Есть, ответила Эва улыбнувшись.
С полумесяцем?
И со звездами.
Полумесяц топазовый?
А звезды алмазные. Но откуда вы все это знаете?
Нельзя ли мне взглянуть на кольцо? Голос гостя задрожал.
Нет, ответила Эва. Муж всегда носит его в кармане. Это какое-то счастливое кольцо, оно принадлежало турку.
Янчика бренчал в саду своей саблей. Он одним махом очутился на лестнице и, увидев незнакомца, взглянул на него с ребяческим удивлением.
Поздоровайся с дядей, как положено, сказала мать с улыбкой.
Это чей мальчик? Сын господина лейтенанта? спросил незнакомец. Но к чему я спрашиваю! Вылитый отец!
Он привлек к себе ребенка, поцеловал его.
Какое-то неприятное чувство шевельнулось у Эвы, но через мгновение она уже забыла о нем.
А когда же мы купим трубу? приставал к матери мальчик.
Разрешите мне купить ему трубу, с готовностью предложил школяр. Мне все равно придется завернуть на ярмарку. Я отведу Янчи и к моему вознице, покажу ему жеребеночка.
Пусть будет по-вашему, согласилась мать. Вот вам динар, купите ему трубу. Но хорошенько смотрите за ним, Миклош! А ты, Янчика ты ведь знаешь, что сказал отец. Она обернулась к Тамашу Балогу и, печально улыбнувшись, добавила: Он наказал нам беречь ребенка, как зеницу ока.
Янчика, прыгая от радости, отправился со школяром на ярмарку.
Мать крикнула им вдогонку:
Миклош, гуляйте возле церкви! Мы сейчас тоже пойдем туда.
Она еще вчера собиралась на ярмарку, хотела приобрести кое-какую мелочь у приезжих венских купцов.
Господин Тамаш Балог рассеянно вертел в руке шапку, понуро глядя в сад.
Какие вести из Солнока? спросила Эва; глаза ее были полны тревоги. Ведь правда туркам его не взять?
Я тоже так думаю, небрежно ответил Тамаш Балог.
Муж сказал мне на прощанье, что нынче турки вряд ли попадут под Эгер. Солнок очень укрепили в прошлом году. Он сильнее Эгера.
Гораздо сильнее.
Но пусть Эгер не так укреплен, зато его будет защищать вся Верхняя Венгрия.
Господин Тамаш Балог кисло улыбнулся:
Скажите, а есть у вас какой-нибудь портрет вашего супруга, господина лейтенанта?
Конечно, есть, ответила Эва. В прошлом году написал немецкий художник.
Не будете ли вы так любезны, ваша милость, показать мне портрет? Я много доброго слышал о витязе Борнемиссе. Хотелось бы посмотреть на него.
Разве вы не знакомы? удивленно спросила Эва.
Когда-то были знакомы, да уж давно не встречались.
Хозяйка ввела гостя в комнату. Там стоял полумрак и приятно пахло лавандой. Эва отворила ставни. Видно было, что это гостиная. На полу турецкие ковры. У стены диван, покрытый медвежьей шкурой. Возле окна конторка и книжный шкаф, а в нем не меньше сотни книг в кожаных переплетах. На стене портреты. Портрет старика Цецеи в шлеме, писанный в ту пору, когда у него волосы были еще черные; портрет косоглазой жены Цецеи в шали, расшитой золотом. Потом пожелтевшее изображение Христа в ореховой раме; дальше шаловливое личико девушки, очень похожей на хозяйку дома, и рядом портрет Гергея Борнемиссы. Тонкие черты смуглого, как у цыгана, лица. Большие глаза светятся умом и юношеским задором. Усы подкручены, подбородок окаймлен круглой, мягкой бородкой. Волосы отпущены до плеч.
С интересом разглядывая портрет, Тамаш Балог кивал головой:
Бравый, красивый мужчина! Сколько же ему лет?
Двадцать шесть.
И у вас такой большой сын?
Мы уже восемь лет женаты, с улыбкой ответила молодая женщина. Совсем еще детьми поженились.
Господин Тамаш снова взглянул на портрет:
А правда, что господин витязь бывал и в Константинополе?
Конечно, правда. Я тоже была с ним.
Есть у меня знакомый турок, он рассказывал о нем. Мэндэ-бей. Огромный такой мужчина. Ваш супруг оказал ему однажды большую любезность.
Мэндэ-бей? Никогда не слышала этого имени.
Может быть, ваш супруг поминал Хайвана? Прежде этого турка звали Хайваном.
Эва улыбнулась:
Хайван? Как же не знать! Я тоже видела его.
Тамаш Балог еще раз устремил взгляд на портрет, долго смотрел на него, насупившись и молча кивая головой, словно прощался с ним. Потом поклонился и, пятясь назад, вышел.
Снова в сердце Эвы зашевелилось тягостное чувство. Такое же, как в ту минуту, когда Тамаш Балог прикоснулся к ее ребенку. Тем не менее она проводила гостя до самой лестницы веранды.
Он шел все время по правую руку от нее. Так идут обычно крестьяне. На прощанье отвесил глубокий поклон, что свидетельствовало о благородных манерах. Из дверей вышел пятясь на турецкий лад.
Эву что-то беспокоило, но она стала корить себя за это: «Нехорошо думать дурно о несчастном! Он одноглазый, потому и взгляд у него какой-то змеиный».
Она снова села за шитье и запела, чтобы отогнать тревогу. В саду пела служанка Эва подхватила ту же песню. Потом проворными пальчиками начала пришивать пуговицы к вишневому шелковому костюму. В одном месте распоролся шов. Она стала искать красные шелковые нитки.
Но посетитель все не выходил у нее из головы.
«Кто этот человек? размышляла она, опустив шитье на колени. О кольце спрашивал, рассматривал портрет Упоминал о Хайване Ушел на турецкий манер Кто этот человек?..»
Побледнев, она смотрела невидящим взглядом на запертые ворота, силясь что-то вспомнить. Теперь уже и лицо пришельца показалось ей знакомым. Но где же она видела его? Потом пришла в голову мысль о кольце. Гергей сказал, что возьмет кольцо с собой. Сказал шутя и сунул в карман будничной поддевки. Взял ли он эту поддевку с собой?
Она поспешно подошла к сундуку. Раскидала, разбросала всю одежду. Поддевка здесь. Дотронулась до кармана и нащупала что-то твердое. Кольцо! Кольцо! И даже не завернуто в бумажку.
И вдруг, словно молния, прорезавшая тучу, в голове ее мелькнуло имя. Она ударила себя по лбу: Юмурджак!
Тут как раз вернулась из сада служанка. Видит, что хозяйка лежит у сундука среди раскиданных платьев, в лице ни кровинки, глаза обведены темными кругами.
Ваша милость!
Нет ответа.
Служанка озирается, вбегает в другую комнату. Грабитель, что ли, здесь побывал? Ведь только в прошлую субботу среди бела дня ограбили прянишника Боту. Грабителей до сих пор не нашли.
Схватив флакон с уксусом, служанка трет хозяйке виски, подносит ей к носу флакон.
Мой муж в опасности! вот первые слова, которые вырвались из уст Эвы, лишь только к ней вернулось дыхание. Где мальчик? Ах да, я отпустила его. Луца, скорей дай мне плащ! Пойдем за Янчи!
Но, ваша милость, куда вы? Ведь вы так больны
Я не больна. Идем!
А на самой лица нет, бледна, как покойница. Поднялась на ноги и в чем была поспешно вышла за ворота.
От ощущения опасности напряглись все ее мышцы. Она понеслась прямо к церкви.
По улицам сновали люди, приехавшие на ярмарку. На площади среди телег, коров, привязанных за ногу, прихрамывающих свиней и всякой другой скотины ходили крестьяне, нагруженные бочонками и кадушками. Стоял обычный на ярмарке гомон, носились облака пыли и пахло луком.
Служанка догнала Эву только возле церкви и накинула на нее плащ.
Вдруг из толпы показался школяр.
Он понесся к ним бегом, расталкивая людей и крича:
Басурмане взяли Солнок! Только что объявили перед церковью. Как же я поеду теперь?
Мое дитя! крикнула ему Эва. Где вы оставили его?
Господин Балог повел Янчи в церковь. Сказал, чтобы я известил вас, пока он будет молиться. О господи, господи! Конец стране! Если Солнок в руках турок, то и Эгер не устоит!
Дитя мое! Дитя мое! кричала Эва, задыхаясь, и помчалась вверх по лестнице.
Она вбежала через главный вход в церковь, пробилась сквозь толпу.
Дитя мое! кричала она, едва переводя дух. Дитя мое!
В церкви шла как раз всенощная, и окрестные немецкие крестьяне, сидя на скамьях, громко пели на своем языке: «Christus höre uns! Christus erhöre uns! Herr erbarme dich unser!»[2]
Мать с воплями бросилась к рядам скамеек:
Янчи! Янчи, сын мой!
Но Янчика не откликнулся.
2Пятого сентября Гергей приветствовал утреннюю зарю неподалеку от Широкской крепости. Солнце светило в глаза ему и всей его дружине, где было двести пятьдесят веселых солдат. Впрочем, Гергей приветствовал не столько рассвет, сколько показавшийся на дороге отряд. Гергей даже снял шапку и поднес ее к глазам, защищаясь от яркого солнца.
Отряд двигался им навстречу.
Гергей ехал верхом впереди своих солдат и первым заметил этот в беспорядке двигавшийся отряд. Солдаты шли вооруженные саблями и пиками.
Что за чудеса! пробормотал Гергей. Кто это такие? Турки не турки А если венгерцы, то почему они идут со стороны Эгера?
Вдруг сердце его сжалось: а что, если Добо покинул Эгер?
Ведь король Фердинанд только на словах посылает подкрепления. Не дождавшись от него помощи, пали нынче и Липпа и Темешвар.