Его рисунки вызвали восторг. Павел Леонидович хохотал, Тамара Николаевна смеялась, демонстрируя симпатичные ямочки на щеках, Сергей улыбался, и лишь Светлана поначалу дулась, но затем и она подключилась к общему веселью. Подобного здесь не дарили, по крайней мере семье Сергея.
В рамочку вставлю и на кафедре повешу, сказал Павел Леонидович, любуясь своим шаржем. Пусть завидуют. Никому такого не рисуют! И студентам покажу: пусть знают, что ждет тех, кто не знает уголовного права. Угодил, Борис. У тебя талант! Я ничего подобного не видел.
И я, подтвердила Тамара Николаевна. В школу отнесу подругам показать.
А вот я видел, хмыкнул Сергей. Борис на заставе боевые листки рисовал. Не такие, как этот, он потряс рисунком, но ребятам очень нравились.
Не удивлен, сообщил Павел Леонидович. А сейчас прошу всех за стол. Тамара постаралась, он плотоядно потер руки.
Посидели, выпили, поболтали. Борису вручили подарок транзисторный приемник «Спидола-10». Целых 10 транзисторов! На его робкое замечание, что подарок чересчур дорогой[7], Павел Леонидович лишь рукой махнул:
Ерунда! Не бедствуем. Мы тебе более обязаны ты нам сына сохранил.
После ужина Сергей попросил сестру подать гитару натерев культю, он ходил на костылях. Инструмент вручил Борису.
Спой! Что-нибудь новенькое, а то мой репертуар всем надоел.
Да, да, поддержала Тамара Николаевна. У тебя, Борис, душевно получается.
Что на него нашло, Борис не мог сказать наверное, выпитый коньяк сказался. Не стоило этого петь, тем более, при девочке-подростке. Но он взял гитару, подстроил струны и начал:
На горе, на горушке стоит колоколенка,А с нее по полюшку лупит пулемет,И лежит на полюшке сапогами к солнышкуС растакой-то матерью наш геройский взвод.Мы землицу лапаем скуренными пальцами,Пули, как воробушки, плещутся в пылиМитрия Горохова да сержанта МоховаЭти вот воробушки взяли да нашлиБорис не заметил, как благодушное выражение слетело с лица отца Сергея, а сам он подался вперед.
Я к своей винтовочке крепко штык прилаживал,За сапог засовывал старенький наган."Славу" третьей степени да медаль отважнуюС левой клал сторонушки глубоко в карманА на колоколенке сукин кот занервничал,Стал меня выцеливать, чтоб наверняка.Да, видать, сориночка, малая песчиночкаВ глаз попала лютому дрогнула рукаГорочки-пригорочки, башни-колоколенкиЧто кому назначено? Чей теперь черед?Рана не зажитая, память неубитая Солнышко, да полюшко, да геройский взводБорис умолк и поразился наступившей в комнате тишине. Он поднял голову. По щекам отца Сергея слезы прочертили влажные дорожки.
Павел Леонидович?!
Не обращай внимания, Щербаченя-старший вытер лицо ладонью. Просто вспомнилось. Мы вот точно так лежали, только этот сукин кот бил не с колоколенки, а с водонапорной башни. Полвзвода положил, пока наш танк не подъехал и не сковырнул его снарядом. Там меня и ранило.
Ты не рассказывал, пап! удивился Сергей.
А чего там рассказывать? махнул рукой Сергей Леонидович. Меньше месяца воевал. Как наш Бегомль в сорок четвертом освободили, меня полевой военкомат в армию призвал. Мне шестнадцать было, но по внешнему виду восемнадцать записали. Метрика моя сгорела, когда немцы наши хаты жгли, ну, и я не возражал бить хотел фашистов. Ничему особо не учили винтовку в руки и воюй. Ну, мы, хлопцы молодые, и старались. В первый раз отлично получилось: в траншею быстро заскочили, немцев постреляли, покололи. А потом нарвались В госпитале выяснилось, что мне шестнадцать. Отправили запрос, а из архива подтвердили. Наш, Бегомльский, как оказалось, уцелел вывезти успели. Для меня война закончилась, и поехал я домой. А дружки мои, Колька Довнар и Сережка Кончиц, с фронта не вернулись в том бою и полегли. Как их мамки плакали, когда я возвратился! Так-то вот, сынок. Нет у меня ни медали отважной, ни, тем более, ордена. Это ты нас у нас герой, он взъерошил сыну волосы и повернулся к Борису: Сам песню сочинил?
Нет. Леонид Сергеев.
Он воевал?
Не знаю.
Думаю, что воевал, вздохнул Павел Леонидович. Такое не придумаешь, это пережить нужно.
Извините, сказал Борис. Не хотел вас расстроить.
Ты не расстроил, покачал головой отец Сергея. Ты напомнил. Иногда стоит. Только я не думал-не гадал, когда с фронта возвратился, что моему сыну доведется воевать. Мы тогда считали, что теперь мир надолго наступил. Кто бы мог подумать, что китайцы коммунисты, как и мы Он махнул рукой. Спой еще, Борис! Что-нибудь душевное, не о войне.
Отчего так в России березы шумят?Отчего белоствольные все понимают?У дорог, прислонившись, по ветру стоятИ листву так печально кидаютЯ пойду по дороге простору я рад.Может это лишь все, что я в жизни узнаю,Отчего так печальные листья летят,Под рубахою душу ласкаяДа, талант! сказал Павел Леонидович, когда Борис смолк. И рисуешь замечательно, и поешь не хуже.
Ему в консерватории предложили учиться, сдал друга Сергей. У нас, в Минске. Без экзаменов берут.
Ну, и что ты решил? заинтересовался Щербаченя-старший.
Не знаю, развел Борис руками. Пока не определился.
Выбирай в консерваторию! поспешил Сергей. В Минске будешь. А не то уедешь в Москву и, наверное, там останешься. Потеряю друга.
Я не рубль, чтоб меня терять, возразил Борис.
Но Сергей не согласился, и они чуток поспорили. Атмосферу разрядила Света.
Не уезжайте, дядя Боря, заявила важно. Я, как вырасту, за вас замуж выйду.
Первым хрюкнул Павел Леонидович, следом засмеялась Тамара Николаевна. А спустя секунду хохотали все, в том числе и Светлана.
Да, губа не дура, заключил отец Сергея, когда смех затих. Сам жених с квартирой, да еще Герой. Плюс талант у парня. Ты умеешь выбирать, дочурка.
Вся в меня, улыбнулась Тамара Николаевна.
Ты не счет, покачал головой Павел Леонидович. За бедного как мышь студента замуж выходила.
Ну, и что? Я разве прогадала?
Нет, пожалуй, согласился Павел Леонидович.
То-то, хмыкнула жена.
«А они ведь рано поженились, сообразил Борис. Если отцу Сергея в сорок четвертом было лишь шестнадцать, то сейчас сорок один. Выглядит, конечно, он постарше. Молодые ведь совсем родители Сергея. Мне, когда погиб в Попасной, больше было»
Возвращался он к себе задумчивым. У Сергея было хорошо: теплая душевная атмосфера, все в семье друг друга любят. Ну, а он один, как дуб, растущий в поле, всем ветрам открытый и не нужный никому. Как там Отс пел по радио? «Устал я греться у чужого огня, но где же сердце, что полюбит меня»? На его квартиру и геройский статус жадные найдутся прав отец Сергея, очень даже прав, только что с того Борису? Ему счастья хочется и сердечных отношений как в семье Сергея. Чтоб с женой друг друга с полувзгляда понимать. В прошлой жизни у него так было
«Ладно, чего разнылся? наконец, одернул он себя. Будет у тебя любовь, непременно будет. Не сейчас, так позже. Помнишь, что монах тебе сказал? Раз Господь с тобою не страшись! Правда, он еще про клевету с узилищем что-то говорил знать бы, что имел в виду. Слуги Божьи говорят иносказательно, иногда голову сломаешь, прежде чем поймешь».
Трамвай подошел к конечной остановке. Бросив рефлексировать, Борис вышел из вагона и затопал к своему дому. Стоял теплый летний вечер. Небо вызвездило так, что оно казалось пологом шатра, на котором кто-то изнутри нацепил сияющие блестки. И они казались очень близкими: стоит подскочить рукой достанешь. Завтра будет ясный день.
У себя в квартире он прошел на кухню, где включил подаренную ему «Спидолу». Щербаченя-старший позаботился снабдить приемник батарейками. Борис щелкал переключателем диапазонов и крутил верньер настройки в поисках передающих станций. К удивлению, нашел их много главным образом, на длинных и средних волнах. На коротких их хватало тоже, но приему иностранных станций здорово препятствовал противный вой. Вражеские «голоса» глушили и довольно эффективно.[9] Тем не менее, Борис сумел поймать и «Би-си-си», и «Немецкую волну», и даже радио из Швеции. Только слушать их не стал: и козе понятно, что клевещут. Он нашел «Маяк» и добавил нужной громкости. Под музыку и новости поставил чайник на плиту, а когда тот закипел, заварил щепотку прямо в чашке. Чай индийский, «Три слона» удалось разжиться в гастрономе, где он некогда работал. Разумеется, купил посредством Алексеевны. Подождав, пока набухшие чаинки спустятся на дно, он отпил ароматного и терпкого напитка. Благодать! Ударная доза танина и теина привела мозги в порядок. Сполоснув чашку, Борис вернул ее на полку у плиты и потопал в ванную. После водных процедур расстелил постель и залез под одеяло, не забыв приемник взять с собой.
«Завтра буду загорать, думал, засыпая. Выберусь к кустам на пустыре и возьму с собой покрывало и приемник. Книгу тоже захвачу. Буду там читать под музыку. Выберу местечко поспокойнее, чтобы не пугать народ своими шрамами. Хотя люди вряд ли будут. День-то будний, все работают, да и взрослым загорать здесь, прямо в городе, не очень принято. Это не на море. Хотя дети будут бегать у них каникулы».
С этой мыслью он уснул, не забыв перед тем, как провалиться, выключить приемник.
2
Вадим был зол да что там говорить, просто исходил дерьмом от ярости. Поход к девкам не удался, хотя Витька уверял в обратном.
Телки молодые, глупые, нам легко дадут, уверял приятеля. Пэтэушницы они распутные. Нужно только хорошенько угостить. Выпьем, потанцуем, а потом по комнатам. Нам никто не помешает предки на работе, дом в моем распоряжении. Жарь девок, сколько хочешь! Витька хохотнул. Раком, боком, стоя, лежа. В доме два дивана, и они по разным комнатам.
И Вадим купился. Гормональный шторм, терзавший его тело, требовал разрядки. Он спасался рукоблудием, и оно частично помогало, но хотелось, чтоб по-настоящему. Лечь на женское, горячее, оказаться внутри него, а затем неистово толкать туда-сюда, ощущая неземное наслаждение. О таком Вадим мечтал давно. В свои двадцать лет он ни разу не был с женщиной. Среди однокурсниц в вузе давалок не водилось, а найдись такая, ее бы мигом исключили. За моралью в вузе наблюдали строго члены партии и комсомольцы, кураторы групп и коменданты общежитий. Девушки Вадиму глазки строили, конечно, только их интересовал законный брак. Он жених завидный минчанин с квартирой и влиятельным отцом. Папа у Вадима секретарь горкома партии. Пусть не первый, но начальник, и невестку не обидит. Выбьет ей распределение в столице, заодно пропишет на своих просторных метрах. И с квартирой молодым потом поможет.
Сам Вадим все это понимал, потому таких девчонок сторонился. Ему рано сочетаться с кем-то браком, и родители не согласятся. Мать ему однажды заявила:
Приведешь к нам лярву из провинции я тебя самого из дома выпишу. Отбывать распределение в деревне будешь там учителя нужны. В Хойникском районе или в Малорите.[10] Отцу скажу, чтобы так устроил он мне не откажет.
Это было правдой, и Вадим поверил. Папа был начальником на работе, в доме заправляла мать. Должность у нее была невеликой Кира Тимофеевна возглавляла детский сад, но зато она была минчанкой по рождению, а отец приехал в Минск учиться из деревни. Здесь окончил институт, здесь и встретил свою Киру. Она жила в частном доме, где ее родители и прописали будущего зятя, благо в частном секторе, в отличие от квартир, никаких ограничений не имелось. Это помогло отцу Вадима закрепиться в Минске. Кира настояла, чтобы муж оставил мысли об учительской карьере, занялся партийной, Константин супруге подчинился. В институте проявил себя активным комсомольцем и сумел пробиться в члены партии. Получив диплом, стал инструктором райкома комсомола, а со временем его секретарем. Пусть не первым, но зато начальником. Там его заметили. Перспективного, активного коммуниста пригласили на партийную работу. Начинать пришлось опять инструктором, но Константина это не смутило он попал в номенклатурную обойму. Из нее уже не выпадают даже если провинишься. В худшем случае понизят, отправив в профсоюзы или на советскую работу разумеется, начальником.
Этого, однако, с Григоровичем-старшим не случилось он работал добросовестно. Скрупулезно выполнял порученное дело, был преданным начальству не подсиживал его, не лез в интриги. Это оценили. Константин стал начальником отдела, а потом и секретарем горкома партии, что сказалось на благосостоянии семьи. Из полуторки она перебралась в квартиру в центре Минска. Три большие комнаты, паркет, потолки в три метра высотой. Импортная мебель ее Кира Тимофеевна выбирала лично. Денег у семьи имелось не сказать, чтоб много, но для номенклатуры многое доступно по весьма щадящим ценам например, продукты. В специальном ателье шьют отличную одежду, и весьма недорого. Для партийного начальства фасоны однотипные выделяться им нельзя, а вот их супруги могут не стесняться, чем заведующая детским садом активно пользовалась, пробуждая приступы зависти у подчиненных.
Вадим рос в довольстве. У него имелось то, о чем сверстники мечтали. Своя комната в квартире с телевизором и радиолой. Импортная обувь и одежда. Спортивный велосипед «Спутник», а в шестнадцать лет он получил в подарок мотороллер не какой-то тульский или вятский, а чехословацкую «Чезету», на которой гордо рассекал по городу. К окончанию университета отец обещал подарить ему автомобиль разумеется, если сын не доставит огорчений. И модель озвучил «Москвич-412». Его только-только стали выпускать, и автомобиль-красавец с мощным двигателем был мечтой советских граждан. А еще в Тольятти строился завод, и с его конвейера в будущем году потекут в народ бывшие «фиаты» под советской маркой. Может быть, один из них достанется Вадиму. Потому он был примерным сыном и во всем слушался родителей.
Но гормоны в теле бушевали, и Вадим не мог с их зовом справиться. Рассказал об этом Витьке, и приятель предложил помочь:
Ерунда, сказал Вадиму. Баб, готовых дать, полно. У меня таких знакомых много. Я организую.
И Вадим поверил. Витька был из сельских, жил в Зеленом Луге умирающей деревне на окраине столицы. Город подступил к ней очень близко и грозил снести в ближайшем будущем. А в деревне, как считал Вадим, отношения девчонок и парней более свободны, чем у них в университете. Витька был его клевретом, как сказали бы когда-то. Эту роль себе он выбрал добровольно. Как прилип к Вадиму с первых дней учебы, так уже не отставал. Выполнял любое поручение, взялся и за это. Попросил лишь выдать денег на застолье, и Вадим не поскупился.
Он приехал на трамвае до конечной станции «Зеленый Луг». Прогулялся по типично сельской улице без единого клочка асфальта под переливы собачьего лая из каждого двора.
В избе у Витьки пахло кислым солениями, наверно. Не важно. Главное обещанные девушки там уже присутствовали и хлопали глазами, рассматривая студента.
Поначалу шло как должно. Не сказать, чтоб Вадима впечатлили сельские фемины. Невысокие и коротконогие девчонки выглядели простовато. Но зато молоденькие, с аппетитными выпуклостями спереди и сзади. Звали их Нина и Раиса. Познакомились, расселись за столом. Витька скоренько разлил спиртное по стаканам: девушкам вино, а себе с Вадимом водку. Выпили и закусили, завели застольный разговор. Девушки казались недалекими говорили, мешая русские и белорусские слова. Сообщили: учатся на швей. О приятелях они немного знали Витька постарался, в их глазах читалось восхищение. Быть в кампании студентов, да еще университета И Вадим решил, что дело на мази.
Когда все перекусили, Витька перебрал пластинки и поставил танцевальную мелодию медленную, разумеется. Пригласил Раису, а Нину, незаметно подмигнув, предложил приятелю. Вадиму было все равно: не жениться ведь на девке. В танце он прижался к Нине потеснее, ощутив, как пробуждается желание. И она не возражала, наперев на кавалера мягкой грудью. Так и танцевали. Вдохновленный обещающим началом, Витька предложил всем снова выпить, и компания расселась за столом, где прикончила вино и водку. У Вадима зашумело в голове. Положив ладонь на бедро девчонки под подолом сарафана, он стал гладить бархатную кожу. Нина словно не заметила. Он повел рукою выше и коснулся ткани трусиков. Никакого возражения. Вадима охватило вожделение, член в штанах напрягся, затвердев до состояния кости. Он поднял глаза на Витьку. Тот мгновенно все просек.