ЯРОСЛАВ ГЖЕНДОВИЧОБОЛ ДЛЯ ЛИЛИТ
Dont pay the ferryman,
Dont even fix the price,
Dont pay the ferryman,
Until he get you to the other side.Крис де Бург "Не плати перевозчику"
Если в возрасте двадцати семи лет ты неожиданно придешь в себя на вокзале, сидя на развалинах всей предыдущей жизни, без гроша за душой, покрытый не своей кровью, то уж, наверняка, самое последнее, чего бы ты желал, это встретить дядюшку-психа. Позор семейства. У меня самого тоже не было ни малейшего желания встретить своего несчастного племянника.
Павел Порембский пока что не стал еще бомжом. Он еще не опустился на дно. Но в редких проблесках сознания, по крайней мере, понимал, что к этому он чертовски близок. Это очень легко, гораздо легче, чем люди себе представляют. Все происходит само по себе. Если ты уже не слушаешь невыразительных, провозглашаемых жизнерадостным дамским голосом сообщений типа: "Пассажирский поезд до Колюшек отправляется со второго перрона, третьего пути", это означает, что никуда ты не собираешься. Если видишь лишь ноги от колен и ниже спешащих во все стороны пассажиров, принадлежащих к головному потоку жизни, поскольку сам сидишь бессмысленно на твердой лавке перрона, пялясь в пол, выложенный плитками из ластрико, это означает, что на вокзале сидишь потому, что тебе некуда пойти. В твоем кармане не лежит билет, а мешок у твоих ног, это не багаж, приготовленный в спешке для выезда на несколько дней. Ты пошел на вокзал, потому что понятия не имеешь, куда деваться. А на вокзале имеется какая-то крыша, стены, и никто не обращает внимания на человека, сидящего на лавке. Все эти ноги, которые видишь затуманенными глазами, это пассажиры. Люди, которые прибыли на вокзал, потому что им надо куда-то проехаться на поезде. Мокасины, полуботинки, туфли, адидасы, шпильки и штиблеты принадлежат плывущим вместе с потоком жизни. Ты же, в отличие от них, находишься на рифе. На мели, предназначенной для потерпевших крушение.
Если же все это тебя не касается, тем хуже для тебя.
Сой несчастный, сошедший с ума от перепуга, одетый в измазанную кровью рубашку племянник очутился на вокзале не потому, что ему не было куда пойти. Вообще-то, поначалу он и вправду хотел куда-то ехать. Хотел убегать. Один Господь знает, почему именно на поезде. Но не убежал. Когда человек впадает в панику, его разум строит ему самые невообразимые фокусы. Паникаэто эволюционная приспособляемость. Если нет возможности драться или бежать, и ситуация становится безнадежной, мозг перестает что-либо планировать. Когда он уже признает, что все, конец, тогда разбивает стекло и нажимает огромную красную кнопку с надписью "Паника". Тогда мы выполняем множество хаотичных, совершенно случайных действий, поскольку тактика со стратегий нас подвели, а вот истеричная возня иногда дает какие-то эффекты. А если нет, то ведь и так уже нечего терять. Уж лучше такой шанс, чем вообще никакого. Но иногда предохранитель не выдерживает, и человек зависает, будто компьютер.
И вот тогда он сидит на вокзале, с полуоткрытым ртом и выпученными глазами, пялясь на ноги проходящих по перрону пассажиров или встречающих.
Приблизительно таким же образом когда-то я очутился в психоневрологическом диспансере с диагнозом параноидальной шизофрении. К настоящему времени, большое спасибо, залеченной. Описанной в документах как шизоидальный эпизод, с весьма хорошим прогнозом.
Сразу я его не узнал. В моем мире он никогда не выступал в подобном контексте. От своей матери слышал о нем как о молодом-многообещающем, как об образцовом муже и отце, как о делающем карьеру замечательном сыне моей кузины. А в последнее время: только лишь как о чудовище и черной овце. Боже, какая трагедия! Боже, какой стыд! В нашем семействе никогда не было разводов. Да как он мог бросить семью!
Его изгнали из стада. Конец с обедами у бабули, конец с днями рождения у тетушки Ядзи. Конеу с именинами у дядюшки Чешека.
Мне это было по барабану, поскольку я и сам был изгнан из племени, сам даже не знаю, то ли со времен моего пребывания в психушке, то ли с момента, когда я твердо заявил, что стану этнологом, вместо того, чтобы врачом. Шизик. Отщепенец. Дядюшка-псих. Впрочем, только лишь с момента, когда он сделался героем скандала, я испытал к нему какую-то симпатию.
Я глядел, как он с безразличием сидит на лавке, потирая трясущиеся ладони, поглядел на его рубашку, покрытую порыжевшими потоками крови, и понял, что вот просто так не могу его оставить.
Пара рослых полицейских в комбинезонах цвета сажи и канареечных жилетах уже обратила на него внимание. Их неспешная прогулка вдоль перрона внезапно брела какую-то цель. Еще пара минут, и мой племянник увидит среди живо перебирающих перед его глазами ног пассажиров две пары совершенно иной обувки. Черные, шнурованные пехотные гамаши, фирма "Сапог". Услышит пролаянные голосом робота слова "дакументы папрашу", и если поднимет взгляд, то увидит еще округлые концовки двух штурмовых дубинок из стекловолокна, болтающиеся у них на высоте колен. Удар такой палкой способен свалить с ног быка.
Нет, не мог я его просто так оставить. Что ни говори, какой не есть, но все родня. Не помню, почему, но о родичах следует заботиться больше, чем о других людях.
Я вздохнул, подошел и солидным хватом за плечо поставил на ноги. Тот бл легким и не сопротивлялся, если не считать факта, что ноги у него были что два куска веревки.
- Пошли, - процедил я.И шевели костылями, иначе попадешь в обезьянник. Если будешь сидеть тут, мусора загребут. Он пошел, безвольно, мямля что-то там слюнявыми губами. Я еще не знал, что с ним. Белая горячка? Накололся какой-то гадостью? Передоз успокоительных средств?
Множество вещей отличает меня от нормальных людей, не только мое нестдартное занятие. Не только то, что с детства я вижу больше, чем они. Не только то, что мне известно, что наш мир, это одна из многих плоскостей, по которым мы движемся. Еще меня отличает и то, что я умею действовать с людьми, погруженными в полнейшем шоке.
Нормальный человек задает такому множество лишних вопросов. "Что случилось?". "Что с тобой?". "Что ты тут делаешь?". "Почему ничего не говоришь?".
Ведь это вопросы без малого философские. Невооруженным взглядом видно, что тип не может сложить в кучу трех слов, не говоря уже о том, чтобы ответить на вопрос "что случилось". Ведь он не знает. Еще вчера он был уважаемым гражданином и отцом семейства, звездой рекламного агентства MBD, того самого, которое придумала Петушка Бульончика. Он ездил на "семейном" Рено Эспейс и завязывал шелковые галстуки, сегодня же, свернувшись в клубок, сидит на вокзале и стучит зубами. Что он должен вам ответить? Что мир сошел с ума? Что жизнь рванула ему прямо в лицо? Что он неожиданно свалился в ад? Точно так же можете спросить у него: "А что такое Бог?", или же: "А зачем нужна жизнь?".
Лично я попал на вокзал, потому что провожал пару приятелей, и хотелось заглянуть в тамошнюю табачную лавку. Сам я никуда ехать на поезде не собирался, потому мой оббитый "самурай" стоял рядом с паркоматом.
Племянничка я усадил на пассажирское место посредством полицейского захвата, пригибая ему шею. Так делают, чтобы пассажир не стукнулся башкой о край крыши.
Временно он находился в безопасности.
- Покажи, где ты ранен, - приказал я. Родственник он или нет, только мне не хотелось, чтобы измазал мне обивку.Может, хочешь в больницу?
Тот сражался с мышцами губ, лицо его как бы было парализовано.
- Это. Не. Моя. Кровь.
Четыре отдельных предложения. Во всяком случае, он не собирался сыграть в ящик до ирнр, как мы доедем до дома. Ну а в этой машине не он один кровоточил. Бывало и со мной. А потом ужасный бардак.
Провозглашение этих четырех слов, похоже, полностью отобрало у него силы. Зато приоткрыло какой-то клапан в мозгу, потому что свернулся в клубок и начал рыдать. Это хорошо. Плачуже человеческая реакция. Сопровождает выход из шока. Вот если бы он вообще никак не реагировал, это бы означало, что внутри у него все кипит и варится, а вот это могло его совершенно приплющить.
Ехал я осторожно, потому что последнее, что мне было нужно, это полицейский алкомат. Вообще-то я был трезв, но вчерашние посиделки могли оставить какой-то след.
Глянул в бок. Мой племянник рыдал, спазмы колотили его лбом о пассажирскую панель. Из носа у него текли сопли.
Я вздохнул и закурил сигарету.
- Еще у одного короткое замыкание в башке, - буркнул я.
Перед домом я решил не парковать, а заехал прямиком в гараж. Сосед стоял перед своим домом с садовым шлангом и пытался затопить грядку с отцветшими портулаками. На мою машину н пялился настолько напряженно, как будто бы в средине был клуб с полуголыми девицами.
Из гаража можно было пройти вовнутрь дома. Очень удобно. Можно спокойно перетащить все то, что привез машиной, подальше от любопытствующих глаз пана Марчиняка. Даже если это твой племянник, превращенный в измазанную кровью тряпку.
Я снял с него окровавленную рубашку, измерил пульс, глянул в зрачки, осмотрел запястья и предплечья. Ничего, если не считать качественного шока.
Примененная мной терапия была стандартной: сотка крепкого спиртного, душ, новая одежда. Он поперхнулся коньяком, чуть не утонул в душевой кабине и никак не мог справиться со штанинами, но программу каким-то образом реализовал.
После этого я посадил его в кресле напротив камина, налил себе сливовицы и закурил. И вот уже был готов узнать, а вот что это я обеими ногами вступил.
Совершенно напрасно я приказал ему говорить по очереди. Если бы он рассказывал с конца, я, по крайней мере, узнал бы какие-то факты. Поначалу он вообще не знал, что ему говорить. Явно, всего этого было слишком много, и оно клубилось у него в голове, словно змеиное гнездо. А потом он начал сначала, то есть, угостил меня историей собственной женитьбы.
Следует признать, что утечки, известные моей матери, и которыми в мгновения милости она делилась со мной по телефону, были похожи на правду процентов где-то на пятнадцать.
Мало того, что я не семейный человек, так еще, что более паршиво, мне плевать на дела других людей. Это несколько сложно объяснить, но я не полный психопат. Просто я видел вещи, которые обычным людям трудно было бы даже понять, что уж говорить о том, чтобы в них поверить. Слишком они пугающие и окончательные, чтобы потом я еще мог морочить себе голову теми мелкими идиотизмами, которые вы считаете настоящей жизнью. И вижу я их с самого детства. Если хочу нормально заснуть, в кровать должен валиться или до бессознательности обессиленным, либо до смерти пьяным. Человек я одинокий. Вот попросту не могу воспринимать все эти "да как она могла мне такое сказать" или тем, кто чего ожидал, или насколько сильно подвел. Иногда мне хотелось иметь проблемы, как другие, но из этого ничего не получалось.
Я сидел, крутя в пальцах рюмку, пахнущую сливовыми садами из окрестностей Лонцка, и слушал смертельно нудную и банальную историю, точно такую же, каких полно в телевизоре, во всех иллюстрированных журналах и песнях на радио. Познакомились они в университете, она была чудесным, небесным существом, он жедиким нелюдимом, без счастья на женщин, он любил ее безумно, она его так... средненько, но, во всяком случае, в какой-то момент одарила его своими прелестями, так что у него в жизни имелась цельсделать так, чтобы она его полюбила и была с ним счастлива, что ему через какое-то время, вроде как, и удалось, ну и так далее.
Видел я эту его избранницу. Раз в несколько лет моей матери удается, с помощью шантажа и интриг, которых не постыдился бы и Макиавелли, вынудить меня принять участие в сборном мероприятии всей этой банды ханжей, которую я называю семьей. При такой вот оказии я видел супругу моего несчастного племянника. И даже не уродливая, если кто любит филигранных блондиночек. Для меня она была похожа на какую-то певичку. Прямые волосы цвета соломы, тонкие черные брови, практически невидимые очки без оправы. И все было в порядке, пока она не открывала рот. Всегда ей нужно было иметь совершенно иное мнение, провозглашаемое тем несносным, полным превосходства тоном, который в рекламах вкладывают в уста Ответственным, Современным, Амбициозным Женщинам, Ведущим Активный Способ Жизни. Один черт, то ли ты сделал замечание относительно борща, погоды или омлета, ты сразу же слышал votum separatum, провозглашаемое госпожой Я Того Стою.
Но, все же, если ему верить, он ее любил, и для него не было наибольшего исполнения, чем удовлетворить ее. И, как это часто бывает, в конце концов ничего из этого не вышло. Ему не очень-то удалось об этом рассказать, потому что, скорее всего, он мало что понимал из того, что с ним стряслось.
Все это он рассказывал мне где-то с час и, похоже, остановиться не мог. История бесконечно предсказуемая, без какого-либо поворота действия, развивающаяся словно греческая трагедия. Так она скакала у него на шее сколько-то там лет, раз хотела того, другой развон того, но никогда не была довольной. Похоже, у нее имелся именно такой патент на жизнь. Она собиралась быть кроликом, за которым он гнался бы до самой старости, а у нее за пазухой всегда бы имелось: "ты испортил мне жизнь" и "и что я в тебе увидала".
Поочередные этапы я мог бы досказывать и сам. Она требовала от него бабок; когда же он научился их зарабатывать, начала требовать детей. Когда те у нее уже появились, внезапно ей ей захотелось "выйти из этого дома, развеяться и узнать людей". И так по кругу. Хотела развиваться профессионально, и сразу же потом: "не могла выносить давления". Понятное дело, спать с ним перестала, была слишком уставшей и совершенно утратила интерес к "таким вещам", но, похоже, не до конца, поскольку было похоже на то, что начала спать с другими.
Павел сносил это долго, пока не сориентировался, что забрался в такие регионы, которые никогда в жизни посещать не желал, и никак не мог понять, откуда, черт подери, он тут взялся. Так оно уже и бывает. Существуют ссоры, которые остаются навсегда, и ситуации, которые все меняют, как выбор не того съезда на автостраде. Пришел день, когда мой племянник осознал, что вся его жизнь до самого этого момента пошла псу под хвост, и что следует это из системы, в соответствии с которой его союз функционирует, так что лучше не будет. Он взбунтовался и решил спасать то, что у него еще осталось. Деньги у него были, так что он снял квартиру, забрал какие-то личные вещи и начал жизнь изгнанника, спя на матрасе из Икеи, среди не распакованных ящиков с книгами и глядя сквозь чужое окно в маленькой комнате на чужую улицу. Он как-то не мог толком понять, как, собственно, до всего этого дошло, но факт оставался фактом. Зато чувствовал себя свободным. Был чудовищем, но он был свободен. Впервые за очень долгое время.
Я продолжал терпеливо слушать, но эта история никак не объясняла ни вокзала, ни его дрожащего, ломающегося голоса, белого как бумага лица, ни крови на одежде. Бывают союзы совершенно неудачные, а бывают такие, которые со временем таковыми становятся. Когда я слышал эту историю, в несколько иной версии, от моей матери, то безразлично сказал: "ну что же, по-видимому, Господь сотворил их повернутыми друг к другу спинами. После этого я услышал гневную проповедь о семейных ценностях, поскольку моя мать правоверная католичка, и ничто ее так не раздражает, как некая традиция, в силу которой праотец Адам был женат, по крайней мере, дважды. Его первая жена, по имени Лилит, в момент творения была приросшей к нему спиной, впоследствии они так никогда друг друга не поняли, в конце концов, она его бросила.
Что же касается моего племянника, то я был уверен, что он, наконец-то, доберется до места, в котором забил свою бывшую кочергой.
Походило на то, что мы уже к тому близимся, так что я налил ему еще коньяка. Я вообще-о мало чего мог для него сделать.
Можно было бы судить, что если уж люди доводят собственную жизнь до развалины, то на дорожку, по крайней мере, обязаны сохранить хоть какое-то доброе воспоминание. Подать друг другу руки и расстаться в согласии. Где там. Мой племянник, понятное дело, нафиг был нужен, он делал несчастной только свою жену, но как только это делать перестал, тут же сделался объектом самой заядлой ненависти, какую только можно себе представить. Павел не мог понять, как люди, которые когда-то любили друг друга, могут так относиться к себе.
А я знал. Бросил ее первым. Пнул Ее Высочество в задницу. Если бы это она успела первой, было бы "останемся друзьями", а так я ее окончательно унизил. Ведь у нее было столько намного лучших предложений.
И вот тут Павла начала преследовать странная, необъяснимая невезуха. Здоровье сдало. Неожиданно оказалось, что у него начальная стадия диабета, села печень. Что-то нехорошее начало твориться с сердцем. В его профессии ты либо маршируешь, либо получаешь пулю в лоб, так что в больницу он идти не мог. Рекламные кампании, в которых он принимал участие, завершились полным фиаско. Позиции его были крепкими, так что с работы он не вылетел, но все шло паршиво. С какого-то момента, к чему бы он ни прикоснулся, превращалось в гарь и пепел. Ко всем несчастьям еще прибавился невроз. Вдобавок ко всем неприятностям, невезуха перенеслась на всех женщин, с которыми Павел имел хоть что-то общее. Он работал в рекламе, так что никаких проблем с желающими девицами, которым казалось, будто бы перепихоны на его матрасе из Икеи помогут им в карьере, не было. И уж совершенно странно начало делаться, когда одна погибла в ДТП, другая упала, катаясь на водных лыжах, и теперь с парализованными ногами существовала в инвалидном кресле, а третья перебрала снотворных порошков. Это не были какие-то пламенные союзы, скорее: случайные знакомства, но все стало походить на то, что если какая-нибудь девица выскочит из трусиков на его коричневом матрасике, в течение месяца ей гарантирована скоростная поездка на другую сторону радуги.