Сквозь привычный ритмичный шум неожиданно прорывается посторонний скрежет голосов. Встаю и бросаю взгляд в окно. Вижу, как на перекрестке дорог скопились четыре бабы. У молодой женщины в левой руке визжащий карапуз, которым она прикрывается как щитом, а в другой указательный палец с остро заточенным красным ногтем.
– Я ей сказала, так она сказала, тогда и я ей сказала! Свинья жирная!
Она им размахивает перед собой и пытается выколоть глаз обидчице. Другая дама, чрезвычайно распухшая от еды, прячется за широченную сумку и поочередно высовывает из-за нее кулачек с золотым кастетом на пальцах.
– Вот я и говорю, она говорила, а я ей говорю, а она мне говорит! Вообще! Конечно!
Ей нравится быть в роли униженной, но испортить сейчас мамаше внешний вид и вымазать репутацию она считает своим долгом.
– А ты коза крашеная и дитя неизвестно чье, на тебя не похожее!
Подошедшая к ним другая баба, выступает в роли мирового судьи, поэтому она принимает ту или иную сторону в зависимости от убедительности выброшенных слов, сочувственно поддакивает. Четверная дорожка запломбирована старой склочницей, которая не раз принимала участие в подобных состязаниях и выходила победительницей. Сейчас она двигает своим арбузным бюстом в стороны и перекрикивает весь гомон, совершенно не стесняясь в выражениях.
– Ты дура дутая, а ты врешь! Глаза б мои вас не видели! Разойдись, мне пройти надо!
Пока толстуха и мамаша демонстрируют свое оружие, сухощавая зевака, но уже со сломанной шеей пятится и обходит перекресток дорогой. Вскоре ее место занимает шпалоукладчица, груженная увесистыми сумками с едой в зажатых пальцах-карабинах. Она прет напрямик через толпу и издали вступает в тему перепалки.
– Иш-кыш, твою тыч мать, ух, разойдись а то всем-трям.
На перекрестке бабы нехотя расступаются, и горланящая баба тяжело проходит мимо. После прохода баржи никто не расходится, не слушая других, каждая наперебой верещит о своем. Этот непрерывный словесный сброс происходит довольно долго и вносит раздражение на лица работающих неподалеку коммунальщиков. Слова и смысл не разобрать, голоса то повышаются, то понижаются, то заполняют пространство хором. Вдруг, на головы баб льется фонтан из кипятка и пара, это коммунальщики не справились с аварией, и у них прорвало трубу. Подмоченные бабы разбегаются. А я отхожу от окна, завариваю и пью горячий ароматный натуральный кофе вприкуску с мягким печеньем и задумываюсь о дальнейших делах.
Разговор двух книжных червей
В глухом подсобном помещении центральной библиотеки города томился в ожиданиях пенсии работник культуры бородатый Гойка Мразич. В его должностные обязанности входило чтение всей литературы, поступающей в библиотеку. До того, как издание попадет на стеллаж Гойке необходимо было занести информацию об издании в реестр, составить кратчайшее эссе о содержании текста и определить категорию читателей.
В этом же помещении, прямо через перегородку, находился работник образования, усатый Ежка Славич. Целыми днями он, через толстенные очки, перечитывал имеющуюся литературу в библиотеке и выискивал в тексте моральные и аморальные признаки, что бы современное общество оградить от бескультурья.
В один прекрасный день Гойка Мразич обнаружил в книге крупную заглавную букву «Ж», которая стояла в самом начале первой главы. Она его настолько озадачила своей наглостью, что он стал ее выговаривать каждый раз, когда она попадалась в словах текста.
– Ж-ж, ж, ж. Ж. Ж? Ж, ж, ж! – Звук вырывался из-за передних зубов и вместо того, что бы держаться в воздухе, терялся в глухоте помещения.
– Что вы такое нашли в этом «Ж»? – За перегородкой появились глаза Ежки, и его нос лег на торец перегородки.
– Оно звучит, как то странновато, не замечаете? Вот послушайте Ж. Ж-ж. – Продолжал Гойка.
– Действительно, как это удивительно вы подметили. Звучит назойливо, отвлекает от истинного смысла, даже, если хотите, мешает сосредоточиться на главном. А, что если вырезать из текста все буквы «Ж»? – Предложил Ежка после недолгого размышления.
– Надо, действительно, попробовать так сделать, пока эта литература не попала в руки читателей, – воодушевился Гойка и принялся вырезать лезвием для бритья все буквы «Ж» в книге.
К вечеру работа была закончена. На столе лежала небольшая кучка бумажек с буквами «Ж». Довольный Гойка перелистывал дырявые страницы книжки и чувствовал гордость за себя.
– Ну и что же вы теперь будете делать с этими вырезанными «Ж»? – Вновь из-за перегородки показались выпученные глаза Ежки.
– Да, выкину их и все! – Догадался Гойка.
– Но ведь так они останутся и смогут попасть в незрелые умы читателей! – Воскликнул Ежка.
– Тогда я их съем! Да возьму и съем. – Гойка собрал горсть бумажек и запихнул в рот.
Немного погодя на столе стало чисто. Гойка встал, налил себе в грязную от чая кружку воды и запил. С буквами «Ж» было на сегодня покончено. Коллеги попрощались и разошлись по домам.
На следующий день Гойка услышал, как Ежка, что то старательно вырезал. Он заглянул через перегородку так, что его очки легли на торец. Через плечо коллеги по станку было видно, как Ежка выстригал маленькими маникюрными ножничками прямоугольники на страницах фолианта.
– А что вы такое режете, уважаемый Ежка?
– Вчера, вы коллега, меня навели на замечательную мысль. Всю ночь я не спал и думал, думал, думал, как будет замечательно, если вырезать из текста все неблагозвучные фразы. Вот, если хотите, этим я и занимаюсь. – Ответил Ежка, даже не повернувшись к Гойке.
– И вы эти фразы так же съедите? – Продолжил удивленный Гойка.
– Да, вы правы. Съем и запью лимонадом! – Утверждающе ответил Ежка с незначительным раздражением в голосе.
Целый день в помещении стоял скрип ножниц и шелест вырезаемой бумаги. Ежка выстригал все на его взгляд неприличные фразы и тут же их съедал, запивая небольшим глотком лимонада.
По другую сторону шла ожесточенная война с буквой «Ж», попадавшейся то и дело в книгах, журналах, методичках. Как только Гойка находил в тексте неблагозвучную букву, то произносил ее громко вслух и тут же вырезал ее лезвием.
– Ж-ж, ж, ж. Ж. Ж? Ж, ж, ж.
Через неделю на полки библиотеки легли странные книги и журналы с продырявленными страницами. Работники книгохранения, получив такие экземпляры, совершенно не удивились, посчитав, что это так и должно быть. Немного возмущались те, кто на абонементе выдавали такие книжки. Они пришли в помещение, где работали буквоеды и потребовали объяснений. Ежка Славич и Гойка Мразич все им объяснили с педагогической и моральной стороны, даже не вставая со своих рабочих мест. После этого удовлетворенные библиотекари разошлись по местам.
– Вот послушайте меня, коллега Мразич, – однажды между делом обратился Ежка, – как же можно такое писать, сплошная пошлятина, да еще на всю страницу размазано.
– Да. Вы совершенно правы, коллега Славич, такое нельзя оставлять, это может вызвать крах в обществе. Надо обязательно вырезать и съесть. – Сочувственно ответил Гойка и глотнул слюнку, – если в вас это не влезет, поделитесь, пожалуйста.
Час они не общались, каждый занимался своим делом, но когда часы показали обеденный перерыв, то Ежка перебросил через перегородку пачку вырезанных листов прямо на стол Гойке.
– Приятного аппетита коллега!
– И вам приятного аппетита, коллега!
Хруст мнущейся бумаги, запивания жидкостью и почавкивания наполнили служебное помещение новыми звуками. Оба библиотекаря аппетитно заталкивали мятые комки бумаги в рот то указательным пальцем, то большим и запивали лимонадом.
– Вы славно поработали, коллега Ежка! – Заметил Гойка в паузе между поглощениями.
– Угу! На сегодня норму выполнил, можно идти домой пораньше.
– Пожалуй и я пойду пораньше, только вот несколько экземпляров просмотрю.
Ежка Славич и вправду ушел с работы на час пораньше, а Гойка Мразич еще час оставался в одиночестве и вырезал неблагозвучные «Ж» из текста. В конце рабочего дня он вдруг воскликнул от удивительного открытия. Оказывается, за вырезанным отверстием пряталась другая неблагозвучная буква «Х», напечатанная на другом листе. Вырезав букву «Х», под ней оказалась другая «Г», затем «Б» и все заново. Увлеченный процессом вырезания букв, Гойка прорезал насквозь всю книгу. В результате этого появился новый смысл борьбы с неправильными буквами.
– И как я только раньше не догадался до этого?! – Воскликнул Гойка и принялся вырезать новое сквозное отверстие в книге.
В это время Ежка, находясь у себя дома, маялся от безделья. У него был явный невроз. Ничего ему не помогало, ни выброшенные на ветер ругательные слова, ни советы по ТВ, ни окрики домочадцев. «Стресс он и есть стресс и никак он не может быть связан с работой», так рассуждал Ежка Славич и не мог понять своего раздражения. Он бродил по комнатам и пыхтел везде, где останавливался. Ни одной фразы, ни одного словосочетания не вывалились из него за весь вечер. Это была катастрофа человеческой мысли, кризис. Удрученный, измученный библиотекарь стал вырывать листы из книг, мять их и облизывать. Потом пошли газеты и прочая упаковка, которая только могла найтись в доме. Вскоре посредине комнаты появился клубок из мятой бумаги. Ежка почувствовал, как ему хочется забраться внутрь этого клубка и жить там вечно. Он раздвинул пальцами бумагу и просунул внутрь голову. Дальше работал только зубами и ртом до тех пор, пока не оказался внутри комка. В безопасном домике, быто спокойно. В голову стали приходить новые идеи и способы их реализации. Проходящий мимо ребенок заметил на полу сопливый бумажный сверток. Он пнул его ногой, сверток покатился по комнате, затем он взял его в руку и кинул через форточку на улицу.
Напротив, задержавшийся в библиотеке Гойка Мразич, почувствовал себя плохо, его мучали острые колики в животе. Не выдержав приступов, он поспешил выйти из рабочего помещения в поисках помощи. Посетителей в библиотеке уже не было. Были только работники клиринговых служб и технический персонал, на бедные головы которых сливался накопленный запас неблагозвучных сочетаний «Ж», «Х», «Г», «Б», а так же фраз и словосочетаний. Работники, с большим трудом, выпроводили за уличные двери разговорившегося библиотекаря. Находясь на улице, Гойка не переставал донимать прохожих и высказывал им свои домыслы о культуре употребления букв в речи, показывал дырявую книгу, прикладывал ее к лицу и пытался смотреть на всех через ее отверстия. На мгновение он представил себя живущим в этой книге маленьким червячком. Это ему очень понравилось. В таком обличии он мог мгновенно выедать листики, прогрызать насквозь книги, трудиться и питаться сразу. Гойка еще раз приложил раскрытую книжку к лицу и представил себя червем-буквоедом.
Ранним утром дворник, подметая тротуар, поднял испорченную дырявую книжку и сунул в мусорный пакет, в котором лежал среди прочего мусора и хлама хорошо смятый клубок бумаги.
Разговор несчастной Валентины с Ангелом
Через служебную дверь, из которой работники столовой ежедневно кормят дворовых котов и собак, в коридор зашла уборщица Валентина. Вся раскрасневшаяся от мороза она пыхтела, отряхивала снег с пальто, стегая себя перчатками, будто парилась веником в бане. Во время выполнения этих упражнений она всегда сильно сопела и постанывала, чем обнаруживала свое присутствие у работников столовой.
– Здрасти Валентина Ивановна! Пришла поработать, что ли? – Спросила посудомойщица.
– И тебе здрасти! Дела у меня здесь, послужить надобно, – серьезно ответила Валентина и перекрестилась.
– С каких это пор ты стала служить у нас? – Возмутилась посудомойщица.
– Давно начала. И тебе о душе своей подумать надо.
– Ну, давай, давай служи, если так надо, – закончила приветствие посудомойщица и отошла на свое рабочее место.
Из соседнего помещения громко заклацали тарелки, звенели ложки, радио изливало ядовитую музыку. Сквозь этот шум было слышно, как кухонные работники традиционно делили между собой недоедки. Шницели, макароны, бифштексы, салаты и другие объедки по-честному распределялись между участниками дележа. Уборщица не входила в столовскую элиту, потому что не работала в день, поэтому ей ничего не причиталось. Валентина приносила еду с собой. Она положила стеклянную банку с коричневой массой в туалетную раковину под струю горячей воды, а полиэтиленовый пакетик с серой массой на батарею отопления, где уже сохли ее уличные ботинки. Потом налила в ведро жидкого мыла, теплой воды, намочила тряпку и отжала излишки воды. В пузыристом ореоле ведра Валентина увидела отражение незнакомого лица с нимбом над головой, которое смотрело на нее и ласково улыбалось.
– Кто это? – Испугалась Валентина и отпрянула от ведра.
– Тот, кто тебя всю жизнь оберегает от несчастий, – ответил этот кто-то.
– А как ты меня нашел?
– В святости нет границ, – звучал голос из недр кафельного пола.
– Чем я заслужила твое внимание?
– Люблю я тебя. Коснись меня челом и ступай на службу! – Пузырьки лопались и расползались по стенкам ведра, расчищая место для касания.
– Во имя Отца, Сына и Святого духа! – Валентина нагнулась и сунула голову в ведро, коснувшись воды.
Каждый раз, когда уборщица Валентина складывалась вдвое и терла тряпкой пол, то представляла себя служащей богу. Находясь в таком положении, кровь приливала к мозгу, что помогало вспомнить молитвы. Традиционным перерывом в работе являлась граница между обеденным залом и раздаточной. Тогда она брала разогретую пищу и поедала ее, сидя на качающейся табуретке боком к столу. За стенкой снаряженные кухонные работники покидали один за другим торпедные отсеки столовой.
Едва нагнувшись к чану, для зачерпывания в граненый стакан остывшего чая, она резко отпрянула назад. Из чайного омута смотрел на нее бородатый лик с поднятым указательным пальцем.
– Ой, ты тут тоже? Слушаю и повинуюсь всеми фибрами души, – затрепетала Валентина.
– Только честными делами вымощена дорога в Рай! Верни долги Валентина! – под рев холодильника голос напоминал о забытых грехах.
За работой Валентина любила вспоминать свои грехи. Так, однажды, она одолжила денег у работников столовой для того, чтобы отдать их незнакомой одинокой бабушке, а та вскоре умерла. Когда работники просили вернуть деньги, то Валентина ссылалась на умершую несчастную бабушку, с которой теперь нечего было спросить.
– А где я им деньги возьму? Скупые и жадные твари, рубля им жалко.
– Только в раскаянии отворятся уста и поведают истину, – звучали слова в шуме струи воды.
Сложив ладони вместе, Валентина стояла возле умывальника и держала руки под струей холодной воды. В памяти возникал случай, как работница кухни, спешила уйти с работы пораньше и попросила ее дожарить бифштексы, а она забыла про обещания и спалила бифштексы. Утром работницу ждали угольки на сковородке, за это ей пришлось расплатиться из своего кармана, а кормить посетителей было нечем. Работница кухни с укором смотрела на Валентину, которая вела себя так, будто первый раз слышала об обещании.
– Сама виновата, проворовалась, а меня подставить захотела!
Наконец, зал для посетителей был вымыт. В ведре уборщицы бултыхалась темно-коричневая жидкость. Валентина представляла себе, что она несет не грязную воду, а энергетический эликсир, собранный ею для обряда кормления прожорливой порочной твари, живущей в недрах земли. Она чувствовала личную ответственность за такую службу, гордилась, что кормила тварь исключительна она и теперь спешила в туалет, напевая молитву на популярный мотив, запомнившийся ей по радио.
Помнится ей, как жила с первым мужем. Десять лет у них была прекрасная жизнь. Муж работал – она нет, но наказывала его каждый день за то, что он поздно приходил с работы. Целыми днями она вынашивала сценарий вечернего общения с мужем, надеясь на ответные раскаяния с его стороны и признания своей совершенной правоты. Окончив кое-как школу, Валентина усвоила одно правило, услышанное в телевизионном сериале: «Муж должен приносить деньги и любить жену». Учеба в ее прелестную головку не вмещалась, так как место было занято корнями волос и вымотанными нервами. Но первого мужа сбил грузовик, когда тот выходил из машины и Валентина жила еще два года одна за средства от продажи дорогого автомобиля.