<p>
МАРЦЕЛЛ</p>
- Разве вы единственный врач в Бриджтауне?
- Зато я самый безвредный из них!
Рафаэль Сабатини, "Одиссея капитана Блада"
Утро в госпитале выдалось прекрасное - морозное и свежее. Облака напоминали взлохмаченную сахарно-белую вату - прямо как на моей руке; только моя вата была пропитана кровью, а на небе - новенькая, только из упаковки. За ночь госпиталь выветрил из себя запахи лекарств, разложения и тоски и стал похож на небогатый санаторий где-нибудь в тени под Машуком. До обеда еще можно было считать, что ты и вправду находишься в каком-нибудь санатории на казенном счету; но после обеда, после всевозможных процедур, перевязок и анализов, когда в очередной раз заноют все простреленные конечности, вырезанные аппендиксы и стертые до мяса ноги, а по аллеям и коридорам вновь разнесется запах лекарств и разложения, тогда госпиталь вновь станет собой - глухим приютом для списанных.
Я сидел на сырой лавочке в тени дикой яблони и ждал звонка на завтрак. По обыкновению я пытался расшевелить пальцы правой руки, которые по утрам всегда были недвижны. Из-под бинтов вместо пальцев выглядывали опухшие, побуревшие от грязи сосиски с белесоватыми, как мокрый мел, ногтями. Зрелище, скажу вам, не из приятных, особенно если брать во внимание то, что назвать это пальцами пока было трудно. Поначалу мне даже смотреть на них не хотелось, но со временем пришлось свыкнуться, и теперь я тешился мыслью, что когда-нибудь пальцы вновь станут нормальными.
Сестра Зоя сидела рядом, курила и искоса смотрела на мои попытки оживить непослушную плоть. Поутру она всегда была приветлива и даже разрешала пококетничать с ней. У меня это получалось неважно, да и не хотелось, если честно: во-первых, я вот уже полторы недели сидел на сильнейших антибиотиках, во-вторых - сестра Зоя была замужем, и не просто замужем, а замужем за моим лечащим врачом, спасителем моим, майором Л. Вакенадом. Судя по всему, майор был отличным мужиком и, наверное, прекрасным хирургом, но лично ко мне он относился с непонятной настороженностью, передавшейся, как грипп, сначала его жене, а потом и всему персоналу. Не знаю, в чем там было дело, однако ходили слухи, будто сразу после моей операции майор Л. Вакенад официально предупредил весь персонал насчет меня: с этим, мол, сержантиком повнимательнее. Что там я мог вытворить на операционном столе, совершенно не представляю. Наверное, что-то и впрямь нехорошее, раз повелось такое отношение. И хорошо, что не помню. Вот бы и впредь не вспоминать ничего такого... Правда, было в памяти одно воспоминание, неуловимое, но болезненное, как заноза: далекий пористый потолок, слепящая лампа справа, чье-то приглушенное объяснение, как лучше надрезать, и мой голос - сонный, влажный, пришибленный наркозом: "Отрежете руку - сожгу вас в этом же здании". Мог я такое ляпнуть? Думаю, нет. Но дело в том, что это я сейчас так думаю...
- Чешется? - спросила сестра Зоя.
- Нет, - ответил я.
- Плохо. Надо, чтобы чесалась.
- Могу почесать, чтобы зачесалась.
- Лучше поработай, - сказала сестра Зоя. - Труд - первейшее лекарство. Именно он сделал из обезьяны человека.
- Ага, потом увлекся и переделал обратно.
Глянув на часы, сестра Зоя неторопливо затянулась, прикрывая от удовольствия глаза.
- И все же почему ты не работаешь? - спросила она. - Даже постель не застилаешь.
- Трудно.
- Тебе трудно застелись постель?
Вместо ответа я потряс перебинтованной кистью, со стороны похожей на надутую резиновую перчатку. Сестра Зоя отмахнулась.
- Ничего страшного. Нужно просто не лениться.
- Ты пробовала застилать постель одной рукой? - спросил я недовольно.
- Не "ты", а "вы", молодой человек, - поправила она.
- Постель я застилать не буду, - заявил я неожиданно запальчиво. - И воротнички подшивать тоже. Я не левша и не могу работать одной рукой.
- Можешь попросить товарищей.
- Я б попросил. Но, слышал, гауптвахта у вас сырая, совсем не для моего здоровья.
Сестра Зоя ухмыльнулась.
- Неженка, - сказала она почти ласково. - А каким был? В проем еле вмещался, кровати двигал. Мы думали поле на тебе вспахать.
- Я и сейчас в форме, - сказал я и подмигнул.
Сестра Зоя сразу посерьезнела и рефлекторно сжала ноги. Я не отводил от нее нагловатого взгляда. Конечно, я был слишком молод для нее, но временами это забывалось. Не докурив, она выкинула сигарету в бетонную урну, поднялась и, не говоря ни слова, взбежала на крыльцо хирургического отделения, только дверь хлопнула. Я так и не понял, обиделась она или сделала вид, что обиделась.
Через несколько минут раздался звонок на завтрак, и из здания немедля повалил народ, на ходу стреляя друг у друга сигареты, выпрашивая зажигалки, договариваясь покурить вместе и зарекаясь поделиться в следующий раз. Дворик наполнился говором, руготней и дымом, лавки прогнулись под тяжестью исколотых антибиотиками задниц, а асфальт в две минуты покрылся мерзкими мутными плевками. Мне были противны эти бледнокожие, мандражные солдатики, бежавшие сюда от тягот службы и получившие здесь некое подобие воли. Их самостоятельность была хрупкой, уверенность - анемичной, а озлобленность - жалкой, как будто выдернули из стада всех вожаков и заводил и оставили распоряжаться самых сильных слабаков.
Я встал и прошелся, чтобы размять ноги, и ко мне сейчас же подошел Павел. Я намеренно не относил его к "сильнейшим из слабейших", однако с каждым днем нравился он мне все меньше. Не знаю, в чем было дело, но подсознательно я склонялся к мысли, что дело в его подозрительном диагнозе - "пониженное артериальное давление". И это в хирургическом отделении, среди пулевых ранений, ампутаций, аппендицитов, геморроев и флегмон...
- Сёдня я к нему пойду, - сообщил он мне доверительным шепотом. - А если че - меня прикроют.
Я нахмурился. Как всегда, если меня трогали, когда я этого не хотел, на меня накатывало раздражение. Я спросил, что он там бормочет и нельзя ли погромче.
- К Марцеллу, к Марцеллу я иду! - пояснил Павел взволнованно. - Сёдня, понимаешь?
Ага, подумал я. К Марцеллу... Ходила у нас такая легенда. Будто лежит в травматологическом некий Марцелл, знахарь, целитель и костоправ в одном лице. Никто его, естественно, не видел, но это не является доказательством его несуществования. Парни, лежащие в "травме", на вопрос, знают ли они Марцелла, многозначительно молчат или же многозначительно жмут плечами. У отдельных персонажей романтического склада ума это вызывает ненужные ассоциации, а иногда и совершенно неприличные надежды с безумным блеском в глазах и невнятным щебетанием об избавлении. Я не сужу этих бедняг, кому-то, наверное, и в самом деле хуже, чем мне, однако видится мне во всем этом нечто позорное и недостойное мужчины. Вроде гонореи накануне свадьбы.
- Сдался мне твой Марцелл, - буркнул я и добавил: - Как триппер пионерке.
- Да лечит он, лечит! - воскликнул Павел и отчаянно затеребил мой рукав. - Мне Веселый рассказал! Он со мной в одной части куковал. Три дня назад привезли с выбитой коленной чашечкой. А теперь - ходит, да так, что врачи не верят. Спрашиваю: кто? Марцелл, грит. Покаж, грю. И показал! Теперь я знаю его в лицо!
Павел был не на шутку взволнован. Его, как наркомана, била мелкая дрожь, глаза влажно блестели, а болезненная худоба добавляла в этот образ долю сумасшедшинки.
- Слушай, - сказал я, осторожно отстраняясь. - Не принимай все так близко к сердцу. Я психов того... опасаюсь.
- Гос-споди! - воскликнул Павел. - Ну, почему в друзьях у меня одни болваны!
- Ты это... полегче, - сказал я строго. - На себя позырь.
Павел кисло сморщился и стал похож на битую дворнягу.
- Да не могу я, понимаешь? - сказал он жалобно. - Спать не могу, учиться не могу, думать не могу. Уже пять лет как проклятый. А тут еще армия, мать ее так. Башка по швам трещит, будто ее тисками сдавливают.
- Будем надеяться, не сдавят, - отозвался я и попытался отойти в сторонку, но Павел не отставал.
- Марцелл и тебя вылечит, если попросишь, - сказал он деловито. - А можешь меня попросить - я за тебя слово скажу.
- Лучше вон за Быкова попроси, - посоветовал я. - Или за Юма.
- За Юма я и так попрошу, - отмахнулся Павел. - Но ты...
- Что - я?
- Почему не хочешь?
Я посмотрел на свою кисть, похожую на надутую резиновую перчатку, и заявил:
- А мне и так нравится.
Павел в сердцах сплюнул.
- Слушай, - сказал я. - Что ты прилип ко мне с этим Марцеллом? Мало мне головняка? Или своего языка нет? - И вдруг меня осенило. - А-а, понял! Тебе одному идти страшно.
Павел сейчас же сморщился, отвернулся и буркнул:
- Вот еще!
Значит, угадал. Я был очень доволен собой, а в особенности - своей сообразительностью. Криво улыбаясь, я спросил:
- Зачем вообще все это затеваешь, если страшно?
Павел слабо отмахнулся.
- Мне не это страшно.
- А что?
- Его телохранители.
- Телохранители?
- Да. У него телохранители. Никого к нему не подпускают.
Я почесал в затылке. Умгу. Еще одна глава в легенду о целителе Марцелле. Телохранители. Большие, хмурые и тупые. Два драбанта и один кавалергард. Наверняка целитель Марцелл вылечил их от смертельных ран, и они на крови поклялись охранять его покой.
- И что ты от меня хочешь? - спросил я.
- Сходишь со мной.
- И пока я буду отбиваться от телохранителей, Марцелл вылечит тебя от твоего давления?
Павел поспешно закивал, потом, подумав, отрицательно помотал головой. Он был взвинчен до предела. Я молчал, и поэтому он решил, что я почти согласился.
- Я и за тебя попрошу, - заверил он лихорадочно. - И за Юма. За вас обоих.
- А что не за всех? - иронически поинтересовался я.
Павел раскрыл было рот, чтобы ответить, но я его перебил:
- Нет, не пойду. Я и без того на заметке. Да и тебе не советую. Посадят в подвальчик, что за баней - и баста. А за Марцелла забудь. Чушь все это.
Павел упрашивал меня минут пять, потом обиделся, отстал и больше не подходил, и даже не взял сигарету, когда ему по дружбе предложили разок затянуться.
На крыльцо вышла сестра Зоя и спросила, уходили ли на завтрак с венерологического. Солдатики, на ходу кидая окурки в урны, в один голос заорали: "Уходили, уходили!" Тогда сестра Зоя посмотрела на меня и сказала, чтобы я вел людей в столовую. Мне это не понравилось: ответственности за свою службу я хлебнул достаточно. Я поинтересовался, где старшина. Сестра Зоя ответила в том смысле, что старшине нездоровится, а солдатики пояснили: "Понос у него!" Это ничего не объясняло, так как на завтраке, помимо старшины, должна была присутствовать одна из сестер. Я поинтересовался и на этот счет. Сестра Зоя заявила, что ей надо отлучиться и ни на кого, кроме меня, она положиться не может. Солдатики стали меня упрашивать (поутру они всегда были зверски голодны), но я намеренно упрямился, стараясь приучить всех и сестру Зою в частности к мысли, что ответственности совершенно не терплю, несмотря на сержантские лычки и прочие аксессуары военной пригодности.