Я тоже поднялся.
– А вы что, слышали обо мне?
– Не только слышал, но и читал ваши книги.
– Вот как? И что же вы читали?
– Да много чего. «Последний из Атлантиды», «Космический апокалипсис», «Проклятие времён», «Нашествие», «Найти себя», «Персона нон грата»…
Он остановился, как бы передохнуть. Я молча смотрел на него. Потом, словно одумавшись, отрезал:
– Вы меня с кем-то путаете. Я ничего такого не писал. Да и книг моих давно уже нет в магазинах. Это, наверное, мой однофамилец. Лапиных много.
– Ничего я не путаю! – с жаром заговорил гость. – Ваши книги продавались во всех газетных киосках. С фотографиями! Правда, вы там были несколько моложе.
– У вас есть книги с моими фотографиями? – наконец дошло до меня. – Вы это серьёзно?
Гость потупился.
– Раньше были. Я же объясняю! Всё, что было в прошлой жизни, исчезло.
– Вместе с женой?
– Точно.
– Очень интересно. Было, значит, и сплыло…
Николай Иванович резанул меня взглядом.
– Не иронизируйте, – строго произнёс. – Всё гораздо серьёзней, чем вы думаете.
– Ну уж конечно! – с готовностью кивнул я. – У вас очень буйная фантазия. Вам самому нужно рассказы писать. Ведь для писателя главное что? Главное – свято верить в то, о чём пишешь. Вы, как я вижу, верите в свои фантазии, вот и опишите их! Гонорар получите. Прославитесь. И уговаривать никого не придётся.
– А вы не хотите попробовать?
– Мне домой пора, – отрезал я, направляясь к выходу. Остановился у двери, выразительно посмотрел на гостя. Тот нехотя двинулся ко мне.
– А ведь вы ещё стихи пишете.
– Да что вы говорите!
Николай Иванович вдруг вскинул голову и начал декламировать, глядя в потолок:
– Замолчите! – крикнул я. – Откуда вы это взяли?
– То есть как? – спокойно ответил гость. – Из вашей книги.
– Какой, к чёрту, книги? Я эти стихи никогда не печатал и даже никому не показывал. Это очень слабые, напыщенные стихи! Их мельком видел один человек! Единственный рукописный вариант я уничтожил собственными руками двадцать лет назад!
– Я же вам говорю, это стихотворение напечатано в вашей автобиографической дилогии. Книга издана в Ленинграде в две тысячи втором году. Тираж – пятьдесят тысяч экземпляров. Цена – пятнадцать рублей. В магазинах её уже не найти. Только с рук…
Свет померк в моих глазах. Я почувствовал слабость в ногах и, опёршись о край стола, медленно опустился на стул.
– Вы что, издеваетесь?
Гость молча смотрел на меня сверху вниз. Лицо было серьёзно, в глазах – сочувствие.
Сделав над собой усилие, я поднялся.
– Говорите прямо: откуда вы взялись? Кто вас прислал?
– Я уже сказал, я вчера из похода вернулся, а тут чёрт те что происходит. Вот и решил, что, кроме вас, в этом никто не разберётся.
– В чём – этом?
– Во всей этой чертовщине! Вы сами посудите, откуда бы я мог знать об этом вашем стихотворении? Вы в своей книге так и написали, что хотели его уничтожить, но вам лень было встать с кровати и порвать листок со стихами. А утром вы передумали и не стали его выбрасывать. Так оно и осталось. А потом вы решили его опубликовать – для полноты картины, так сказать. Чтобы лучше был виден ваш рост, от беспомощности к высотам мастерства.
– Какой картины? Что вы мелете? Я вам говорю, что собственноручно уничтожил это дрянное стихотворение. Оно существует только в моей памяти и больше нигде, понимаете? Я сам уже не помню этот бред!
– Но откуда тогда я знаю про него?
Я дёрнулся всем телом и замер. Действительно, откуда? Я точно помню, что листок со стихотворением уничтожил в 1998 году, зимой, в лютый мороз. У меня и в мыслях не было предавать его огласке! Я написал его в минуту душевного смятения, а после стыдился написанного, как всякий человек стыдится собственной слабости. Я постарался забыть его, вычеркнуть из памяти сам факт его написания!
– Константин Фёдорович…
Я навёл резкость в глазах. Передо мной стоял мой гость. Реальный человек из реального мира.
– Не переживайте так. Из-за какого-то стихотворения, стоит ли оно того? У меня, вон, вся жизнь пошла прахом, а я ничего, живу.
Я помотал головой, обвёл взглядом кабинет. Всё было на своих местах: четыре письменных стола, покосившиеся книжные шкафы, журнальный столик с электрочайником и немытыми чашками, колченогая вешалка, мутное окно и серенькая погода за ним… Каким жалким всё это казалось! Боже мой, какое убожество! И в этом гадком кабинете я провожу лучшие годы своей жизни – жизни, которая обещала так много.
А что, если…
Я с новым интересом глянул на своего собеседника. Вот он стоит рядом – высокий, стройный, с грустной улыбкой на тонких губах. В глазах светится ум. Он совсем не похож на сумасшедшего.
– Как вас зовут, я запамятовал? – спросил я, собираясь с мыслями.
– Николай Иванович, – с готовностью ответил он.
– Вот что, Николай Иванович. Давайте поступим следующим образом. Сейчас я всё обдумаю как следует, а завтра вы мне расскажете свою историю самым подробнейшим образом. Договорились?
Николай Иванович кивнул с задумчивым видом.
– Я знал, что вас это зацепит. Я ведь ещё далеко не всё вам рассказал.
– Вот и славно, – поспешно проговорил я. – Завтра всё и обсудим. А на сегодня достаточно. У меня и так голова идёт кругом.
– Конечно, вам нужно отдохнуть как следует. А завтра, на свежую голову…
Я лишь усмехнулся.
– Боюсь, добром это не кончится.
– Не надо так мрачно. Откуда такой пессимизм? В книгах-то вы вон какой решительный.
Я предостерегающе поднял руку.
– Про книги не нужно. Хорошо?
– Хорошо, – кивнул Николай Иванович.
– А где мы с вами встретимся? – спросил я.
– Предлагаю у меня в лаборатории. Тут недалеко! Институт прикладной физики. Бульвар Гагарина, шестнадцать. Четвёртый этаж. Приезжайте утром, часиков в десять. Я кофе приготовлю. Вы такого ещё не пробовали. Аромат – обалденный!
Я ещё раз оглядел кабинет и согласно кивнул.
– Хорошо, я приду.
Мы пожали друг другу руки, и гость мой исчез. Через две минуты я замкнул кабинет и пошёл пешком домой, благо идти было не далеко.
Говорят, что утро вечера мудренее. Я долго верил в эту глупость, как все мы безоглядно верим во множество поговорок и самых глупых прибауток. Сила есть – ума не надо. Я знаю только то, что ничего не знаю. Век живи, век учись, дураком помрёшь, и т. д. и т. п. Всё это чушь собачья! В этом мире нет ничего ясного и устоявшегося. Любая истина – относительна. Все «окончательные» выводы относятся лишь к данности, которая непрерывно меняется у тебя на глазах. Да и то ли мы видим, что есть на самом деле?
В то памятное утро я шёл по бульвару Гагарина вдоль берега Ангары под холодным мелким дождиком, чувствуя в душе неимоверную тяжесть. Накануне я весь вечер искал своё злополучное стихотворение. Конечно, я его не нашёл. Рукописного варианта просто не существовало! Но я надеялся на бездонную память компьютера, на его закоулки и потаённые места! Эти надежды не оправдались. На терабайтном диске были давно позабытые письма, какие-то безумные рецензии, реплики разных чудаков, планы работ, черновики рукописей и уже готовые рукописи – целая бездна их! Не было лишь этого стихотворения – единственного написанного мною стихотворения, этой судороги раненной души! Мне и в голову не приходило его печатать. Как же оно могло стать достоянием гласности? Нет, это какой-то бред. Мне всё это привиделось. Или я чего-то такое подзабыл, о чём непременно должен вспомнить. Что-то очень важное. Но что?
В таком состоянии я поднялся по бетонным ступенькам Института прикладной физики и не без труда открыл тяжеленную входную дверь.
– Вы к кому?
Сквозь стекло на меня смотрел охранник в чёрной униформе.
– Я к Николай Ивановичу.
– А-а, к Маркову? Он вас ждёт. Идёте вот прямо по лестнице, подниметесь на четвёртый этаж, потом налево до конца по коридору и там его лаборатория.
– Спасибо. Постараюсь не заблудиться.
Я прошёл сквозь металлическую вертушку и не без трепета вошёл в этот храм Знания, чертог научной мысли. Сумрачный коридор с высокими закруглёнными сводами уходил направо и налево. Прямо от входа – широкая мраморная лестница со старинными перилами в духе классицизма. Вспомнив, что до революции в этом здании располагался институт благородных девиц, я усмехнулся. Эх, времечко! Летит, словно птица. Очутиться бы вдруг в благословенном девятнадцатом веке! Чтоб всё было чинно и размеренно, чтобы лошади с колясками и девицы в кружевных воротничках. И никаких тебе компьютеров и сотовых телефонов! Никаких открытий и соблазнов. Тишина, созерцательность, умиротворение. Что ещё нужно для счастья?
Ноги уже вышагивали по мраморным ступенькам. Один пролёт, второй, третий. Мимо прошмыгнули несколько человек, на меня даже не взглянули. Каждый погружён в свои мысли, на лицах сосредоточенность и как бы недовольство собой. Вот тебе и наука. Где же радость познания? Где подспудный оптимизм?
Наконец четвёртый этаж. Такой же точно просторный коридор по обе стороны. И – ни души! Видно, все сидят в своих лабораториях, ставят научные опыты. Ну и пусть. Хоть кто-то занят настоящим делом. Пройдя до конца коридора, я остановился перед дверью с табличкой «Лаборатория низких температур». Но, к вящему удивлению и радости, из-за дверей несло одуряющим запахом свежезаваренного кофе. Это значит, Николай Иванович исполнил своё обещание, а я не ошибся дверью. Кинув окрест два взгляда, я вошёл в лабораторию и дальше уже шёл на запах. Два шага прямо между столами, поворот влево и ещё три шага, затем направо и – стеклянная матовая дверь. За ней я и нашёл Николая Ивановича в добром здравии и отличном настроении. Позади него широкое окно, в которое льётся свет с улицы. В тесном кабинете небольшой стол, два стула, стальной сейф на полу, книжные полки на стене и кофеварка на подоконнике, от которой шёл умопомрачительный аромат. Николай Иванович пожал мне руку и глянул с мягкой улыбкой. На нём была безукоризненно белая рубашка с расстёгнутым воротом, на спинке стула висел элегантный пиджак. Трудно было поверить, что с этим простым и здравым человеком приключилась столь неправдоподобная история.
– Присаживайтесь, – произнёс он почти ласково. – Будем дегустировать кофе. Я уже привык, не могу без кофе. Голова не работает с утра. А вы любите этот арабский напиток?
– Да я больше чаем пробавляюсь. Но от хорошего кофе никогда не откажусь.
Николай Иванович согласно кивнул.
– У меня особый сорт. Сейчас попробуете. Мне из Москвы присылает одна родственница. А ей из Африки доставляют. Это кенийский, в зёрнах. Я его тут сам готовлю. У меня ручная кофемолка. Очень удобно и практично.
Так, разговаривая, Николай Иванович уже наливал две чашечки густого, как дёготь, дымящегося напитка.
– Берите сахар. Вот ложечка.
– Спасибо. А это ваш кабинет? Вы вчера говорили, что у вас теперь другая работа.
– Всё верно. Я раньше сидел в лаборатории, у меня там рабочий стол. Он и до сих пор там стоит, а вещи мои все здесь оказались.
– Странно, – молвил я, осторожно прихлёбывая обжигающий напиток. – А раньше в этом кабинете кто сидел?
– Раньше здесь был Зубрицкий Сергей Иванович. Доктор физмат наук, мой непосредственный начальник.
– И где же он теперь?
Николай Иванович как-то странно улыбнулся.
– Да здесь же.
– Где? – Я недоверчиво оглянулся.
– В лаборатории! За моим бывшим столом. У него там аппаратура, сосуды Дьюара, осциллограф. Всё как положено.
– Погодите. Что значит «положено»? Он-то сам что говорит?
– Да ничего он не говорит. То есть говорит, что, дескать, всегда так было. Сидит на этом месте пятый год и готовит к защите докторскую… под моим непосредственным руководством.
– Но вы только что сказали, что он уже доктор наук и что он был вашим начальником!
– Верно, так оно и было. Но он-то этого не помнит! Я когда попробовал сказать ему об этом, так он так странно посмотрел на меня, что я больше не заикался. Да и не он один. Вот сейчас придёт моя секретарша, сами всё увидите.
– Что я увижу?
– Ну как… Она меня знает много лет, помнит все мои привычки. Утверждает, что я всегда сидел в этом кабинете. А когда я у неё про Зубрицкого спросил, тоже так странно на меня посмотрела… Мне кажется, между ними что-то было.
Я сделал ещё один глоток и поставил чашку на блюдце.
– А между ей и вами ничего не было?
Николай Иванович с удивлением посмотрел на меня.
– Вы о чём?
– Ну… начальник и молодая секретарша. Извечный сюжет для анекдотов.
– Пока ещё не знаю. Надо будет спросить… А вот и она. Верочка, заходи!
В кабинет уверенно вошла высокая красивая женщина лет тридцати. Наглый взгляд чёрных глаз, уверенная поступь, гордая осанка. Она окинула меня оценивающим взглядом и рывком повернулась к шефу.
– А почему меня не подождали? Я дома не позавтракала, тороплюсь на работу как дура, а они тут сидят, кофе пьют без меня.
Николай Иванович развёл руками.
– Да вот гость у меня.
– Вижу.
– Познакомься, это Константин Фёдорович Лапин, известный в городе человек, так сказать. Писатель и всё такое.
Ещё один рассеянный взгляд, и секретарша без сил опустилась на стул.
– Наливай скорей, а то умру прямо сейчас, при свидетелях.
– Вот этого не надо! – Николай Иванович подхватил кофейник и, подмигнув мне, ловко наполнил фарфоровую чашечку дымящимся напитком. – Пожалуйте, вот сахарница. Сыпьте побольше, чтоб сладко было!
– Ну вот ещё! Хочешь, чтобы я растолстела? Я и так, вон, поправилась. Смотреть на себя противно.
Я с интересом наблюдал за этой перебранкой. Всё было так, как и всегда бывает в подобных ситуациях. В чеховской «Попрыгунье» тоже что-то подобное было. Никакой тебе мистики. Сплошная проза жизни. А лучше сказать: альфа и омега бытия.
Верочка сделала огромный глоток, опорожнив половину чашечки, и я решился.
– А скажите, уважаемая Вероника, давно вы знаете Николая Ивановича?
Секретарша с удивлением посмотрела на меня, потом перевела взгляд на шефа.
– Конечно, давно, а что?
– И он всегда сидел в этом кабинете?
Новый взгляд на шефа. Тот стоит с непроницаемым лицом, словно речь не о нём.
– Ну, я не знаю, – затянула она. – Я третий год тут работаю, а он уже тут был, когда я пришла.
– Именно в этом кабинете?
– Да. А почему вы спрашиваете?
– Я пишу рассказ про вашего начальника. Хочу узнать подробности. Вы мне поможете?
Секретарша всплеснула руками.
– Ну конечно, помогу, ой как здорово! А когда его напечатают?
– На следующей неделе.
– Ой как интересно! А вы про меня тоже что-нибудь напишете? Вы только напишите покрасивше, чтобы всем понравилось! Я всем знакомым подарю, пусть знают, какая я!
– Конечно. Всё напишу как следует! Все читатели узнают, какая вы красивая, умная и обаятельная…
Та вдруг оборотилась к шефу.
– Ты слышал? Вот как нужно с дамами разговаривать. Первый раз видит меня, а уже кучу комплиментов напридумывал. А от тебя доброго слова не дождёшься. Ух ты злючка!
Я невольно отвёл взгляд. Никак не думал, что в научном учреждении бывают такие секретарши. Впрочем, я, как видно, вообще не очень хорошо знал окружающую действительность.
На моё счастье, развязная девица вдруг встала и вышла вон. Сразу стало как-то легче дышать. Я поднял голову и посмотрел на Николая Ивановича. Тот был всё так же благодушен, на лице играла отсутствующая улыбка. И я вдруг снова усомнился. Всё это смахивало на дешёвый розыгрыш. Только непонятно: зачем понадобилось меня разыгрывать? Какой в этом смысл? Вернее так: кому это интересно? Я не президент и не бизнесмен, я даже не политик. Я не играю никакой роли в этом мире, а все мои помыслы устремлены, как я сказал, к несбыточным целям и труднодостижимым идеалам.