Богоматерь. И один, конечно, воткнула себе повыше
уха - нежный бело-розовый выстрел света в иссиня-черных, чуть вьющихся
волосах. Шляпу бы ей, подумал я. На таком солнце испечет голову...
- Какой красивый цветок. И как идет тебе, Стася. Как он называется?
- Ты все равно не запомнишь,- ответила она и, не останавливаясь, прошла
мимо нас. Вдоль теневой стены храма к тропинке, ведущей на спуск.
Ираклий,косясь на меня, неодобрительно, но беззвучно поцокал языком ей
вслед. Я со старательной снисходительностью улыбнулся: пусть, дескать, раз
такой стих напал. Но на душе было тоскливо.
- Всякая женщина - это мина замедленного действия,- наклонившись ко мне,
тихонько утешил Ираклий.- Никогда не знаешь, в какой момент ей наскучит
демонстрировать преданность и захочется демонстрировать независимость. Но
это ничего не значит. Так... - он усмехнулся.-- Разве лишь ногу оторвет
взрывом, и только.
Я смолчал.
Преданность на людях Стася не демонстрировала никогда. Перед спуском она
обернулась. удивленно глянула на нас чуть исподлобья.
- Что же вы? Идемте.
Мы пошли. Младенец колыхал сотней разноцветных головок.
Напоследок я обвел взглядом пронзительно прекрасный простор внизу - еще
шаг, и вершина, на которой стоял Джвари, выгибаясь за нашими спинами,
скрыла бы долину. Сердце защемило от любви к этому краю. Разве любовь может
быть безответной? Ираклий... его друзья... "Мои друзья - твои друзья!"
Откуда же тогда это черное чувство, застилающее ослепительный свет южного
дня - чувство, что эта красота уже не моя, что я вижу ее в последний раз?
Кто надышал на меня эту тьму? Странно, но я уверен: она откуда-то извне, из
неведомых мне теснин, она - чужая...
Мы начали спускаться. Навстречу нам, вываливаясь из громадного
туристического автобуса, плотной вереницей поднимались увешанные
видеоаппаратурой люди, послышалась многоголосая испанская речь, и я
порадовался, как нам повезло - мы были у Джвари только втроем.
Авто Ираклия дожидалось на обочине, там, где мы его оставили час назад -
роскошный, белоснежный "Руссо-Балт" типа "Ландо", с откидным верхом. Верх
убран, дверцы - настежь, ключ зажигания с янтарным брелком в виде головки
Эгле Королевы ужей - наверняка подарок какой-нибудь прибалтийской красавицы
- вызывающе доверчиво торчит из приборной доски. Ираклий весь в этом.
Впрочем, вероятно, его авто знают в округе.
- Ираклий Георгиевич, можно, я сяду рядом с вами, впереди?
- Почту за честь, Станислава Соломоновна.
Она протянула мне младенца.
- Подержи ты, пожалуйста. Здесь не помещается, закрывает руль. А просто на
сиденье кинуть - растреплется.
- Конечно, подержу. Какой разговор.
Ни с одним человеком нельзя встретиться дважды, думал я, одиноко усаживаясь
на просторное заднее сиденье. Пока человек жив, он меняется ежесекундно,
пусть даже сам до поры того не замечает- и вот проходит неделя, пусть даже
пять дней, и он иной, ты встречаешься уже не с тем, с кем расстался; тот же
рост у него, те же привычки и пристрастия, но сам он - иной, он тебя не
помнит; и - все сначала. И ведь со мною тот же ад; ведь и я живу и, значит,
меняюсь ежесекундно. Так не честно. Не хочу!
А притворяться прежним собой, чтобы не поранить того, с кем встретился
после пятидневной разлуки - честно?
Значит, порядочный человек должен быть нечестным, чтобы скомпенсировать
нечестность мира. Ведь это подлый, подлый мир, коль скоро он так устроен:
бережный - лжет, Честный - чуть что, рубит наотмашь.
..
Горячий ликующий ветер, огибая ветровое стекло, бил в лицо. Разливы цветов
на обочинах мелькали и сметали друг друга. Шипя, дорога танцевала
навстречу, как змея.
Прекрасный, нечестный мир.
Ираклий лихо затормозил у самых ворот своей сагурамской дачи. Выскочил из
машины, галантно распахнул дверцу со стороны Стаси.
- Прошу.
Потом, ухмыляясь, открыл дверцу мне. С букетом я был совершенно беспомощен.
- Прошу и вас.
Навалившись обеими руками, сам распахнул перед нами створку ажурных ворот.
Полого вверх в темную глубину сада уходила дорожка.
- Добро пожаловать в приют убогого чухонца.
Забавно, он уже не в первый раз называет так свое родовое гнездо. Я никогда
не решался спросить, в чем тут дело. Подозреваю, игра сложилась уже давно,
благодаря многолетней фамильной дружбе князей Чавчавадзе с баронами
Маннергейм. Корни ее уходят годы, пожалуй, в тридцатые. Вот и Ираклий в
свое время долго служил вместе с Урхо. Я с Урхо никогда не был особенно
близок, и никогда мне не довелось бывать в его особняке под Виипури, но,
думаю, случись такое, у ворот он непременно пригласил бы войти в бедную
саклю, прилепившуюся к крутому склону соплеменных гор. Или что-нибудь в
этом роде.
Наконец-то тень. Только в саду я понял, как, при всей своей любви к солнцу,
с непривычки устал от него. Настоящей прохлады не было, однако, и здесь -
сухой прогретый воздух томно играл листвой, колыхался среди деревьев,
причудливо катая волны запахов от одного к другому, так что, проходя мимо
олеандра или жасмина, мы вдруг ощущали на миг аромат глицинии, а возле
глицинии вдруг проносилась струйка тягучей патоки дрока. Хотелось сесть на
землю, привалиться спиною к стволу хотя бы вот этой фисташки, зажмуриться и
дышать, дышать.
- Хочу обратить ваше внимание, Станислава Соломоновна,- древний источник.
Он волшебный. Еще триста с лишним лет назад люди заметили, что каждый
глоток отнимает один грех.
- О-о! У меня как раз такая жажда! Нужно пить и пить!
Она стремительно подбежала к высокой тумбе красного кирпича, в нише которой
журчала чуть слышно кристально чистая влага. Стараясь стоять подальше,
чтобы не забрызгать платье, и даже отведя одну руку за спину, ладошкой
другой она черпала и пила, пила. Не простудилась бы... Только что с
солнцепека, а горлышко-то у нее слабенькое, я знал.
Отвернувшись, выпрямилась, отряхивая руку. Лицо - счастливое, глаза
сверкают, и чуть вздрагивает безымянный цветок в черных кудрях. И влажно
поблескивает подбородок.
- Вкусная! И двадцать семь грехов как не бывало! А можно еще, он не
обмелеет?
- Сколько вашей душе угодно, Станислава Соломоновна. Я вижу, вы великая
грешница. Или решили запастись на будущее? Только не простудитесь.
Он будто читал мои мысли.
Может и читал слегка. Друг.
- Александр тоже вчера набросился было,- Ираклий лукаво посмотрел на меня и
подмигнул.- Но потом быстро понял, что есть напитки куда более целебные.
Стася совсем по-детски затягивала шею, чтобы с подбородка не капнуло на
платье.
- Еще пятнадцать,- опять повернулась она к нам, вытирая улыбающиеся губы
тыльной стороной ладони.- А? Нет, целебнее нет.
- А молодые вина? - явно оскорбился Ираклий.
- Спасибо, Ираклий Георгиевич, но это не для меня.
С нею что-то случилось?
Она вдруг подошла ко мне. Взглянула чуть исподлобья.
- Здесь можно принять душ, Саша? Я успею до обеда?
- Разумеется.