Потоцкий поднимал плечи, потирал лысину, багровел и с откровенной злобой смотрел на то, что происходило в двух шагах от него. А происходила довольно странная сцена.
На узком кожаном диванчике сбоку, между двумя жандармами, сидел, невзрачный человек в рабочем платье и упорно смотрел в пол. Ближе к дверям, посреди кабинета, возвышался большой ящик, из тех, в которых отправляют багажные грузы. Около ящика возился огромный худой жандарм.
Из почти пустого ящика жандарм вынимал горстями землю и, размяв ее в ладонях, бросал на кусок холстины, расстеленный на полу. Высокая темная груда земли уже громоздилась на этой холстине. Жандарм вытирал рукавом пот и продолжал вычерпывать землю.
– Ну! – сказал начальник, склоняясь вперед. – Ничего?..
– Как есть ничего, – с готовностью ответил жандарм. – Земля, ваше высокоблагородие, землей и будет?
– Земля землей! – крикнул начальник. – Сам вижу, что земля землей! Распустил губы! Дурак!..
– Так точно! – сказал жандарм, выпрямляясь.
– Убрать землю! Подвести сюда этого мер-ррзавца!
Жандармы вздрогнули и, подхватив сидевшего на диване, подвели его к столу.
– Что же ты, будешь отвечать?.. – грозно спросил начальник.
Арестованный мельком взглянул на него и отвел в сторону равнодушный взгляд.
– Молчишь! – яростно сказал Потоцкий, Он обогнул стол и подошел к арестанту. – Будешь говорить, ну!..
Он размахнулся и сжатым, кулаком ударил арестанта в зубы. Арестант отшатнулся. На серой губе показалась кровь. Но он молчал, глядя вдаль широко открытыми глазами.
– Убью мерзавца!.. – тонко выкрикнул начальник, – Разражу!.. Зачем земля, откуда ящик, зачем молчишь?.. Говори!..
Он снова взмахнул рукой, но легкая боль в пальце заставила его сморщиться и посмотреть на кулак. Палец слегка распух от первого удара, золотой перстень с бриллиантом впился в волосатую кожу.
– Филькина нашли? – спросил начальник, отступая.
– Так точно, здесь, за дверью!.. – с готовностью ответил жандарм.
– Почему не впускаете?.. Ду-рр-аки!..
Начальник опять опустился в кресло. Дверь открылась, и Ферапонт Иванович мягкой походкой вошел в кабинет.
– Здравствуй, Ферапонт Иванович! – сказал начальник благосклонно, – Подойди!..
Одним внимательным взглядом Ферапонт Иванович вобрал в себя всю обстановку. Он подошел и почтительно пожал руку вздрогнувшею начальства. Начальство отдернуло руку и топотом помянуло чёрта.
– Погорячились, Сигизмунд Павлович?.. – осторожно сказал Филькин. – Ручку ушибли?..
– Погорячишься, Ферапонт Иванович!.. – Сочувствие Филькина тронуло Потоцкого. – Такое дело, рассуди ты сам! В Серпухове приходит на станцию с накладной этот тип. Груз получать. Ящик. А ребятам нашим случилось заинтересоваться: что в ящике? Очень уж он тяжелый. Раскрыли ящик: земля. А он то спокойно ждет. Ладно. Вышли к нему: «Скажи, что в ящике, тогда получишь». Замялся он. «Инструмент», – говорит. «Какие инструменты?» Молчит. Ну, взяли его, раба божьего, вместе с ящиком. Что за земля? Виданное ли дело, землю багажом отправлять?.. Допрашивали – молчит. Сюда привезли – молчит. Передо мной молчит, Ферапонт Иванович! Ты подумай!..
Филькин сочувственно кивнул. Он взглянул на арестанта. Тот стоял, весь поникнув, струйка яркой крови вилась по его губе и терялась в жидкой бородке;
– Документиков никаких не нашли? – спросил Филькин. – При обыске, может, или где?..
– Паспорт отобрали, – устало вздохнул начальник. – Андрей Акимов, рабочий. Живет в Серпухове, в общей спальне. Спальню обыскали – ничего… А в кармане нашли вот кусок бумажки, да пустой, ничего на нем нет.
Из ящика стола он вынул и протянул Филькину белый бумажный лоскут. Филькин повертел его около носа. Листок был немного измят, шершав наощупь. Огонек интереса зажегся в сыщицких серых глазах.
– В рассуждении чистых листков, – сказал Филькин, косясь на арестанта, – не так это просто бывает!.. Есть такие чернила, особые: высохнут – их и не видно! Листочек как будто бы пуст, а иногда нагреешь его шли намочишь, скажем…
Арестант неожиданно рванулся.
Необычайное волнение проявило его худое лицо. Он вырвался из рук жандармов и схватил лоскуток. В следующий момент смятая бумажка исчезла в его сомкнувшемся рту.
Жандармы остолбенели. Начальник сидел, откинувшись в кресло, вцепившись пальцами в стол и полуоткрыв изумленно рот. Арестованный быстро жевал бумажку. Филькин бросился вперед и схватил его за горло.
– Врешь, не пройдет!.. – крикнул Филькин. – Врешь, слыхали!.. Рот раскрой, рот, ну!..
Акимов задыхался. Его лицо налилось кровью. Он весь вздрагивал, силясь сглотнуть. Филькин нажал сильней. Арестант захрипел и раскрыл ослабевший рот.
Филькин всунул туда два пальца. После небольшого усилия извлек маленький комок, измазанный слюной и кровью. Арестант рванулся опять, но его уже схватили жандармы.
Тихо, стараясь не повредить, Ферапонт Иванович расправил на столе бумажку. Она была сильно смята, но цела. В местах, смоченных слюной, на ней проступили похожие на буквы знаки.
Водой, взятой из графина на столе, сыщик смочил всю ее поверхность. Он посмотрел бумажку на свет. Целые фразы слагались на ней из бледно обозначенных букв.
«Товарищ Андрей… – громогласно прочел Филькин. – Сейчас же по получении уничтожь этот ящик. Землю выбрось, доски разломай. Дело наладилось, начнем на той неделе. Тетя ничего не замечает. Николай».
Ферапонт Иванович замолчал. Начальник слушал с недоумением.
– Все? – спросил он.
– Все… – сказал Ферапонт Иванович. Его старое лицо светилось торжествующей улыбкой. Он опустил листок и передал через стол начальнику.