Уинстон Грэм
Забытая история
На жёлтой полосе песчаного побережья северного Корнуолла, чуть ниже утёсов Сола, покоятся обломки корабля.
Их снова и снова покрывает прилив, над ними плещется море, на берег приходят и уходят люди, но что-то всё-таки остаётся — несколько глубоко утонувших в песке шпангоутов, обросших водорослями и мидиями, а возле них иногда играют неугомонные дети. Во время отлива, когда сильное течение уносит песок, можно рассмотреть борт, где судно получило удар, увидеть открывшийся среди луж остов, железные рёбра в блестящих на солнце каплях воды.
Ещё живы те, кто помнит то кораблекрушение и способен назвать дату, когда здесь появился прекрасный корабль — девятое декабря 1898. Но для деревни Сол минувшие годы были бурными, полными войн, депрессии и больших перемен, и мало кто способен теперь рассказать эту историю. И даже те, кто остался и помнит, считают события, случившиеся в викторианские времена, никому не интересными. Их дети ничего не смогли бы рассказать — они слишком заняты сегодняшними заботами, чтобы думать о прошлом. Хотя об этих событиях ещё можно узнать, они не спрашивают и не станут слушать.
Воспоминания непрочны и ненадёжны, и с каждым годом восстановить факты все сложнее. Возможно узнать название корабля, то, что он был приписан к Фалмуту, вёз смешанный груз и, как говорят, направлялся в Ливерпуль, что часть экипажа, по слухам, спаслась, хотя трудно вспомнить, сколько человек. Качая головой и затянувшись трубкой, возможно, кто-то из местных скажет, что на борту были и пассажиры, но, разумеется, не припомнит ни имён, ни подробностей.
Располагая этими сведениями, можно, при наличии заинтересованности, порыться в местных архивах, найти фотографию корабля, обнажить суть этой истории — совсем как прилив, что раз за разом смывает песок с останков кораблекрушения, как злой ребёнок, срывающий с секрета покров, крича: «Смотрите, что я нашёл!»
Но на этих останках нет плоти, и лучше полагаться на то, что всё ещё можно разузнать в Соле. Там найдутся люди, помнящие, как вечером восьмого декабря 1898 года над побережьем поднялся сильный ветер и к вечеру перешёл в шторм. А утром, уже после рассвета, под завывание ветра к своему стаду на утёс поднялся фермер по имени Хоскин. Взглянув на бурлящее серое море, он увидел в дымке низкого горизонта едва различимый парусник, борющийся со штормом.
Корабль был виден всего минуту и снова исчез — его паруса разлетелись в клочья, и палубы залило бурлящее море. Но фермер увидел достаточно и сломя голову бросился через поля. Он перелез через стену к тропе и поспешил вниз по склону, туда, где когда-то, укрываясь в тени холмов, стояло селение шахтёров и рыбаков, а сейчас ветер с воем носился между домов и разрушенных дымоходов.
Поднять команду спасателей было делом минутным, но к тому времени, как они под яростными порывами ветра вышли со своим снаряжением на низкие скалы, охраняющие вход в бухту Сола, судно уже разбилось.
Его увидел мальчишка по имени Коуд. Оно подпрыгивало и тряслось на волнах, как конь, окружённый терьерами, и вдруг неожиданно замерло и накренилось, как будто вот-вот опрокинется. Раскачиваясь, корабль встал почти ровно, и волны, огромные, но неспособные его сдвинуть, ударили в незащищённый борт, вздымая фонтаны брызг.
Мало что различая перед собой из-за сильного ветра, отряд спасателей молча затащил пусковой станок на скалу и, подтолкнув его к самому краю, выпустил первую ракету; та понеслась над беспокойными водами прямо к тонущему судну вместе со спасательным тросом.
В обычных условиях расстояние было преодолимо, но из-за сильного ветра снаряд падал в море, не достигая цели. Спасатели смахивали с лиц брызги и повторяли попытку. Теперь, когда занялся день, можно было различить фигурки людей, цепляющихся за палубу корабля.
Времени, когда ещё можно что-то сделать, оставалось немного, и спасатели выпустили ещё два снаряда прежде, чем приняли решение ждать, пока ветер хоть немного спадёт. Но буря лишь с новой силой вздымала волны, почти без передышки и оставаясь такой же яростной, и даже в самый удачный момент линь снова не долетал.
К тому времени на берег сбежалась уже вся деревня, и люди беспомощно наблюдали, как судно погружается в воду. Камни вокруг покрылись серым слоем выброшенного мусора, и волны то и дело окатывали наклонную палубу. Уже почти всё унесло, но крошечные фигурки ещё держались, безмолвно взывая о помощи.
Потом одна из них поползла, пытаясь выбраться на нос судна.
— Кажись, этот дурень хочет доплыть до берега, — сказал командир спасателей. — Пускай ещё снаряд, Джо, его надо остановить, так он не спасётся.
Ещё один снаряд с шипением сорвался с утёса, и люди стали размахивать руками, но прежде чем они успели сделать что-то ещё, фигурка на носу корабля соскользнула за борт. Волна накатила на судно, и оно целиком скрылось во взрыве бело-зелёной пены. Дымка от брызг, поднятая ударом, достигла и наблюдателей, и только спустя несколько минут один из них крикнул, указывая узловатым пальцем на море в небольшом отдалении от места кораблекрушения.
На пенном гребне огромной волны покачивалась голова, появляясь и опять исчезая. Спустя две минуты они снова разглядели пловца. Он грёб в сторону скалы Ангадер, загораживавшей вход в бухту Сол. Но больше он не появлялся. Когда шторм ведёт свою игру у Корнуольского побережья, людям в этом море не выжить. И наблюдатели с руганью устремили взгляды к обломкам.
Потом один крикнул:
— Попробуем с мыса Сол. Отсюда им не помочь, ветер против нас.
Они поволокли оборудование с утёса, вдоль берега и к краю бухты Треласки, и пот смешивался с солёными брызгами на их лбах. В конце концов, с неуклюжей торопливостью, спасатели кое-как спустили снаряжение к краю мыса Сол.
Море билось о камни, но поскольку этот мыс был почти ровно с западной стороны судна, теперь они стреляли почти по ветру, а не против. Спеша и оскальзываясь на мокрых камнях грубыми башмаками, они установили свой механизм и приготовились метнуть следующий снаряд.
Нос судна смотрел на северо-восток, корабль был развернут к ним кормой. Он накренился настолько, что палуба почти коснулась воды, мачты тянулись к проблеску солнечного света среди несущихся по небу облаков. Бизань-мачта склонилась под большим углом, нежели две других.
Они выпустили первый снаряд, упавший в море далеко от тонущего судна. Последовало минутное молчание, а потом, когда линь улетел далеко за корму, раздались разочарованные возгласы. Спасатели на утёсе махали руками, разевая рты в криках, тонущих в шуме бури.
Один человек ухватился за спасательный линь, долетевший до него, и быстро его закрепил.
Теперь предстояло стравить тонкий линь спасательной ракеты и закрепить его к горденю — закольцованному тросу куда толще самого линя — а после этого надо было прикрепить этот блок к грот-мачте и швартовым и, наконец, к спасательному плотику.
Рассказ об этом ещё можно услышать из уст очевидца. Он поведает, что в тот момент, когда рухнула бизань-мачта, казалось, спасательный плотик унесёт вместе с двумя уцелевшими. Он расскажет, что произошло, когда спасённые ступили на берег, как жители Сола дали им сухую одежду, еду и кров — одним в таверне, другим в соседних домах.
Но после этого история становится более расплывчатой. Хотя рассказчик помнит, какую сенсацию произвело то кораблекрушение, чем отличалось от прочих аналогичных событий столетия, в центре его внимания остаётся гибель судна. Он это видел, а об остальном лишь читал. В то время это было у всех на устах, но, как известно, лучше один раз увидеть, это оставляет более продолжительные впечатления.
Откройте любую газету, вышедшую через несколько недель, и вы убедитесь, сколько писали об этом нашумевшем событии. Некомпетентность писак поражает даже сейчас, когда читаешь пожелтевшие страницы — газеты приводят только голые факты и не в состоянии даже представить истинной сути вещей. Этот выжил, а этот помер, эта женщина выступила с публичным заявлением, а та, никому не сообщив, покинула страну, и больше о ней не слышали. Как палеонтологи, пытающиеся воссоздать облик вымершего животного, так и мы настойчиво и упорно выискиваем факты и подгоняем их друг под друга, дабы выстроить теорию, которая сойдёт за правду. Хотя на самом деле это выдумка, начиная от открытых действий до негласных аргументов, не имеющая никакого развития — в отличие от жизни — и не переходящая от запросов к желанию, от желаний к намерениям, от рассуждений к действиям.
И потому любопытствующий найдет в Соле нечто, что возбудит его интерес и одновременно разочарует. Очертания затонувшего корабля и неясные контуры чего-то большего. Должно быть, призраки людских надежд, сбывшихся и не сбывшихся, а теперь позабытых, тени человеческой вражды и привязанности, щедрости и алчности, до сих пор бродят декабрьскими ночами среди обломков.
Ко всему этому газета, листы которой мы с шуршанием переворачиваем, добавляет лишь выцветший эпилог.
Однако дальнейшее расследование не так бесполезно, как может показаться. Ныне здравствующие люди, живущие в другой части света и сохранившие в памяти те события, поскольку были их непосредственными участниками, вряд ли расскажут, как всё закончилось, ведь их жизни ещё не пришёл конец, но если будут в нужном настроении, могут подробно рассказать, как же всё начиналось.
Часть первая
Глава первая
После полудня, в солнечный день середины июня 1898 года на вокзал Фалмута прибыл поезд, и среди нескольких вышедших пассажиров был одиннадцатилетний мальчик.
Он выглядел высоким для своих лет, с копной светлых волос, открытым взглядом голубых глаз и чистой кожей. На нём был костюм из коричневого вельвета, по-видимому, его лучший, с широким белым итонским воротником и галстуком. В одной руке мальчик нёс тканевую кепку, в другой плетёную дорожную сумку с застёжкой сверху, перетянутую кожаным ремешком.
Он ненадолго остановился, растерянно глядя на смотрителя станции, который снял шелковую шляпу, чтобы утереть взмокший на солнце лоб, потом, вслед за прочими пассажирами, пошёл к турникету.
За турникетом, совсем близко, стояла высокая девушка лет девятнадцати, внимательно всматриваясь в проходящих к выходу пассажиров. Время от времени ей приходилось поднимать руку, придерживая на ветру широкополую шляпу. Когда мальчик прошел через турникет, девушка еще раз взглянула на платформу и шагнула вперёд.
— Ты Энтони? — спросила она.
Он с некоторым удивлением остановился, переложил сумку в другую руку, потом опустил наземь и покраснел.
— А вы Патриция?
Их голоса звучали примечательно схоже — у него низкий, но ещё не начавший ломаться, а у неё контральто того же тембра.
— Да, это я, — отозвалась девушка. — А ты удивлён? Не ожидал, что тебя будут встречать? Идём со мной. Сюда. Поезд опоздал.
Мальчик вышел вслед за ней в город и вскоре уже шагал рядом, бросая взгляды на заполненную толпой гавань, на шумные доки, высокую трубу дымохода у лесопилки и снова на свою спутницу, которая теперь постоянно придерживала шляпу.
— Так вот ты какой, кузен Энтони, — сказала она. — Такой высокий! А я высматривала маленького мальчика. Когда он покраснел, она продолжила: — Ты смущён? А раньше ты когда-нибудь путешествовал один?
— Да, — твёрдо произнёс он. — И часто.
Что было не совсем правдой. На самом деле, он никогда прежде не бывал в подобном морском порту. Рождённый и выросший в Эксмуре, он четыре года даже не видел моря — почти целую жизнь, а потом лишь издали, с вершины утёса и в сумрачный день. Сегодня же гавань блестела и искрилась. В её синеве теснились восхитительные корабли всех размеров, а далеко на востоке сверкала на солнце прекрасная линия залива Сент-Мовс. Но Энтони краснел не из-за этой лжи.
— Так ужасно жаль было услышать о смерти тёти Шарлотты, — серьёзно произнесла девушка. Вернее, с попыткой серьёзности, поскольку каждое её движение пронизывали радость и сила жизни. Она улыбнулась. — Чем ты собираешься заняться? Надолго останешься с нами? Джо ничего мне не скажет.
— Джо?
— Папа. Твой дядя. Все зовут его просто Джо. Он жутко скрытный.
— О нет, — сказал Энтони. — Вернее, пока не знаю. Отец писал дяде Джо. Он хочет, чтобы я оставался здесь, пока он не выстроит дом в Канаде. Конечно, я бы сразу поехал с ним, но он говорит, что сейчас это место не для детей.
— Чем он занимается?
— Разведкой руды. Вы знаете, он там уже два года. Мы с мамой должны были ехать туда, как только он выстроит дом. Теперь, конечно, всё… по-другому.
— Да, — сочувственно кивнула Патриция. — Что ж, ты можешь остаться здесь, поживешь с нами.
Они шли в молчании. Временами воспоминания об ужасном несчастье бросало чёрную тень на мысли Энтони. Он даже теперь не мог освоиться с переменами. Всё ещё ощущал присутствие матери в этом мире, казалось, она просто на несколько недель ушла и скоро вернётся. Ему столько нужно было ей рассказать и о многом спросить. У него накопились вопросы после её ухода, он нуждался в её внимании. Энтони чувствовал себя повзрослевшим и одиноким. Ничто в мире больше не будет прежним.
— Ну ладно, — Патриция приподняла юбку, брезгливо переступая через выброшенные кем-то вялые капустные кочерыжки, — у нас тут есть чем заняться. Ты можешь плавать на лодке, рыбачить и помогать по дому. Я полагаю, тебе известно, что мы держим ресторан?
Энтони кивнул.
— У Джо там всегда полно дел. Правда, в основном вечером, но и днём обычно работы хватает. Если сможешь ему помогать, то никогда не почувствуешь себя лишним, даже если твой отец ещё пару лет тебя не заберет. А ещё это очень весело. Посмотри, вон там ресторан Джонсона, нашего главного конкурента.
Энтони посмотрел на узкую грязную улочку, ведущую к гавани. В дверном проёме сидели занятые игрой оборванные уличные мальчишки. Ничего похожего на ресторан. Но этот взгляд вернул его мысли к реальности и к идущей рядом девушке. Юность упруга, как молодая берёза — её можно сгибать, пока крона не коснётся земли, но через минуту она снова выпрямится и поднимет голову к солнцу, забыв о контакте с землёй.
Двоюродная сестра поразила Энтони с первого взгляда. На ней была белая блуза со шнуровкой и высоким воротничком, изящная белая юбка, шляпа с приподнятыми широкими полями, украшенная зелёной бархатной лентой. В обтянутой зелёной перчаткой руке она несла зонтик. Девушка была очень хорошенькой, с вьющимися каштановыми волосами, выразительными и большими карими глазами и кожей цвета нежного персика. Высокая и стройная, она шла грациозно, временами неожиданно привставая на цыпочки, словно сдерживала желание побежать. С Энтони она беседовала живо, обращаясь как к равному, и время от времени наклоняла голову, любезно раскланиваясь с каким-нибудь проходящим мимо знакомым.
Он заметил, что многие моряки, даже те, что с ней не знакомы, посматривают на неё на улице или оглядываются, когда она проходит мимо. Моряки изобиловали в этом странном и привлекательном маленьком городе — чернокожие и ласкары, голландцы и французы. Город очень отличался от тех, что Энтони видел прежде, он казался чужим и пах рыбой, морскими водорослями и крепким табаком. Множество других запахов были Энтони незнакомы, и когда они проходили между ветхих домов, в облачках поднимавшейся пыли, под ярким солнцем или в тени, его ноздри раздражал дух отходов из убогого внутреннего двора, тут же сменявшийся свежим воздухом, насыщенным солью и морем. Ветерок очищал эти улицы и казалось, прилетал прямиком с Ла-Манша, из дальних стран.
— Интересно, у тебя ещё будет мачеха? — сказала Патриция. — У меня вот есть. В прошлом году папа снова женился. Моя мама умерла около двух лет назад.
— Мне очень жаль, — отозвался Энтони.
— Да, конечно, это совсем не то. Добрый день, миссис Пенроуз, ветрено сегодня, не правда ли? Нет, она по-своему ничего, я имею в виду тетю Мэдж. Заботится об отце, но не так, как мама. Отец не любит её, женился лишь потому, что она хорошо готовит.
Во второй раз Энтони ощутил, что слегка шокирован. Откровенность Патриции была нова для него и свежа, как ветер. Высокий и толстый моряк с потрёпанными золотыми галунами на рукавах отступил с тротуара, давая дорогу, и улыбнулся девушке. Энтони перевёл взгляд с моря вверх, к кажущемуся бесконечным пролёту каменной лестницы, поднимавшемуся по склону холма, с чередой крытых серым шифером домиков на неровных террасах. Но Патриция держала путь не к этим ступеням. Она шла всё дальше по бесконечной центральной улице, огибающей западную часть гавани. Ветер здесь дул не так яростно, а солнце палило сильнее, но она не раскрывала зонта. Энтони решил, что, может, зонт просто для украшения, у него такая длинная ручка, а шёлковый купол так мал.