Через несколько минут в кабинет шаркающей походкой, привычно держа левую руку у бедра, вошел среднего роста, худощавый офицер с острым носом и узким лбом, на который свешивался светлый чуб. Расправив еле заметные на его бледном лице тонкие усики, он доложил:
– Честь имею представиться, ротмистр Юрлов, потомственный дворянин.
Несмотря на то, что упоминание о потомственном дворянстве несколько покоробило Баташова, он тем не менее благожелательно взглянув на офицера, протянул ему руку.
– Подполковник Залыга довольно лестно отзывается о вашей работе, – многозначительно промолвил он, – я думаю, что и в дальнейшем буду иметь о вас такие же отзывы.
– Я за нашего батюшку царя и Отечество, если понадобится, голову положу, – выспренне провозгласил ротмистр, пронзая фанатически горящим взглядом Баташова.
– Что вы! Что вы! От вас этого не понадобится. А голова ваша нам нужна, как никогда, так что не бросайтесь больше ею, – сдержанно произнес генерал, и, мельком взглянув на Залыгу, уловил в его глазах глубоко спрятанную усмешку.
Ротмистр, не поняв тонкой иронии в словах Баташова, еще больше рассыпался в уверениях свой преданности, престолу и России.
– Ваше превосходительство, – прервал своего излишне говорливого сотрудника подполковник, – если я вам больше не нужен, разрешите удалиться?
– Идите. И дай Бог нам удачи!
– Честь имею! – четко произнес подполковник, и ладно, по-военному, развернувшись, ретировался, осторожно прикрыв за собой дверь.
– Присаживайтесь, ротмистр, – предложил генерал стоящему навытяжку офицеру.
– Благодарю, ваше превосходительство, – смущенно промолвил тот, усаживаясь на самый краешек стула, стоящего у самой двери.
Баташов, раскрыл первую папку, на которой было выведено крупными буквами: «Чиновники».
«Чиновник Багров Станислав Ефимович, бывший штабс-капитан, – с удивлением прочитал он, – уволен из полка по суду чести, по его уверениям, за роман с женой товарища. По словам офицеров полка, за растрату денег офицерского собрания, хозяином которого был, а также за ряд других неблагоприятных поступков.
Разумный, но несколько легкомысленный; ловкий, с внешним лоском, нравственности несомненно условной, и пережитая катастрофа не случайность.
Работает легко и упреков пока не заслуживает, но смотрит на свое положение, как на случайное, только потому здесь, что выбит из колеи и деться некуда…»
Следующее дело было не менее интересным.
«Чиновник Пилипенко Степан Кондратьевич, бывший правитель канцелярии одного из губернаторов, уволенный от службы за растрату.
Вполне интеллигентный, достаточно образованный, с хорошим знанием французского, немецкого и польского языков, умный, опытный, мог бы принести отделению незаменимую пользу, но наряду с этим ленивый, иногда до полной апатии ко всему; опустившийся, считающий себя „бывшим“ человеком, с крайне извращенными половыми инстинктами, и поэтому ослабевший физически; он не в состоянии уже работать с должной продуктивностью и нуждается в неослабленном наблюдении и в понудительных мерах…»
«Да-а, – подумал Баташов, – с такими кадрами много не навоюешь».
– А почему, ротмистр, я молодежи что-то среди ваших сотрудников не вижу? Неужели истинных патриотов и волонтеров у вас нет?
– Как нет? – оживился одаренный вниманием генерала Юрлов. – Есть совсем еще свеженький сотрудник.
Вскочив со своего места, ротмистр покопался среди папок и вскоре вытащил на свет Божий тоненькое личное дело.
– Вот, извольте видеть, – услужливо протянул он бумагу.
«Чиновник для поручений Кандыба Афанасий Ильич, – углубился в чтение Баташов, – молодой человек, из бедной мещанской семьи, окончивший юридический факультет Киевского университета. Разумный, энергичный, с инициативой и желанием работать на пользу Отечества. Дорожит местом. Своим служебным положением удовлетворен. Это „настоящий“, а не „бывший“ человек. Полезный и желательный канцелярский чиновник, особенно в деле розыска, там, где нужна врожденная способность. Показать себя не имел случая и потому судить о нем как о чиновнике для поручений по розыску еще не представляется возможным…»
«Ну что же, хоть один работает в контрразведке по желанию, а не по обстоятельствам», – удовлетворенно подумал генерал.
– А профессионалы в вашем отделении водятся? – неожиданно поинтересовался Баташов.
– А как же, ваше превосходительство! – вскочил на ноги ротмистр. – Все мы не устаем учиться у профессионала контрразведки подполковника Петра Федоровича Залыги, – он намеренно озвучил благожелательный отзыв о своем начальнике.
– Ну, об этом я и без вас знаю, – осадил офицера Баташов. – Я хотел бы услышать о других сотрудниках, которые имеют достаточный опыт службы в контрразведке.
– Есть такие, ваше превосходительство, – обрадованно воскликнул Юрлов и угодливо выложил перед проверяющим сразу несколько личных дел, которые генерал просмотрел с большим интересом.
«Чиновник Морозко Афанасий Нилович. Вся жизнь его прошла в полиции, в охранных отделениях в качестве старшего филера, а в последующем и наблюдательного агента. Работал в провинции и в Варшаве. Опыт по части наблюдения большой, и есть не только привычка, но и любовь к этому делу. Наряду с этим, недостаточное развитие, некоторая болтливость, отсутствие выдержки и уравновешенности ослабляют его ценные качества как агента. Как чиновник, хотя и старательный, но недостаточно грамотный и развитой, и потому мало соответствует своему назначению…»
«Старший агент Серебряков Петр Вениаминович, бывший унтер-офицер полевого жандармского эскадрона, служит с 20 сентября 1914 года. Образование – 2-классное училище. В мирное время служил младшим наблюдательным агентом в Киевском контрразведывательном отделении, но был уволен за злоупотребление спиртными напитками. Получает задачи по обследованию и выяснению. В последнее время им обследуется много румынских и польских подданных, прибывших по торговым делам. Толковый агент, но для должности старшего наблюдательного агента недостаточно интеллигентен…»
Отложив в сторону документы, Баташов задумался.
«Если ближайшие помощники подполковника, за редким исключением, „бывшие люди“ и недоучки, то что говорить об остальных агентах и секретных сотрудниках?» – думал он озабоченно, складывая в стопку папки.
Неожиданно раздался стук в дверь, и, получив разрешение ротмистра, в комнату вошел среднего роста толстячок с круглым, лоснящимся личиком, небольшими черными усами и глазами навыкат. Увидев в кабинете начальника отделения генерала, он замер, словно загипнотизированый кролик, перед проголодавшимся удавом.
– Вашест-во… – пролепетал ошалело он. – По вызову я, к подполковнику Залыге…
– Насколько я знаю, подполковник еще час назад вызывал к себе сотрудников, находящихся в штабе, – строго глядя на чиновника, сухо промолвил Баташов. – Где вас все это время черти носили?
– Я не виноват, я не виноват… – начал испуганно оправдываться толстяк. – Я производил допрос поляка, задержанного жандармами на станции по подозрению в шпионстве…
– Представьтесь, если вам не трудно, – уже более спокойно промолвил генерал.
– Честь имею представиться, Колодин Владимир Степанович, чиновник для поручений и по совместительству переводчик…
– Очень приятно, господин Колодин. Я думаю, мне нет необходимости, представляться.
– Никак нет, ваше превосходительство, в отделении все знают, что вы работаете у нас.
– Ну, слава богу, хоть это вы знаете определенно. Ну и что же вы выяснили у подозреваемого?
– Это не австрийский и не германский шпион, а всего-навсего торговый агент. Он приехал в Лодзь с образцами галстуков для галантерейных магазинов города…
– А зачем же его тогда задержали?
– Он довольно подозрительно околачивался у воинских эшелонов, – пояснил ротмистр, вскакивая со стула.
– И что вы теперь собираетесь с ним делать? – многозначительно глянув на переводчика, спросил Баташов.
– На усмотрение начальника отделения, – нерешительно ответил Юрлов.
– Если вы не против, я сам допрошу задержанного, – решительно предложил генерал. Проследив за тем, как ротмистр уложил в несгораемый шкаф личные дела агентов и, закрыв дверцу на ключ, опечатал сейф, он направился за переводчиком. Следом шаркающей походкой подагрика за ними направился и Юрлов.
В небольшой комнатушке, обставленной по-тюремному просто, кроме привинченных к полу стола и двух стульев, ничего не было. Даже настольная лампа, которую попытался передвинуть Баташов, оказалась намертво прикрепленной к столу.
«Да-а, – вновь удовлетворенно подумал он, – у Залыги все здесь устроено крепко и надежно, вот только отменными результатами работы он не может похвалиться. Впрочем, как и начальники других разведочных отделений».
– Давайте сюда задержанного, – потребовал Баташов, расположившись за столом.
– Один момент, ваше превосходительство, – угодливо промолвил ротмистр, и, повернувшись к переводчику, глухо проворчал: – Ты что, не понимаешь, что задерживаешь нас?
Чиновник как ошпаренный выскочил в коридор и вскоре вернулся с задержанным. Зайдя в комнату, поляк, гордо вскинув голову, вызывающе спросил:
– Na jakiej podstawie mnie zatrzymali? Będę narzekać![2]
– Czy patrzyłeś na formacje rzut[3], – неожиданно ответил по-польски Баташов.
– Ja nic złego nie zrobiłem[4].
– Jeśli nic nielegalnego nie popełnili, to cię puszczę[5], – пообещал генерал.
– Proszę, oddajcie mi walizkę z próbkami krawatów[6],
– Где находится чемодан этого господина? – спросил Баташев.
– В комнате улик и вещественных доказательств. Разрешите, я сейчас его принесу, – чиновник торопливо направился к двери и через несколько минут поставил на стол роскошный кожаный чемоданчик черного цвета.
«Для продавца галстуков эта вещь явно не по карману», – подумал Баташов, щупая мягкую, отлично выделанную кожу.
Пристально наблюдая за поляком, он открыл чемоданчик и не торопясь начал перебирать разноцветные галстуки.
Задержанный, подавшись вперед, напружинился, словно перед прыжком.
«Значит, там что-то есть», – подумал Баташов.
Выложив галстуки на стол, он начал простукивать дно чемоданчика и вскоре обнаружил там пустоту.
– У вас случайно не найдется перочинного ножичка? – спросил Баташов у ротмистра.
– У меня есть, – обрадовался переводчик тому, что наконец-то может хоть чем-то услужить генералу, и протянул ему складной ножичек.
Баташев умело прошелся краешком лезвия по шву, отвернул толстый картон и вытащил на свет божий пачку бумаг.
Что тут началось!
Поляк, позабыв обо всем на свете, упал на колени и начал на чистом русском языке умолять офицеров отпустить его, кричал о том, что это не его чемодан, что его подсунул ему какой-то важный пан.
– До выяснения всех обстоятельств уведите задержанного, – приказал Баташов, а сам с интересом начал разбирать кипу самых разнообразных бумаг, среди которых были и свежие местные газеты, и расписание движения поездов, и куча рекламных проспектов. Отобрав несколько, показавшихся подозрительными, листов, генерал попросил принести свечу. Подержав над зажженной свечой отложенные бумаги, Баташов, к удивлению ротмистра, нашел меж типографских печатных строк, проявившийся от огня рукописный текст. При внимательном рассмотрении, это оказался отчет агента о количестве проследовавших через станцию воинских эшелонов, а также о наличии на платформах артиллерийских орудиях и технике.
– Вот вам и коммивояжер… – назидательно глянув на офицеров, промолвил Баташов.
3
На другой день подполковник Залыга явился к генералу явно не в настроении.
– Ваше превосходительство, – понуро начал он, пряча глаза, – мы чуть было не упустили германского резидента.
– Мясника? Как же это вы? – осуждающе глянув на подполковника, сдержанно спросил генерал.
Залыга без прикрас, во всех подробностях рассказал о неудачной погоне, которая завершилась арестом матерого немецкого шпиона.
– По второму имеющемуся у нас адресу мы его, голубчика, и взяли. Прямо в постели, совсем еще тепленького. Момент истины позволил нам во всех подробностях восстановить всю картину погони. Ошарашенный нашим неожиданным появлением он сразу же во всем признался. Жандармы, на которых этот тип покушался, доставлены в военный лазарет. Доктор сказал, что выживут…
– Как же вы могли допустить то, что немецкий резидент ускользнет из-под вашего наблюдения? – спросил возмущенно Баташов. – Ведь он мог и не возвращаться в свой отель, и тогда вся наша операция по дезинформации противника из-за вашей нераспорядительности провалилась бы…
– Но ваше превосходительство, – попытался оправдаться жандарм, – вы же сами уже с месяц как забрали у меня самых опытных филеров в штаб фронта…
– Надо своевременно готовить новые кадры самому, а не ждать с моря погоды, – уже более сдержанно промолвил генерал. – Но с захватом этого агента нам придется ликвидировать это дело. У вас собрано полное досье на этого резидента?
– Точно так, ваше превосходительство. Сегодня же при совместном агентурном освещении и непрерывном наружном наблюдении в Лодзи были задержаны агенты немецкой разведки Захарий Куфман и Гирш Сагалов, которые неоднократно встречались с резидентом и передавали ему документы по перегруппированию армий Северо-Западного фронта, подготовленные и проданные им моими помощниками. Арестован и писарь артиллерийской бригады Иван Греблов, успевший продать подозреваемому нами в шпионстве Соломону Цукерману список руководящего состава армии и копию карты с дислокацией батарей артиллерийской бригады. После окончания предварительного следствия можно ликвидировать это дело и направлять его в суд.
– Постарайтесь, пожалуйста, осуществить все в рамках «Положения о контрразведывательных отделениях», чтобы дело о шпионаже не развалилось в суде за недоказанностью, как это еще часто у нас бывает, – назидательно промолвил Баташов.
– Я, конечно, сделаю все, что в моих силах, – доверительно промолвил подполковник, – но вы же знаете, ваше превосходительство, что и Положение, и Инструкция, и Правила по работе контрразведки, утвержденные еще в 1911 году, уже значительно устарели. Я не могу одновременно принимать все меры, для того, чтобы секретные агенты ни в каком случае не обнаруживали бы своего участия в работе контрразведки и никоим образом не выяснили своей роли на предварительном следствии и суде, и в то же время без их участия представлять доказательную базу для возбуждения уголовных дел за шпионаж. Это же бессмыслица какая-то. Отрицательно влияют на прохождение шпионских дел и общие недостатки Уголовного уложения, которое дает возможность бороться не с самим шпионством, а лишь исключительно с его проявлениями – передачею и сообщением сведений о военной обороне государства. Именно из-за этого большинство заведенных в отделении шпионских дел не доходило до суда, а арестованных агентов в лучшем случае удавалось отселить во внутренние губернии, подальше от театра военных действий. Что же касается арестованного нами резидента германской разведки, то я вам твердо обещаю не только довести дело до суда, но и добиться расстрельного приговора. Тяжелое ранение двух жандармов – это для военного суда достаточно веское основание и без его шпионского досье. В отношении других фигурантов этого дела неотвратимости наказания я обещать не могу…
– Я прекрасно осведомлен обо всех этих казусах, – с явным сожалением в голосе промолвил Баташов, – но хочу вас обрадовать. По распоряжению Верховного главнокомандующего, идет работа над новым Положением о работе контрразведывательных отделений в военное время, где, я надеюсь, будут учтены все наши пожелания…