Смерть экспертизы 3 стр.

В свободном обществе журналисты должны быть в числе самых важных судей в большой неразберихе между невежеством и образованностью. А что происходит, когда граждане требуют, чтобы их развлекали, а не информировали? Эти насущные вопросы мы обсудим в пятой главе.

Когда мы хотим получить информацию, то доверяем средствам массовой информации, которые отделят факты от вымысла и сделают сложные темы понятными для людей, не обладающих массой свободного времени и силами, чтобы отслеживать все тенденции в нашем активном мире. Однако в эпоху информационного века профессиональные журналисты сталкиваются с новыми проблемами. И это не только почти неограниченное, по сравнению с опытом пятидесятилетней давности, эфирное время и газетная площадь под новости. Потребители ждут, чтобы все это информационное пространство заполнялось мгновенно и обновлялось непрерывно.

В этой сверхконкурентной медийной среде у редакторов и продюсеров уже не хватает терпения  или финансовых возможностей  позволять журналистам расширять и наращивать свою профессиональную компетентность или углублять знания относительно конкретного предмета. И нет никаких признаков того, что большинству потребителей новостей необходимо подобное. Экспертов зачастую низводят до производителей кадров дня или «броских цитат»  если вообще консультируются с ними. И каждый, кто вовлечен в информационную индустрию, знает, что если эти эксперты недостаточно симпатичны, или презентабельны, или способны развлекать публику, то переменчивая зрительская аудитория найдет менее утомительную альтернативу, просто кликнув мышкой или нажав кнопку телевизионного пульта.

Эксперты не непогрешимы. Они уже совершали ужасные ошибки с катастрофическими последствиями. Защищать экспертов в современной Америке означает неминуемо выслушивать бесконечный список этих катастроф и ошибок: талидомид, Вьетнам, «Челленджер», предупреждения о губительности привычки потреблять в пищу яйца. (Можете спокойно ими наслаждаться. Из списка вредных продуктов их исключили.) Эксперты, вполне понятно, возражают на это: делать подобные заявления равносильно тому, как если бы мы помнили одну-единственную авиакатастрофу и игнорировали миллиарды миль безаварийных перелетов. Возможно, они правы, но иногда самолеты действительно падают, и некоторые авиакатастрофы происходят из-за ошибок экспертов.

В шестой главе мы рассмотрим, что происходит, когда эксперты оказываются неправы. Причины могут быть разными  от откровенного мошенничества до продиктованной благими намерениями, но заносчивой уверенности в собственных способностях. И иногда, подобно другим людям, они просто ошибаются. Однако обычным людям важно понимать, как и почему эксперты могут оказаться неправы. Не только для того, чтобы помочь гражданам более эффективно пользоваться услугами экспертов, но и для того, чтобы объяснить, как эксперты контролируют друг друга, и какие меры принимают, чтобы исключить некомпетентность. В противном случае ошибки экспертов становятся почвой для споров, где обе стороны исходят из неверной или непроверенной информации, а результатом является одновременно раздражение экспертов от того, что их профессиональная компетентность ставится под сомнение, и полная уверенность публики, что эксперты не имеют представления, что делают.

И, наконец, в заключение мы обсудим самый опасный аспект гибели экспертного знания: как это подрывает американскую демократию. Соединенные Штаты  это республика, в которой люди уполномочивают других принимать решения от их имени. Эти избранные представители не могут справляться со всеми вопросами и обращаются за помощью к экспертам и профессионалам. В противоположность мнению большинства людей, эксперты и политики  это разные люди. И если смешивать тех и других, как это часто делают американцы, то стирается доверие между экспертами, гражданами и политическими лидерами.

Эксперты советуют. Избранные лидеры принимают решения. Чтобы судить о работе экспертов и оценивать решения и мнения их представителей, обычные люди должны поближе познакомиться с подобными вопросами. Это вовсе не означает, что каждый американец должен глубоко погрузиться в политику. Но если граждане не проявляют желания приобрести базовую грамотность в вопросах, которые влияют на их жизнь, они тем самым сознательно отказываются контролировать эти проблемы, нравится им это или нет. А когда избиратели теряют контроль над такими важными решениями, существует риск, что их демократия падет жертвой невежественных демагогов, или же будет происходить более спокойный и постепенный процесс скатывания их демократических институтов к авторитарной технократии.

Эксперты также облечены одной важной обязанностью в демократическом обществе, которую они в последние десятилетия исполняют все неохотней. Если когда-то публичные интеллектуалы (часто в тандеме с журналистами) стремились сделать важные темы понятными для обычных людей, то сейчас образованные элиты все больше предпочитают общаться исключительно друг с другом. Рядовые граждане, само собой, лишь усиливают эту скрытность, споря вместо того, чтобы задавать вопросы  важное различие  но это не освобождает экспертов от их долга служить обществу и относиться к своим соотечественникам, как к своим клиентам, а не как к раздражающему фактору.

Эксперты обязаны просвещать. Избиратели обязаны учиться. В конечном итоге, вне зависимости от того, сколько и каких советов дадут профессионалы, только общество способно определить важные направления политики страны.

Только избиратели могут определиться в тех вопросах, которые повлияют на жизнь их семей и страны, и только они несут главную ответственность за эти решения.

Но эксперты должны помогать им. Именно поэтому я написал данную книгу.

1Эксперты и дилетанты

Нация любителей объяснять

Мы все сталкивались с ними. Они есть среди наших коллег, друзей, членов семьи. Они молодые и пожилые, богатые и бедные, кто-то с высшим образованием, а кто-то только с ноутбуком и библиотечной карточкой. Но всех их объединяет одно: они дилетанты, которые уверены в том, что на самом деле являются кладезями знаний. Убежденные в том, что информированы лучше экспертов и обладают более широкими знаниями, чем профессора учебных заведений, а также более проницательны и мудры, чем легковерные массы, они с радостью готовы просветить всех остальных относительно всего  от истории империализма до опасностей вакцинации.

Мы соглашаемся и миримся с такими людьми не в последнюю очередь потому, что прекрасно знаем, что, как правило, у них добрые намерения. Мы даже в какой-то степени испытываем к ним привязанность. Телевизионный сериал 1980-х годов «Веселая компания» (Cheers) обессмертил персонажа Клиффа Клейвина, всезнающего почтальона и завсегдатая баров из Бостона. Клифф, подобно своим реальным прототипам, предварял любое утверждение фразой «исследования показали» или «это общеизвестный факт».

Зрители обожали Клиффа, потому что каждому был знаком подобный тип: эксцентричный дядюшка за праздничным семейным обедом, юный студент, приехавший домой на каникулы после важного для него первого года обучения в колледже.

Иногда мы находим подобных людей очаровательными, потому что они были причудливыми исключениями в той стране, что когда-то уважала и доверяла мнениям экспертов. Но за последние несколько десятилетий что-то изменилось. В публичном пространстве все больше и больше доминирует произвольно формирующаяся группа плохо информированных людей, многие из которых самоучки, пренебрежительно относящиеся к традиционному образованию и презирающие любой профессиональный опыт. «Если опыт необходим, чтобы быть президентом»,  написал в своем Twitter писатель и карикатурист Скотт Адамс в ходе избирательной кампании 2016 года, «назовите мне ту политическую тему, которую я не смогу освоить за один час при помощи лучших экспертов». Как будто дискуссия с экспертом  это копирование информации с одного компьютера на другой. Мы наблюдаем сейчас, как усиливается закономерность, подобная известному в экономике закону Грешема: он гласит, что «худшие деньги вытесняют из обращения лучшие», а мы живем в эпоху, когда ложная информация вытесняет знания.

И это очень плохая тенденция. Современное общество не может функционировать без социального разделения труда и доверия к экспертам, профессионалам и интеллектуалам. (Пока я буду использовать эти три термина, как взаимозаменяемые.) Ни один человек не может быть экспертом во всем. Какими бы ни были наши стремления, мы объективно ограничены временными рамками и, бесспорно, нашими способностями. Мы успешны благодаря существующей профессиональной специализации, а также благодаря тому, что развиваем формальные и неформальные механизмы и практики, позволяющие нам доверять друг другу в других узких сферах деятельности.

В начале 1970-х годов писатель-фантаст Роберт Хайнлайн сказал, и это его изречение впоследствии часто цитировали, что «специализация  удел насекомых». Понастоящему способные люди, писал он, должны уметь делать все, от смены подгузника до управления военным кораблем. Это благородная мысль, которая прославляет человеческую приспособляемость и жизнестойкость, но она ошибочна. Были времена, когда каждый поселенец сам валил лес и сооружал свой дом. Это было не только малопроизводительно, но и позволяло построить только самое примитивное жилье.

Подобный обычай отошел в прошлое не без причины. Когда мы строим небоскребы, мы не ждем, что металлург, определяющий состав стали для балок каркаса, архитектор, который проектирует здание, и стекольщик, который устанавливает окна, окажутся одним и тем же человеком. Поэтому мы можем насладиться видом на город, открывающимся со стоэтажного здания: каждый специалист, пусть он и владеет дополнительными, пересекающимися знаниями, уважает профессиональные способности многих других специалистов и концентрируется на выполнении того, что он или она знает лучше всего. Их взаимное доверие и сотрудничество позволяет получить гораздо лучший конечный продукт, чем если бы они производили его в одиночку.

Самое главное заключается в том, что мы способны действовать эффективно, только признавая границы своих знаний и доверяя профессионализму других. Зачастую мы противимся этому выводу, потому что он подтачивает наше чувство независимости и автономии. Мы хотим верить, что мы способны принимать любые решения, и раздражаемся на тех, кто поправляет нас или говорит, что мы ошибаемся, или учит нас тем вещам, которые мы не понимаем. Эта естественная человеческая реакция, встречающаяся у некоторых, опасна, когда становится распространенным явлением среди целых сообществ.

Новое ли это явление?

Подвержены ли знания большей опасности, и действительно ли в настоящее время гораздо труднее вести разговор и обсуждение, чем пятьдесят или сто лет назад? Интеллектуалы всегда жалуются на дремучесть своих соотечественников, а обычные люди всегда не доверяли умникам и экспертам. Насколько нова эта проблема и насколько серьезно нам следует относиться к ней?

Зачастую подобный конфликт в публичном пространстве  это всего лишь предсказуемый шум, усиленный Интернетом и социальными сетями. Интернет накапливает неважные факты и незрелые идеи, а потом распространяет эту скверного качества информацию и неубедительную аргументацию по всему виртуальному миру.

(Представьте себе, что происходило бы в 1920-е годы, если бы у каждого чудака в каждом маленьком городке была бы своя радиостанция?) Нельзя сказать, что люди стали откровенно глупее или меньше хотят слушать экспертов, чем сотню лет назад: просто сейчас каждого из этих людей стало слышно.

Кроме того, определенное противостояние между теми, кто знает одни вещи, и теми, кто знает другие, неизбежно. Вероятно, в каменном веке между первыми охотниками и собирателями тоже возникали споры относительно того, что у них будет на ужин. По мере того как различные сферы человеческих достижений становились вотчиной профессионалов, разногласия росли и становились острее. И так как пропасть между экспертами и рядовыми гражданами увеличивалась, увеличивался также социальный разрыв и степень недоверия между ними. Во всех обществах, вне зависимости от уровня их развития, существует подспудная неприязнь к образованным элитам, так же как стойкая культурная приверженность народной мудрости, городским легендам и другим иррациональным, но нормальным человеческим реакциям на сложность и неразбериху современной жизни.

Демократии, с их шумными публичными пространствами, всегда были склонны ставить под сомнение традиционную систему знаний. На самом деле им больше свойственно подвергать сомнению любые традиционные вещи: это одно из свойств, которое делает их «демократическими». Даже в Древнем мире демократии славились своим пристрастием к переменам и прогрессу. Фукидид описывал афинян-демократов пятого века до н. э., как неутомимых людей, «постоянно что-то изобретающих». А столетия спустя святой Павел обнаружил, что «афиняне () ни в чем охотнее не проводили время, как в том, чтобы говорить или слушать что-нибудь новое». Подобное неустанное подвергание сомнению господствующих догм приветствуется и отстаивается в любой демократической культуре.

Соединенные Штаты, с их пристальным вниманием к свободам индивидуума, оказывают еще большее сопротивление интеллектуальной власти, по сравнению с другими демократиями. Конечно же, ни одна дискуссия на тему «что думают американцы» не будет полной без обязательного упоминания Алексиса де Токвиля, французского историка и политика, который в 1835 году отмечал, что обитатели новообразованных Соединенных Штатов не особо благоволят к экспертам с их заумными речами.

«В большинстве случаев,  писал он,  при решении любой проблемы каждый американец предпринимает попытку разобраться в ней самостоятельно». Корни подобного недоверия к интеллектуальным авторитетам, рассуждал Токвиль, в самой природе американской демократии. Когда «граждане, которые находятся в равном статусе, имеют возможность наблюдать друг за другом вблизи», писал он, «они постоянно обращаются к собственному здравому смыслу, как к наиболее очевидному и близкому источнику истины. И это не столько вопрос потери доверия к тому или иному человеку, сколько нежелание полагаться на какой бы то ни было авторитет».

Подобные наблюдения не ограничивались Америкой эпохи ее становления. Учителя, эксперты и интеллектуалы высказывались об отсутствии к ним уважительного отношения со стороны сограждан еще с тех времен, когда Сократ был вынужден выпить свою чашу с цикутой. В более современную эпоху, в 1930 году, испанский философ Хосе Ортега-и-Гассет открыто осуждал «восстание масс» и необоснованную интеллектуальную заносчивость, свойственную им: