Самые откровенные, аполитичные диалоги (да и монологи тоже) звучали в гаражах, то есть в гаражно-строительных кооперативах, как правило, находящихся где-нибудь на городском отшибе. В семидесятые годы ГСК постепенно стали превращаться в некие стихийные мужские сообщества, стремившиеся обрести личную свободу от нудного семейного быта, со стареющими женами, вечно живыми тещами, проблемными детьми и неукротимыми домашними заботами, где мужик всегда неправ, поскольку все делает ни так и ни эдак.
И тогда, как стареющий лев, он уходил из прайда в свое собственное логово, где под видом заботы о породненном навеки «Москвиче» (чуть позже «Жигулями») начинал обустраивать новую жизнь, вольную и свободную от всякого диктата, в том числе и власти.
Особенно в теплые сезоны, когда с устатку, никого не спрашивая, можно завалиться на любимый обмятый топчан, да среди расставленного, развешенного, разложенного и любовно подобранного инструмента, который кто ни попадя не лапает. Вдыхать запах сладко пахнущих канистр, особенно когда смотришь по мутноглазому телевизору ту передачу, что нравится (а не про огородные заботы или тележурнал «Здоровье», любимое занятие тещи, гори она ясным сном!). А по вечерам неторопливо общаться с дружбанами и не слышать понуканий, воплощенных в бессмертном фильме «Покровские ворота» в образе неугомонной Маргариты Павловны: «Савва Игнатьевич, не пора ли, милый друг, в магазин? – или того хуже, – Савва, ты не забыл, сегодня Орловичи должны придти?..» – и прочее в том же духе.
Волком завоешь! Здесь же в гаражной укромности так славно, а главное, покойно! Вечерком, под конец дня, наполненного смыслом, на картонных ящиках из-под хозяйственного мыла, заботливо накрытых свежей газеткой, непременно товарищеское застолье. Огурчики собственного засола, колбаска ветчино-рубленная по рубль девяносто, свеженькая из соседнего гастронома. Булочки городские (по постановлению парторганов почему-то переименованные из «французских», видать, что-то тогда с Францией не поделили), заботливо поломанные на хрустящие кусочки. Здесь же пельмешки горяченькие, только-только с керогаза, в кастрюльке дюралевой мятой. Хоть и фабричные, но со знаком качества (без всяких нынешних дураков и обманок) приготовления Краснодарского мясокомбината. Лучок-чесночок огородные, селедочка бочковая по сорок семь копеек за кило, да под разварную молодую картошечку, посыпанную свежим укропчиком.
Ко всему этому великолепию обязательно пара трехлитровых «стекляшечек» свежего пивка, за которым гоняли аж на Седина, в ларек городского пивзавода. Ну и конечно, по «маленькой», чаще кустарного изготовления. По этой части в подворьях, что обычно окружали городские ГСК, без труда можно было сыскать старушек-мастериц, что из дворовой дармовой алычи добывали сорокапятиградусный напиток такой прозрачности и аромата, что после первой душа начинала петь, а после третьей язык молол черти что. Ну, конечно, и про состояние общества. Все больше в плане дискуссий с телевизором, где в одной единой программе показывали «все о Брежневе и немного о погоде». А «гадостей» набирались из «Голоса Америки», что тайно гундел из-под слесарного верстака, заваленного всяким ненужным хламом.
А вы говорите – на кухне! В гаражах, бывало, звучали такие определения и выводы, что мороз по коже. Причем вся полемика, включая и опасную, велась с применением забористой лексики, чрезвычайно выразительной, поскольку компании были исключительно мужские, и, если кого или что-то не принимали, то в выражениях обычно не стеснялись.
Как ни странно, но дальше этих территорий из сказанного ничего не уходило. Да и время было уже шибко «разговорное». Хрущев-то народ подраспустил, а Брежнев и сам анекдоты про себя любил слушать. И хотя кто такие «диссиденты» публика не шибко ведала, но ни Пастернака, ни Солженицына, которых в газетах полоскали регулярно, тоже не жалели, называя всякими предпоследними словами. Хотя, кто это такие, тоже мало знали. Считалось, что «казачки» засланные. Причем, оттуда…
Народ-то был простой, с мазутными руками, и не потому, что с любовью копался в моторах стареньких авто, заработанных неустанным трудом. Большинство из нашего гаражного кооператива с молодости лопатились рядом, за старым кирпичным забором, где отравлял атмосферу ветшавший на глазах «Саломас», старейшее предприятие города, официально именуемое как Краснодарский масложиркомбинат имени Валериана Владимировича Куйбышева, что умер еще перед войной якобы от переутомления. Хотя, если судить по воспоминаниям современников, пьяница был еще тот! Правда, всех его близких Сталин вскоре репрессировал, а младшего брата, героя Гражданской войны, награжденного аж четырьмя орденами Красного знамени и проявившего неслыханную дерзость во время первого же допроса, застрелил сам Берия.
Надо сказать, что в советской стране пищевым предприятиям вообще старались давать имена революционных ниспровергателей. Если макаронная фабрика, то почему-то Клары Цеткин, кондитерский комбинат обязательно отдадут Розе Люксембург, хлебозавод станет «имени Михаила Калинина», а мясокомбинат непременно презентуют Анастасу Микояну. На этот счет, самый поразительный случай, особенно по уровню идеологического вероломства, произошел в Краснодаре, где в шестидесятые годы с огромным пропагандистским шумом для нужд общественного животноводства сооружался крупнейший в Советском Союзе витаминкомбинат.
Недалеко от города возникло суперсовременное предприятие и удобный поселок, примерно на тысячу жителей. Естественно, что к торжественному открытию хотелось всему этому дать знаковое имя, да позвончее. Отдел пропаганды крайкома партии манипулировал разными вариантами и остановился было на Хрущеве (а кого лучше!), но того вдруг нежданно-негаданно отправили на пенсию, к тому же с «волчьим билетом», и приказали забыть навечно. Как он Сталина…
Пришлось начинать с нуля и мыслили бы долго, да помог случай. Однажды до крайкома дошла от железнодорожников жалоба, что на сортировочной станции уже которую неделю хранится невостребованный груз – огромный ящик с неподъемным содержимым в адрес Краснодарского горисполкома. Поскольку порядки на «железке» оставались, как и в прошлом, строгие, то городу грозили большущие штрафы и выговоры на всех уровнях! Тогда с погрузкой-разгрузкой из вагонов было, ой, как сурово!.. Чуть что, иди на партийное бюро, а то и в прокуратуру, с подачи того же зловещего бюро…
«Город» отнекивался, поскольку ничего и ниоткуда не ждали, но под давлением партийных органов контейнер с платформы таки стащили и для любопытства даже распечатали. Более того, заглянули туда! И, как писали в старинных романах – «о, ужас!» – в ящике находилась огромная металлическая голова, «отрубленная» по самую шею. И только с расстояния (уж больно велика была поклажа), разглядели, что «глава сия» принадлежит Карлу Марксу.
Не скрывая изумления, доложили куда следует, а там приняли решение (да кто позволит такой головушке еще и валяться в замазученном станционном пакгаузе, к тому же бесхозной) срочно присвоить Краснодарскому витаминкомбинату имя Маркса и установить «голову» на самом козырном месте, прямо у входа в предприятие. Сказано – сделано! Через неделю с массивного пьедестала всех входящих и выходящих сурово оглядывал прародитель коммунистических призраков. Выглядело впечатляюще, а главное – многообещающе.
Одна беда, хозяин «головы» нашелся! Оказывается, произошла весьма распространенная ошибка – Красноярск в который раз перепутали с Краснодаром. Сибиряки потребовали вернуть собственность. А как это сделать, если только-только под звуки гимна, на многолюдном городском митинге стягивали с «головы» парусиновое покрывало, да в присутствии всех возможных и невозможных директивных лиц? Произносили речи, тесно связанные с решениями последнего съезда партии. Сейчас уж не помню какого, но обещали производить много чего полезного, а витаминных добавок для коров так тем более. В заключение перед «головой» прошли пионерские отряды, да еще и под барабан…
Конфуз заминали на уровне ЦК. Девочку-несмышленыша, что в Мытищах на монументкомбинате заполняла почтовое отправление, понятно, выгнали с треском. Директору по партийной линии – строгий выговор, комбинат лишили квартальной премии, а «голову», тем не менее, оставили Краснодару.
Потом, говорят, долго судились. Сибиряки требовали хотя бы деньги вернуть. Скорее всего отдали, и Карл Маркс еще много лет «озарял путь» кубанским «витаминоделам» в «светлое будущее». Когда социалистический мираж затух и предприятие развалилось (как, впрочем, и вся индустрия Краснодарского края), то в живых остался только один микрорайон, по привычке называемый «Витаминкомбинатом», где, судя по объявлениям, нынче продают самые дешевые квартиры. В отличие от прошлого, работы-то в округе никакой…
А Маркс? Он по-прежнему на «посту», пугая алюминиевой бородой проезжающие по Ейскому шоссе нескончаемые колонны автомобилистов. Словом, как и положено призракам, по-прежнему бродит окрестностями, вызывая у новых поколений недоуменный вопрос: «Кто это?..»
Даже в самые могущественные советские времена, фонтанирующие изобретательным недовольством, доморощенные диссиденты ничего подобного и предполагать не могли, хотя, перефразируя Алексея Максимовича Горького, в КГБ прекрасно знали «не только сколько у нас солдат в окопе, но и сколько вшей на каждом солдате». То есть, осведомлены были и о болтовне на кухнях, да и в ГСК тоже. Как, впрочем, понимали, что именно эти мужики, если грозный час пробьет, молча встанут в строй и под звуки «Прощания славянки» в который раз, без стона и клятвенных придыханий, пойдут туда, куда Родина прикажет.
26 апреля 1986 года такой час пробил! В никому доселе неизвестном Чернобыле ухнула атомная электростанция. Из нашего ГСК туда сразу отправили четверых. А через два с половиной года ухнуло еще и в Армении, на этот раз страшное жертвенное землетрясение. Туда забрали столько же. Правда, в отличие от чернобыльцев, через пару месяцев вернули всех – потрясенных, подавленных, но относительно нормальных. Я имею в виду здоровье…
Славик
Чернобыльцев помню хорошо. Один работал на четвертом хлебозаводе шофером развозного фургона. Этакий щирый, добродушный здоровяк с кавалерийскими усами. Звали его Ростислав, мы же просто – Славик.
Славик был человек-солнце. Наполненный доброжелательностью, он появлялся всегда, когда был нужен. Однажды, увидев, как обливаясь горячим потом, я пытаюсь извлечь из жигулевской шины пробитую камеру, не спеша взял из моих рук монтировку и стал учить, как правильно заниматься разбортировкой авторезины.
– Ты, Вовчик, главное, не суетись, – говорил, обминая подошвой здоровенного башмака спущенный скат, – Вот тут прижми, сюда вставь монтировочку и тяни ее, мамочку, – имея в виду проколотую ржавым гвоздем камеру, – наружу. Потом водичкой полей и сразу увидишь, где она пузырится. Там и клей… Только не забудь, шкурочкой наждачной почисти…
Обо всем Славик отзывался крайне ласково: «Монтировочка, колесико, бобиночка, крестовиночка, веревочка, тросик, ребетеночек» и обязательно «молочко», которое, оказывается, очень любил.
– Куда это ты, Володя, намылился? – спрашивал меня, видя, как я, шмыгая носом, мечусь возле своей «копейки», – в Ростов? Путь неблизкий… Возьми, голубчик, с собой обязательно распределительную коробочку. Как нет? Я дам! Поверь, не помешает. И бобиночку про запас неплохо иметь… В дороге мало ли что может случиться.
Дальше разговор уже идет почти технический: – Ты знаешь, Володечка, я шо-то эти «Жигули» никак не пойму… Какие-то уж больно слабенькие. Рессор нет! – сетовал абсолютно искренне. – Ну нет, понимаешь, рессор! Как арбуза, кабачок, тыкву витаминную положить, скажем, кило на триста? А ежели что полетело, беги в автоцентр, а там очередь в километр. Блатных полно! Вот свояк мой, Егорыч, месяц назад на распредвал записался, а так по сию пору в конце стоит. Пошел в контору начальству жаловаться… Слушать не хотят… То ли дело «Москвичок», – Слава любовно погладил свою ухоженную машинку по капоту. – Я на своем «шустрике» хоть сегодня в Индию могу поехать. Почему в Индию? Та очень хочется! Че случится, отверточкой, ключиком гаечным поправлю. Он как автомат дедушки Калашникова, Михаил Тимофеича – прост, надежен, неприхотлив. Зато в бою не подведет! – Слава засмеялся и снова поощрительно похлопал своего «412-го» выпуска Ижевского завода, как бывалый казачина оглаживает строевого коня. Только что кусочка сахара не предлагает.
О человеческих достоинствах Ростислава в гаражном сообществе ходили легенды. Его свояк, тот самый Егорыч, бывший кантимировский танкист, с которым они начинали работать еще на Усть-Лабинском маслозаводе, как-то за очередным вечерним «столом», рассказывал:
– Дело было, помните, когда вымораживали миллион тонн риса. Тогда по указанию Медунова всех под метлу в чеки погнали. Пора-то к дождям клонилась. Словом, боялись, что в осень зерно под сырость уйдет. Мы с Ростиславом угодили в Красноармейский район. Там дело, конечно, было поставлено неплохо, к уборке прикомандированных не шибко подпускали, поэтому нас определили в совхозный гараж. Меня механиком, а Славку посадили на «Кубань». Помните такую чуду-юду?..
Все дружно захохотали, поскольку автобус «Кубань» слыл легендарным произведением советской автопромышленности, изобретенным исключительно в обстановке редкого энтузиазма на фоне острого транспортного дефицита. Более того, к официальной индустрии, да и индустрии вообще, никакого отношения не имел, поскольку рожден был в системе Министерства культуры, озаботившегося однажды целью снабдить пассажирскими автобусами все учреждения своей системы. Прежде всего сельские клубы, которые в хрущевские годы стали появляться в возрождаемой от сталинского мрака деревне, как грибы после летнего дождя.
Это кому сейчас скажи, никто не поверит, что через «нельзя», «не могу» и «не положено», через госплановскую рутину, где легче было повеситься, чем доказать полезность чего-то, не вписывающегося в утвержденные свыше правила и каноны, добивались поставленной цели вопреки, а не благодаря. Как уж оно там крутилось (говорят, вопрос аж у Косыгина слушался), никто толком не знает. Но однажды вдруг выходит постановление правительства открыть в Краснодаре на базе скобяных мастерских управления культуры… автозавод.
Я думаю, старые культпросветчики по сию пору помнят странное сооружение на грузовых колесах, склепанное из кровельного железа, перекрывавшего любые звуки вечно воющей коробкой передач, зимой холодного, как следственный изолятор, а летом раскаленного, как прожарка привокзального санпропускника, но надежного и обжитого, словно ротный блиндаж, особенно когда за руль садился такой щирый казачина, как Ростислав Боровик. У него даже занавесочки с рюшечками висели на окнах:
– Шоб солнышко не сильно беспокоило, – объяснял Слава особо дотошным. Правда, способ изготовления автобуса «Кубань» он осуждал, считая, что уж больно там много бесхозяйственности и излишней затратности. Дело в том, что изначально будущий автобус рождался на Горьковском автозаводе как полноценный грузовик «ГАЗ-53». Его своим ходом гнали в Краснодар, здесь снимали кабину, кузов. Их по «железке» отправляли обратно, а на оставшееся шасси с двигателем устанавливали клепаный салон с дерматиновыми сидениями на каркасе из гнутых водопроводных труб. Проще не изобретешь, зато надежно!
Сколько ж агитбригад на той самой «Кубани» колесило по колхозным полям страны, радуя уставших механизаторов, особенно, когда веселой гурьбой, да под звонкий бубен и обязательный баян, выгружались где-нибудь на дальнем полевом стане! Лихие парни и красавицы-девчата, с песнями, плясками, да звонкими призывами трудиться еще лучше во славу Родины.
Да что там агитбригады! Народные артисты (я это хорошо помню) ездили в «Кубани» за милую душу. Михаила Ульянова, например, мы возили из Краснодара в Крымск, где краевое телевидение снимало его встречу со зрителями. Туда и обратно на том «изделии», под «фирменный» вой «раздатки». Основа-то все-таки была задумана под грузовик…