Не дождавшись ответа, Эскулап посмотрел на Ибрагима и коротко бросил:
- Подымай.
Ибрагим прокашлявшись, взял Наташу под локоток.
- Пойдемте. Нам на пятый.
Он повел ее к лифту. Она не сопротивлялась, только с непонятной тоской оглядывалась на Эскулапа. Тот на нее больше не смотрел. Когда дверцы лифта закрылись, Эскулап достал пачку сигарет и предложил Климу. Клим отказался, и Эскулап закурил один.
- Скольких уже курировал? - спросил он, сделав первую глубокую затяжку.
- Двенадцать, - невнятно ответил Клим.
- Двенадцать? - переспросил Эскулап, щурясь от дыма. - У меня написано "тринадцать".
- Может, и тринадцать, - отозвался Клим. - Я помню двенадцать.
- С четырнадцатой будет так же, - сказал Эскулап успокоительно. - Она ничем не отличается от тех тринадцати. Сердце, мозг, нервная система. Обыкновенный человек.
- В этом-то и дело, - буркнул Клим.
Эскулап с улыбкой затянулся - получилось как издевка.
- Она сама все сделает, - сказал он, и в голосе его прорезались возмущенные нотки. - Нет на тебе крови. Ни на тебе, ни на мне, ни на ком в Управлении, понял? Это все Комната.
Клим сглотнул.
- Одно дело не давать умереть старику, другое - молодой бабе, у которой вдобавок кровь из-под юбки.
- Ты мне это... смотри! - Эскулап шутливо погрозил двумя пальцами, сжимавшими сигарету, но глаза его оставались серьезными. - И Ибрагима предупреди. И Замерова. Понял?
Клим, не выдержав взгляда, отвернулся. Губы сами собой неприязненно скривились.
- А как, по-твоему, другие справляются? - продолжал Эскулап как ни в чем не бывало. - Тут у тебя под боком не то что женщин - детей хоронят и не жалуются. А ты дергаешься... Нет, все у вас получится. Вы, главное, продержите ее подольше, молодые ведь действительно не задерживаются. А что надо - природа докончит.
- Это у вас уже закономерностью стало? - спросил Клим с горечью.
Эскулап пожал плечами.
- Черт его разберет. Не инопланетяне же, в самом деле...
Он приоткрыл дверь, высунулся из подъезда и кинул окурок в картонную коробку у входа. Сигаретный дым под потолком потянуло наружу, а Климу вдруг стало зябко. Грязная работа, подумал он. И подлая. Валить надо, вот что... Эскулап все стоял, высунувшись наружу, и с удовольствием вдыхал прохладный воздух. Потом он закрыл дверь и сказал:
- Моего деда в сорок третьем обстреливали в лодке. А он - зеленый, вчера семнадцать стукнуло, а уже где-то в Прибалтике десантируют. Говорил, так страшно было - кричать не мог. Он - хвать за мачту и твердит одними губами: "Помилуй мя, окропи мя иссопом и буду чист", и опять: "Помилуй мя, окропи мя иссопом и буду чист". Это он от бабушки слышал, набожной, еще с царских времен. Наверное, мимо бегал, и приелась фраза. Ничего больше не запомнил. Говорил, думал: грохнут их, а он мачту не отпустит и не утонет, поплывет на ней подальше от минометов - и берегом... Так и не подбили. А уже на берегу минут десять не могли его от этой мачты отодрать, которая, как оказалось, была металлической.
Он замолчал, растер рукой морщинистое, гладко выбритое лицо и посмотрел на часы. Клим спросил:
- Вы это к чему, Борис Романыч?
Эскулап пожал плечами.
- Так... Порой кажется, что мы как мой дед: держимся за металлическую мачту и надеемся доплыть на ней до берега... Устал я, в общем.
- А что такое "иссоп"?
- Кустарник. Греки в лекарственных целях использовали... Ладно. Главное - работайте, и нам спокойней будет.
Эскулап вышел и прикрыл за собой дверь. Снаружи послышались удаляющиеся шаги.
Так-то, подумал Клим. Вроде решил отказаться, а получилось, что ничего не решил. Или просто всё уже без меня решили... На лифте ехать не хотелось, и он стал медленно подниматься по лестнице. В подъезде стояла мрачноватая тишина. В прошлый раз было лучше, думал Клим. И стены чище, и этажи светлее. Где же это было? За парком или напротив кинотеатра? Туда б эту Наташу. Некрасиво здесь как-то, не для нее совсем. Даже неудобно... Сюда б Петра Петровича, вот кому плевать было на всех и вся. Старая сволочь, сколько же я с ним намучился... Неужели он и в самом деле тринадцатый? Вроде всегда двенадцать считал. Шестерых с Ибрагимом, плюс со Светлячком столько же. Вместе - двенадцать. Или я уже до того свихнулся, что самое неприятное стало самопроизвольно забываться?..
Добравшись до пятого этажа, он открыл нужную дверь своим ключом и громко сказал: "Это я!" И сразу же вспомнил, когда и с кем был здесь в последний раз: Анастасия, женщина под пятьдесят, бесцветный взгляд поверх собеседника, настораживающая доброта, любовь к индийским фильмам, грязная седина и о-очень больные ноги.
В прихожей горел свет. Под вешалкой покоились две пары обуви - мужские ботинки и женские туфельки. Немного застоявшийся запах сразу ударил по носу, отчего ужасно захотелось выйти на свежий воздух. Впрочем, этого хотелось во всех квартирах, где побывали люди из Комнаты.
Не снимая обуви, Клим прошел в светлую гостиную. Там на диване, плотно сомкнув коленки, сидела Наташа. Она робко смотрела на выключенный телевизор и не решалась поднять взгляд на вошедшего. При комнатном свете она была похожа на малолетнюю преступницу.
- Где Ибрагим? - спросил Клим.
Наташа украдкой посмотрела в его сторону и тихо сказала:
- На кухне.
И тут же на кухне зазвенели чашки, полился кипяток, и Ибрагим принялся что-то напевать на своем.
Клим подошел к окну, сунул руку в густые складки занавески и открыл форточку. Затем присел на стул возле дивана и крикнул:
- Мне тоже делай!
- Сахара сколько? - донеслось из кухни.
- Как обычно!
- Да не тебе, дубина!
Клим украдкой глянул на Наташу. Наташа не реагировала.
- Сколько вам сахара? - спросил он.
- Немного, - голос у нее был тихий, хриплый, немного простуженный.
- Сыпь две! - крикнул Клим. - Как вы себя чувствуете? - спросил он у Наташи.
Наташа смотрела на выключенный телевизор и все явственней начинала беспокоиться. Это было плохо. Поняв, что ответа не дождется, Клим сказал:
- Меня зовут Климент, можно просто Клим. А вашего нового официанта - Ибрагим.
- Я все слышу! - донеслось из кухни.
- Мы вас не обидим, наоборот - сделаем все, чтобы вы чувствовали себя в безопасности.
- Лучше не слушайте его, Наташ! - опять донеслось из кухни. - Он за собой следить не может, что тут говорить о нас с вами!
Клим шутливо возвел очи горя.
- Сейчас без чаевых останешься! - прикрикнул он.
- А ты - без чая! - донеслось из кухни. - Вот сяду с Наташей чаевничать, а ты кипяток ждать будешь!
- Ты б хоть сладостей девушке нашел!
- Ага, так они тебе и купят! - донеслось из кухни, однако стало слышно, как там принялись рыться в шкафчиках.
- Чтоб завтра были! - крикнул Клим и посмотрел на Наташу.
Обычно вот так, с шутками-прибаутками они и проходили момент неловкости, но с Наташей этого что-то не получалось. Она казалась больной, забитой, и с каждой минутой это становилось все очевидней.
- Вы хорошо доехали? - спросил Клим.
Наташа долго не отвечала и в конце концов просто кивнула.
- Послушайте, - начал Клим доброжелательно, - мы вас не тронем, вам нечего бояться...
- Да кто тебя боится! - развязно-пренебрежительным тоном донеслось из коридора, затем в гостиную вошел Ибрагим, держа в руках поднос. - Перетащи вон столик!
Клим поднялся, но с переноской столика намеренно не торопился. Ибрагим, вздохнув, решительно передал растерявшейся Наташе поднос и помог Климу донести столик до дивана. Наташа неуверенно поставила поднос на столик.
- Вот ваша чашка, - сказал Ибрагим, присаживаясь рядом с девушкой.
Наташа осторожно взяла чашку и с таким видом, будто от нее этого ждут, сделала маленький поспешный глоток и закашлялась.
- Ну что вы, - улыбаясь, проговорил Ибрагим. - Не спешите.
- Извините, - сказала Наташа, утирая губы. Рядом с огромным Ибрагимом, она казалась совсем крошкой.
Клим передвинул стул, сел напротив девушки, заслонив собой телевизор. Теперь, не имея возможности глазеть в телевизор, Наташа смотрела внутрь чашки, покоящейся у нее на коленках. Клим потянулся за своей чашкой, но Ибрагим хлопнул его по руке.
- Лапы вымыл?
- Пардон, - Клим встал.
Пока он мыл руки, Ибрагим с провинциальной настойчивостью пытался Наташу развеселить. Слышалось его утробное бормотанье, эффектные паузы и приглушенный хохоток. Наташа не смеялась. Впрочем, как и все из Комнаты...
Никто из них не смеялся. Никогда. Это было бы так же неестественно, как если бы начали смеяться изображения на фотографиях... С другой стороны, она должна была смеяться. Или хотя бы улыбаться время от времени. Если она человек и если сердце, мозг, а равно и нервная система у нее человеческие, она должна хотя бы улыбаться. Хотя что я в этом понимаю? - подумал Клим с горечью. Что существо, выглядящее как человек и, по сути, человеком являющееся, обязано смеяться над пошлым анекдотом? А Ибрагим что в этом понимает? А Эскулап?
Нет, остановил он себя. Не нужно сейчас ни Эскулапов, ни Ибрагимов, ни анекдотов. Сейчас у тебя в гостиной сидит девочка двадцати пяти лет от роду, и ей надо как-то объяснить, почему к ней относятся хуже, чем к изображениям на фотографиях. А потом помолчать и объяснить, что из этого следует. А потом (если не случится истерики) изобразить непритворное сочувствие, но при этом остаться профессионалом. И по возможности непробиваемо твердым профессионалом.
Нет, подумал он, вытирая руки. Не получится у меня быть твердым. Если на то пошло, не получится у меня изобразить сочувствие. Не создан я для лицедейства, и все тут. Здравствуй дерево, как говорил папаня. Я ведь действительно не могу относиться к ним так же, как Эскулап. И анекдоты у меня получаются фальшивые. Уже не говорю о сочувствии...
- Где ты там? - донеслось из гостиной.
Клим закрыл кран, глянул для проформы в зеркало и пошел обратно.
- Итак, Наташа, - сразу начал он, присев на стул. - Давайте уточним несколько деталей. Вы ведь знаете, кем являетесь?
Наташа, не поднимая глаз, кивнула.
- Хорошо, - сказал Клим. - И вы знаете, что скоро...