После школы наступил филфак, и с первых лекций в первые дни занятий вернулся в мою жизнь тот самый Грека с компанией богов и героев. Античность поражала простотой, подробностями и железной логикой отношений между всеми персонажами замкнутого мироздания. На смену легендам и мифам пришли эпосы, и я снова и снова рыдала над описанием кораблей, которые отправились в Трою за Еленой.
Конечно, вместе с Грекой любви моей удостоился Гомер, а позже Осип Мандельштам и его «и море Черное витийствуя шумит, и с тихим грохотом подходит к изголовью». Тогда и родилась мечта жить у моря, Черного. Живу
ХХХ
Ехал Грека, ехал тихо,
Через реку, не спеша.
В грецком сердце пела лихо
Очень грецкая душа.
Грека был на счастье древним
И языческим притом.
Потому ему природа
Имманентила как дом.
Он поймал за хвост наяду,
Фавнам показал «козу»,
Поприветствовал кентавров,
Помолился на грозу,
Ветру погрозил шутливо,
Чтобы кольца бороды
Тот не шурудил игриво
Без намека и нужды
А потом наивный Грека думал,
Что среди тревог
Защитит и успокоит
Не другой, так этот бог.
И такая чудо нега
Грела Греку средь реки,
Что родились поневоле
Очень странные стихи:
Дескать, в середине лета
Ехал Грека, песни пел.
Рак сердито и внезапно
Укусить его посмел.
Только Грека, рассмеявшись,
Рака оттряхнул с руки
И допел таки балладу
Без печали и тоски.
ХХХ
Сегодня мне Гомер приснился-
Совсем старик. Сидел у моря.
Перебирал на чем-то струны,
Гекзаметром под нос бурча.
И море, словно кот ученый,
К его ногам волной катилось,
Плескалось брызгами и рифмой,
Шутливо галькой бормоча
Я плакала во сне от счастья,
Катарсис разбередил душу,
С утра взялась за «Илиаду»
И утонула в море слов!
И рифмы древние, как волны,
В артериях шумели кровью,
И в унисон звучали ритму,
Измеренных водой стихов
ХХХ
Пенелопе нет покоя.
В доме тихом громким воем
Горе рвет сердца и души.
Ни на море, ни на суше
Нет следов и знаков верных.
Умер Одиссей, наверно.
Сгинул воин многомудрый.
Пенелопе очень трудно
Находить из лета в лето
Незаметные приметы
Жизни и любви героя.
И она ночами воет,
И она к богам взывает,
Духам жертвы обещает,
И хитрит, и врет мужчинам,
Для которых нет причины
Отказать в супружьем ложе.
И она почти не может
Больше им сопротивляться
Может быть, пора расстаться
Ей с нечаянной надеждой?
Не сдается.
И как прежде, вероломно и упрямо,
Вяжет, вяжет покрывало,
А ночами распускает.
Ждет и манит, сердцем манит
Заблудившегося мужа.
Больше ей никто не нужен.
ХХХ
Под греческим небом
Над синей водою
Металась сирена,
Кричала от боли,
Бросалась на волны
И пела, и пела.
А море шипело
Соленою пеной.
А море навязчиво
И с укоризной
Шептало чудовищу:
«Угомонись ты!
Смирись со своею
Чудовищной долей!»
Сирена до ночи
Металась над морем
И утром увидела
Призрачный паааааарууууууссс
Там жизнь продолжалась
Еще продолжалась
ХХХ
Я плыву одна
В холодном море
Без одежды
И почти без кожи.
Не похожа я
На человека,
И на рыбу
Не похожа тоже.
Ранят волны
Холодом и солью,
Греет душу
Ожиданье встречи:
«Где ты? Где ты,
Легкая добыча?
Кто ты,
Мореплаватель беспечный!»
Грекина тусовка всегда мне импонировала своим мироощущением: жить надо здесь и сейчас, если что не так до Олимпа рукой подать, если повезет подружишься непосредственно с носителем редких качеств и благ, как Геркулес с Афиной, и будет тебе поддержка!
В царстве Аида мрак и тоска зеленая, ужасные твари и унылые души. Так что лучше радоваться и любить по-максимуму сегодня и продлевать средне-статистическую древнегреческую жизнь настолько, насколько получается беречь себя в боях, пирах и трудах.
Жить, как Грека, жить у моря. Я пишу эти строки в двух шагах от прибоя- специально притащилась, чтобы напитать свое повествование энергией и правдоподобием. Не знаю, как выглядит Эгейское море, но Черное тоже вошло в геродотову историю, а потому причастно и меня причащает своею давностью к чудесам и легендам.
Люблю свой курорт Лазаревское, люблю Сочи, люблю мужа за это тихое местечко. И думаю, если бы среди пьяных разборок родителей мне хоть однажды шепнул сократовский даймон примерно это: «Эй, детка! Потерпи! Не пройдет и двадцати пяти лет, как ты будешь сидеть на красивом балконе и писать свою счастливую книжку», я бы даже бровью не вела на недетские кошмары. И даже договорилась бы с мойрами о том, чтобы поскорее развязали ненужные узлы и приблизили мои блаженные миги!
Люблю свой курорт Лазаревское, люблю Сочи, люблю мужа за это тихое местечко. И думаю, если бы среди пьяных разборок родителей мне хоть однажды шепнул сократовский даймон примерно это: «Эй, детка! Потерпи! Не пройдет и двадцати пяти лет, как ты будешь сидеть на красивом балконе и писать свою счастливую книжку», я бы даже бровью не вела на недетские кошмары. И даже договорилась бы с мойрами о том, чтобы поскорее развязали ненужные узлы и приблизили мои блаженные миги!
ХХХ
Стоп, море!
Замри, не волнуйся, не бойся!
Волну не гони, не швыряй корабли!
До края земли докатись и расстройся,
На воду и воздух весь мир подели.
И тихо, так тихо дыши, как возможно,
Как можно лишь около смерти дышать.
А я буду рядом стоять осторожно,
И сердцу велю осторожно стучать.
ХХХ
Шла волна издалека,
Торопилась, волновалась,
Отражала облака,
Рыбам встречным улыбалась.
И от шторма, и от бурь,
Морщилась и рябью жалась,
И во всю морскую дурь
Грозно на дыбы вздымалась.
После, пеною шурша,
Тихо пела и струилась
И вальяжно, не спеша,
Все катилась и катилась
И, приветствие крича
Удивленным птицам чайкам,
Докатилась И, шепча,
Растворилась в теплой гальке
ХХХ
Жалобно, слезно, отчаянно, грозно,
С громом и долго, с ветром и долго,
Каплями шлёпая зло и серьезно,
Дождь барабанил без сна и без толку.
Словно капризная, вздорная баба
С неба бросался грозой, как посудой,
Плакал и капал, ругался и капал,
Бился в припадках, теряя рассудок.
Утром смирился, все принял и понял,
Грудью о землю разбился на лужи,
Мир успокоил, себя успокоил
«Хватит! подумал, Не нужно
Не нужно»
Куклы и книжки
Наши девочки играют в куклы. Старшая, Александра, шьет их для меня в каждый день рождения, шьет всех нас: маму, папу, Варьку-сестренку и гуся-брата (Алексей любитель гусей, это его тотемное животное). Куклы и книги отдушины, с ними можно построить не просто отдельный мир, а много-много Галактик!
Обожаю рыжих кукол и людей, они особенные, привлекают к себе внимание. Даже если их дразнят, это больше похоже на зависть и обожание, чем на злобу и нетерпимость.
Зависть приятна Была Раньше. Если мне завидуют, значит, в моей жизни есть ценность и то, чего ни у кого нет. Это заблуждение. Пусть моя книга развеет зависть и родит уважение к моим успехам, сочувствие к бедам, радость к победам.
Соберу в охапку всех дочкиных кукол и погорюю вместе с ними о прошлом. Оплачу его и упокою с миром.
ХХХ
Рыжую куклу хочу, Растрепу.
Примерно такую: в платьице синем,
Ватой набитую, недотепу,
В подарок хочу. Невыносимо!
Тонкими пальцами сшитую нежно,
Так, чтоб иголка не ранила сильно.
Чтоб навевала она безмятежность,
Чтобы на полке смотрелась красиво.
Есть у меня две прелестные куклы:
Грустные обе нужна им подружка.
Рыжая. Славная. Чудо -растрепа.
А не какая-то там. Игрушка!
Гвозди
Стыдно и страшно два моих основных состояния от рождения до после тридцати девяти лет. Именно поэтому я никогда не считала себя поэтом: Пушкин поэт, остальным смертным примазываться стыдно. Но отказаться от восторга стихосложения было выше моих сил. Я узнавала музу издалека. Она всегда появлялась на пике синусоиды моих состояний согласно событиям, вызвавшим эти состояния.
Потрясения и победы упорядочивали мысли настолько гармонично, что их оставалось только записать. Я очень, очень, очень люблю эту черту в себе поймать за хвост стишок и залепить его в тетрадь или сразу в сеть.
Сначала моя душа откликалась большей частью на несчастную или глупую любовь, на предательство и безденежье, на воспоминания детства. Чем печальней стихотворение, тем ближе оно к тем периодам жизни, когда я, взрослый ребенок алкоголиков, употребляла людей в отношениях, разрушая их эмоционально, опустошая и подавляя так, как опустошали и подавляли меня. Мне нравились мои раны, так красиво вывернутые наружу, что люди плакали от горя вместе со мной и жалели меня, жалели