Кровь и вода
Допотопное фэнтези
Анна Федорова
© Анна Федорова, 2018
Пролог на небе
Неизвестно, почему, но первое, что он нам показал море. Огромное пространство в непрерывном движении тысячи возникающих и рассыпающихся форм, подчиняющихся какому-то общему мощному ритму, но не похожих одна на другую. Это завораживало. Над морем клубилось небо плотные, как шерсть, темно-серые облака висели обманчиво низко, хотя мы понимали, что на самом деле от них до моря должно быть далеко.
В этом море была какая-то особая свобода. Все понимали, что оно подчиняется законам материи, но живущие не дольше секунды, бесконечно разнообразные волны как будто опровергали это.
Потом мы увидели скалы и столкновение стихий. Море шипело, набрасывалось на скалы и отступало, не в силах ни опрокинуть, ни растворить прочный, гладкий камень, и тут же атаковало снова, не щадя своих солдат. В трещинах скал цеплялись за жизнь невысокие изогнутые растения. Их трепал ветер, едва не раздирая на части, и они поддавались его напору, но сохраняли спокойствие наблюдателей, стоящих над схваткой. Море и ветер шумели на разные голоса: высокие ноты тонули в густом тяжелом шуме и снова вырывались на поверхность звука, удерживая логику сложной мелодии.
Сразу же после этого мы увидели и залитые солнцем счастливые долины, и цветы, и виноградники, и далеко-далеко на севере медленный снег, наполняющий прозрачный воздух, и все остальное. Но самая первая картинка навсегда останется в нашей памяти: море, арена бесконечной борьбы.
Если немного подумать, можно предположить, почему эта картинка была первой. Драматичность момента лучше всего видна в движении; она ускользает от глаз там, где царит иллюзия покоя. Он вкладывал в этот мир свою мечту, свои сомнения и свою надежду надежду на то, что в этот раз война будет выиграна. И мы никогда не увидим, как материя ссыхается и теряет форму, уступая пустоте, как рушатся башни и умирают деревья, как рассвет останавливается на полпути, нарушая все законы, и мир сходит с ума, сдаваясь нашим вечным врагам.
Пока достаточно, негромко сказал он. В его голосе смешивались усталость и гордость.
Никто из нас не решался прервать молчание первым. Вопрос был слишком очевиден, чтобы сразу давать ответ. Образы перед глазами медленно гасли, освобождая наше внимание. Еще немного времени и мы видим перед собой хорошо знакомый зал. Его стены условны и пластичны, как и все на уровне изначального бытия. Здесь все меняется легким усилием мысли, и поэтому нам ничего не грозит. А там, где каждый камешек включен в логику мира и связан ей с рождения до смерти в мирах второго порядка там наконец-то возникает другая, отдельная от нас жизнь, и вот она-то уязвима для атаки Тьмы. Когда вы слышите это, вы представляете себе не море, снег или песок, верно? Вы представляете себе разумных созданий со свободной волей тех, для кого создается любой мир, да?
Его ладони излучали спокойный, чистый свет.
Как вы понимаете, мне остается последний шаг.
Сцена готова, нужны актеры? почти насмешливо уточнил Азраэль.
Картине не хватает главных героев? почти одновременно с ним спросил Оберон.
Четвертый участник разговора промолчал, пожав плечами. Но когда прозвучал простой вопрос: «Как вам понравился этот мир?», он будто проснулся.
Этот мир необыкновенно хорош. Лучше, чем все, что я видел. Я
Да, поразительно. Возможно даже, слишком много красоты, перебил его Азраэль.
Красоты не бывает слишком много, мечтательно возразил Оберон.
Я хотел спросить: будут ли те, кому предназначено жить и умирать в этом мире, лучше твоих прошлых созданий? Будут ли они сильнее?
Хороший вопрос, создатель сделал несколько шагов взад-вперед по шершавому каменному полу. Ты всегда задаешь хорошие вопросы. Да. Я думаю, что да.
Ты уверен?
В Цитадели мечтают увидеть, как мы попробуем еще раз. И еще раз. Чем больше энергии мы вкладываем в эти истории, тем больше они получают, разрушая их. И даже полное уничтожение испорченного ими мира идет им на пользу, питает их. Я знаю только один верный способ не усиливать Тьму, продолжал создатель мира, который мы только что увидели. Этот способ очень прост: ничего не делать. Разрушить можно только то, во что другой вложил усилия. Ошибки есть только в написанном тексте. Если ничего не создавать не за что зацепиться. В пустоте они не смогут сделать абсолютно ничего. Но каждое наше творение делает их башни выше и прочнее. Так было всегда.
Я знаю, холодно сказал Шемхазай. И что? Ты предлагаешь больше не пытаться? Напоминаю тебе, что мы сражаемся с Цитаделью долгие тысячи лет. Они не всесильны. Более того, далеко не все из них бессмертны по крайней мере так, как мы. Они зависят от нас и живут в постоянном страхе. А как только мы сделаем совершенный мир им конец.
Глядя на него, было нетрудно понять: он живет победами и поражениями. Душа, закаленная войной, требовала новых вызовов. Было совершенно понятно, какой выбор сделает он, если создатель этого мира спросит: мы попробуем еще раз?
Азраэль и Оберон переглянулись. Азраэль мягко начал:
И тем не менее, у нас остается один нерешенный принципиальный вопрос. Что мы пытаемся преодолеть судьбу или несовершенство наших замыслов? Магистр, обречены ли наши попытки в любом случае? Или все-таки возможен мир, который устоит перед атакой Тьмы?
Именно это я и постарался сделать. Но мне потребуется ваша помощь.
Шемхазай покачал головой:
У меня есть предположения, что можно сделать. Ты дашь нам достаточно свободы?
В рамках логики мира конечно. Все, что я могу придумать сам, я могу и сделать сам. Но то, что придумаете вы вы и будете делать. И нести за это полную ответственность, конечно.
В его голосе не было и намека на угрозу, но Оберон едва заметно вздрогнул, услышав эти слова. В тот день он выглядел совсем юным мальчиком; когда он смотрел на ландшафты нового мира, его глаза блестели от слез. Слишком много красоты.
Хорошо, Магистр, опускаясь на колени, тихо сказал Оберон. Я согласен.
Шемхазай и Азраэль остались стоять. Было похоже, что Азраэля мучает какой-то неотвеченный вопрос. После нескольких минут тишины он наконец задал его:
Что ты скажешь им о добре и зле? Как ты проведешь границы?
Я постараюсь защитить их, последовал ответ, не лишая свободы воли. Кроме того, в этот раз нам потребуются более четкие законы, как я полагаю.
Магистр, продолжил Азраэль после паузы, я должен сказать, что мой путь больше говорит о свободе мысли, чем о законах.
Мы уже обсуждали это, Азраэль. Я уважаю твой путь и посмотрю, к чему он приведет. В прошлый раз у тебя было слишком мало времени, я помню. Попробуй в этот раз с самого начала. А ты его взгляд остановился на Шемхазае, ты все понимаешь сам. Сколько надежд я на тебя возлагаю, воин.
По-прежнему стоящий на коленях Оберон искоса взглянул на Шемхазая, но тот не заметил этого взгляда.
Я сделаю все, что смогу, Магистр. Я извлек важные уроки из прошлого поражения. Я знаю, где и в чем именно мы оказались слабы.
Хорошо. Надеюсь, вы не будете мешать друг другу.
Это неизбежно, впервые за весь разговор улыбнулся Шемхазай, но мы друзья. Мы постараемся договориться. По крайней мере, я могу это обещать.
Я тоже, сказал Азраэль.
Двое прямо взглянули друг на друга; встреча этих взглядов была похожа на столкновение моря и скал. Шемхазай стоял прямо и гордо, Азраэль мягко улыбался, сложив руки в странную фигуру запястья касаются друг друга, открытые ладони обращены вверх. Воздух вокруг него поблескивал и чуть дрожал. Шемхазай улыбнулся в ответ волевое, жесткое лицо преобразилось.
Я знаю твою мечту, негромко сказал он, и помогу тебе исполнить ее.
Что до меня, заговорил Оберон, то вы знаете мое мнение. Все эти попытки обречены, если позволить им просто жить, не пробуждая в каждом из них жажду творения. Я не понимаю, зачем создавать мир, переполненный людьми, живущими без цели и смысла помнишь, как было в прошлый раз? Не лучше ли сделать мир для немногих но мы будем уверены в этих немногих?
Нет, Оберон. Это плохой путь. Каждый не может быть художником. В любом случае, потребуются пастухи, пекари и цари. Не пытайся сделать всех подобными себе.
Оберон разочарованно вздохнул.
Увидите, что я был прав, предупредил он, но я уже согласился. Этот мир необыкновенно красив, и я попробую его сохранить. С самого начала.
С самого начала, согласился Шемхазай. Проще создавать, чем переделывать. Я уже знаю, что я хочу создать.
Азраэль таинственно улыбнулся.
Стены зала снова стали превращаться в туман. Туман расступался под взглядом, обнажая скелет мира: силовые линии, закрученные в повторяющиеся узоры. Поверх этих линий постепенно возникали цвета и формы, звуки и запахи. Как будто приближаешься к картине: сначала схватываешь общий сюжет, потом разглядываешь мелкие детали. Горная цепь обрастает подробностями: землей, снегом, лесом. И уже потом, в середине пейзажа, взгляд останавливается на нескольких маленьких фигурках: это охотники идут через перевал. И сразу же понимаешь, что ради этих охотников и написана картина.