Поднялся Артабан и, как мог, поспешил за толпой на Голгофу. На одном из перекрёстков ему преградил дорогу отряд солдат. Воины тащили девушку редкой красоты в тюрьму. Она увидала волхва, по одежде признала в нём перса и ухватилась за край его одежды.
– Сжалься надо мною! – молила она. – Освободи меня. Я с тобой из одной страны. Мой отец приехал сюда по торговым делам, привёз с собой меня, заболел и умер. За долги отца меня хотят продать в рабство, обречь на позор. Спаси меня! Избавь от бесчестья, молю тебя, спаси!
Задрожал старый волхв. Прежняя борьба, как в пальмовой роще при встрече с больным евреем и в Вифлееме во время избиения детей, снова вспыхнула в сердце: сохранить ли камень для Великого Царя или отдать в помощь несчастной? Жалость к бедной невольнице взяла верх.
Достал Артабан с груди последнюю жемчужину и дал её девушке:
– Вот тебе на выкуп, дочь моя. Тридцать три года я берёг это сокровище для моего Царя. Видно, я не достоин поднести ему Дар.
Пока он говорил, небо заволоклось тучами, среди дня тьма легла над землёю; земля словно тяжело вздохнула, затряслась; загремел гром, молния прорезала небо от края до края; послышался треск; задрожали дома, стены покачнулись; дождём посыпались камни. Тяжёлая черепица сорвалась с крыши и разбила голову старику.
Он повалился на землю и лежал бледный, истекая кровью. Девушка наклонилась к нему, чтобы помочь. Артабан зашевелил губами и стал что-то шёпотом говорить; глаза его открылись, засветились радостью, по лицу разлилась кроткая улыбка. Казалось, умирающий видит кого-то незримого перед собою и беседует с ним. Девушка нагнулась близко к волхву и услыхала, как он прерывающимся шёпотом говорил:
– Господи! Да когда же я видел Тебя голодающим и накормил; когда видел жаждущим и напоил? Когда я приютил Тебя странником, одел нагого Тебя? Тридцать три года, блуждая из страны в страну, я искал Тебя и ни разу не видел Твоего лица, не мог послужить Тебе, моему Царю, на земле.
Старик замолк, грудь его тихо вздымалась. Сквозь нависшие тучи пробился луч солнца и осветил лицо волхва. Подул тихий ветерок, мягко шелестя волосами умирающего, и вместе с этим ветром, словно на крыльях его, откуда-то с выси донёсся ласковый голос:
– Истинно говорю тебе: всё, что ты сделал нуждающимся братьям твоим, ты сделал Мне.
Лицо Артабана преобразилось: на него легла печать величавого спокойствия и самой светлой, полной радости; он облегчённо вздохнул всей грудью, благодарно поднял к небу свои очи и навеки почил. Кончились долгие странствования старого волхва; нашёл наконец Артабан Спасителя, были приняты и его дары.
Константин Льдов
Волхвы
Александр Круглов
В канун сочельника
Вечер стоял прекрасный. Погода была свежая, бодрая, но не такая холодная, что «боязно нос высунуть». Небо тёмно-синее, чистое, всё звёздочками усеяно, а звёздочки так и мигают в безбрежной высоте, точно улыбаются оттуда. Снег, как белою скатертью, обтянул все улицы. Идёшь – под ногами хрустит. И что-то праздничное, бодрящее разлито в воздухе, будто не только люди, но и вся природа напряжённо и нетерпеливо ждёт Рождества. Улицы против обыкновения людны, во всём городе оживленно, потому что открылась мясная ярмарка и продажа ёлок, разных украшений и игрушек в балаганах уже началась. Из уезда много народу наехало: кто за покупками, кто за детьми, чтобы взять их на Святки домой… Движение, шум, говор даже там, где в обыкновенное время царит полная тишина. Сани то и дело проносились мимо нас, со свистом прорезывая снег полозьями и обдавая нас изредка комьями снега. От лошадей пар валил… Нам было весело, шутя и болтая, бежали мы по Копленской улице.
– А того-то медведя надо купить непременно! – заявил вдруг Петя.
Мы уже заранее ходили на рынок – приглядеться и прицениться, теперь шли мы, чтобы покончить дело с покупками.
– Какого медведя? – спросил я.
– А что в балагане Волкова… на дыбы встал, неужели забыл?
– A-а… помню!
– Надо купить!
– Медведь хороший… только…
– Что?
– Дорог ведь он, Петя!
– Что за важность! Нынешний год – не прошедший: есть на что!..
– Так-то так… да ведь не один медведь!
– Знаю, что не один… так что же?
– Хватит ли?
– Вот ещё выдумал… Давай сочтём… Свечей…
И мы, бежа вприпрыжку, начали снова делать умственные выкладки.
Вдруг в воздухе пронёсся резкий свисток локомотива.
Я невольно вздрогнул.
– Что ты? – рассмеялся Петя. – Ведь это машина… вагоны собирает к поезду.
– Разве уж семь скоро?
– Да как же? Мы в шесть вышли!
Вокзал железной дороги находился в стороне, в нескольких саженях от нас.
– А ведь сейчас Володя Козырев уезжает! – произнёс я в виде замечания.
– Говорил разве тебе?
– Говорил… Я видел его вчера.
– Давай забежим? – предложил Петя.
– Зачем?
– Да так… Володьку проводим…
– Успеем ли?
– Ещё бы! Рынок до десяти открыт…
Я согласился, и мы свернули в переулочек, который вёл прямо к вокзалу.
Народу было довольно много, так как крестьяне, служащие в городе, спешили на праздники домой. Локомотив, маневрируя, бегал по рельсам, прицепляя один за другим небольшие вагоны. Раздавались резкие свистки, чугунное чудовище пыхтело, выпуская клубы пара, которые эффектно расплывались в воздухе. Мы везде искали отъезжающего товарища, но не могли его найти. Между тем пробил уже первый звонок.
– Да где же он? – недоумевали мы, ходя по платформе.
– Верно, уж уехал, – решил Воронцов.
– Да когда же?
– Вчера, видно!
– Поздно было…
– Ну, завтра… далеко ли ему ехать?
– Батюшки мои! Родимые! Ох, беда-бедёшенька! – вдруг точно вырвался откуда-то болезненный крик, выделившись отчётливо среди общего говора и гама, царивших на платформе.
– Что это? – вопросительно посмотрели мы с Петей друг на друга.
И мы бросились туда, где уже собралась небольшая кучка людей.
– Батюшки мои! Сердешные! Что же мне теперь делать-то?
Какая-то старуха в нагольном полушубке, в поношенном платке на голове сидела на холодных плитах платформы и рыдала.
– Что ты ревёшь? Что такое случилось? – спрашивали её.
– Ох, батюшки! Тошнёхонько мне… помрёт он теперь… не видючись со мной, помрёт…
– Да что у тебя?.. Эй, бабка, слышь: что случилось? – обратился к ней жандарм, протискиваясь сквозь толпу.
– Билет, родненький, билет…
– Что – билет? Утеряла?
– То-то и есть, милые мои… утеряла…
– Да ты поищи хорошенько!
– Искала уж, касатик, сбилась искамши… да нету-ти!.. Что мне теперь делать-то?
– Без билета нельзя! Оставаться придётся!..
– Ну ничего, в городе веселее, – пошутил кто-то, но сейчас же, поняв всю непристойность шутки, юркнул в толпу и скрылся.
– Ох, горе моё лютое!.. Умрёт он теперь… умрёт! – рыдала баба.
– Кто умрёт?
– Сыночек мой, сыночек, болезные!
– Отчего умрёт?.. Болен он разве?
– Дюжо [очень] болен… дюжо… Грамотку получила… Без надеждушки болен… И деньги-то я у чужих людей заняла, хоть последние-то минуточки захвачу, думала… увижу его… А што теперь мне?
И она в отчаянии упала лицом на холодные камни.
– Экая беда! – пожалел кто-то из толпы.
– Внимательней надо быть… не так, – посоветовал солидный господин в енотовой шубе.
– Жалко бедную, жалко! – покачал головою купец и отошёл в сторону.
– А ты далеко едешь, бабушка? – вдруг обратился к лежавшей старухе Петя.
Он всё время стоял сосредоточенный и несколько бледный. Его, видимо, взволновало горе старухи. Он и теперь говорил не совсем твёрдым голосом.
– Далеко ли едешь? – повторил он снова, толкнув старуху, которая ничего не ответила на его первый вопрос.
– До Н-ой станции, кормилец! – произнесла она, не подымая головы. – До Н-ой станции…
– Далеко это?
– Далеко, далеко…
Рыдания душили её.
Петя посмотрел на меня.
Я понял его взгляд. Мне и самому было глубоко жаль бедной старухи…
– Далеко ведь, – шёпотом произнёс я, желая помочь и в то же время чувствуя, что дать надо много, пожалуй… всё!
– Сын умирает… Неужели, Саша, тебе…
Я вспыхнул и поспешно ответил приятелю:
– Нисколько…
– Тогда…
Он не кончил и бросился бегом в вокзал. Я последовал за ним и догнал его уже у кассы. Все деньги были у него.
Конец ознакомительного фрагмента.