Однако одновременно руководство бюро OMA делает смелые заявления о своем проекте: такое радикальное петлеобразное здание открыто говорит о положительных изменениях в политике ЦКТВ. "Проектируя здание Центрального китайского телевидения, – объясняет Дэвид Джаноттен, – мы приложили максимум усилий, чтобы создать общественную зону для всех пекинцев, а не просто здание за стенами. Мы работали, чтобы внести вклад в развитие Центрального китайского телевидения, чтобы сделать его более прозрачным. Мы боролись за то, чтобы проложить общественный маршрут – и для любителя архитектуры, и для того, кто хочет понять, как работает телевидение" [43] . "Поскольку это в действительности движение жизни внутри, – выдвинул скромную теорию Оле Шерен, – это огромный социальный катализатор… Это здание оставляет свободным заключенное в нем пространство. Оно заставляет двигаться… оживляет территорию" [44] . Рем Колхас утверждал, что его здание нарушает архитектурную догму благодаря своей визуальной сложности: "Под каждым углом зрения оно выглядит по-разному, не важно, где вы находитесь. Передний и задний план постоянно смещаются. Мы не создавали одной единственной особенности, а создали 400 таких особенностей. Это то, чего мы добивались: создать неопределенность и сложность, тем самым избежав ограничения эксплицитности" [45] . "Центральное китайское телевидение не только поглощает пространство, но и добавляет что-то свое, создавая место, где вы можете существовать самостоятельно от здания" [46] .
В бюро OMA, возможно, в это искренне верят, но позиция его сотрудников основана на ряде сомнительных предположений. Можно начать с их исследования структуры Центрального китайского телевидения. За последние двадцать лет государство ослабило цензуру в области печатной продукции и вместо этого сконцентрировалось на СМИ: телевидении, кино и газетах. Тяжело представить себе культурную организацию в Китае, которая воспринималась бы более политизированной, нежели Центральное китайское телевидение. Многим китайцам доставляет удовольствие называть новое сооружение Рема Колхаса зданием, из которого вываливается мусор. Только в прошлом декабре новый президент Центрального китайского телевидения вызвал сильную критику (и сравнения с Геббельсом), поскольку требовал, чтобы журналисты работали в качестве пропагандистов. "Их основная и первоочередная обязанность – быть инструментом для выражения мнения. Это суть марксистского понимания журналистики и ее самый главный принцип" [47] .
Что касается непростого для понимания смысла здания, он весьма далек от очевидного, постигнутого за пределами офисов OMA или раскрытого увлеченным архитектурным критиком газеты The New York Times (восхваляющего это творение следующими словами: "Временами оно монументальное и воинственное, временами легкое, почти ускользающее от нас… красноречивое заявление о безрассудной устремленности Китая в будущее"). Осведомленные, а также менее осведомленные китайские наблюдатели посмеиваются над таким анализом. Вот очередные слова Оу Нина: "Стадион "Птичье гнездо" и здание Центрального китайского телевидения – это воплощение государственной власти – новой империи, в которую превратился Китай за последние несколько лет. Поэтому правительство и любит эти здания… Они не поняли, что проект Колхаса – это критика американских небоскребов, они просто хотели чего-то масштабного" [48] . "Это громоздкий монумент, – пренебрежительно подметил Ма Янь Сун. – Никакой демократией здесь даже не пахнет" [49] .
Обычные пекинцы тыкали в здание пальцем. Изначально подбирались довольно невинные эпитеты: прохожие предлагали назвать его "большими штанами", "геморроем", говорили, что оно напоминает им человека, сидящего на унитазе. В 2009 году эти сравнения достигли уровня непристойности: один китайский архитектор распустил слухи о том, что проект различных элементов здания ЦКТВ – штаб-квартиры вкупе с гостиницей и культурным центром, немного более приличного вида башней – напоминает соответственно обнаженную женщину в коленно-локтевой позе и половой член: "Вот те на! Анимированная 3D-модель штаб-квартиры Центрального китайского телевидения, которую мы видели, на самом деле была громадной задницей, увеличивающейся в процессе приближения!" ("Мне весьма обидно, – ответил Рем Колхас, рассерженный сто первым издевательским сравнением, – что самые благие намерения, усилия такого огромного числа людей, от архитекторов до чернорабочих, дискредитированы подобными слухами, которые… вообще безосновательны") [50] .
Руководители OMA, похоже, и сами не понимают, какую роль они играют в Китае. С одной стороны, они изображают себя технократами, помогающими телецентру реализовать свой потенциал с помощью передовых технологий. С другой стороны, выставляют себя инженерами политической души ЦКТВ, пытающимися через искусство и дизайн демократизировать указующий медийный перст однопартийного государства. Оу Нин выдвинул иную, более резкую теорию о причастности бюро OMA к проекту. "Архитектурное бюро OMA похоже на Китай, потому что оно тоталитарное, потому что оно выделяет деньги… Архитекторы, которые хотят реализовать великие идеи, должны ехать в Азию. Им нужно однопартийное государство". Но он заканчивает философским рассуждением: "Китайским архитекторам проще, когда крупные здания создают иностранцы. В таком случае китайцам нет необходимости сотрудничать с правительством и они могут развлекать себя более мелкими проектами" [51] .
В 2004 году солдат, ставший писателем-сатириком, Янь Ляньке опубликовал свой пятый роман. Его ранние рассказы о произволе в армии уже вызывали раздражение начальства, но "Радость жизни" в конечном итоге привела к отставке из рядов Народно-освободительной армии Китая. В книге глава маленького городка – человек с амбициями – жаждет приобрести у посткоммунистической России потерявшие свою ценность на родине останки Ленина и выстроить для них мавзолей, чтобы укрепить собственный авторитет, поднять статус города, сделав его привлекательным для туристов – ведь Китай по-прежнему остается коммунистическим. Для финансирования задуманного предприятия он нанимает труппу акробатов-инвалидов из соседней деревни. Шоу уродов приносит стране шумный успех. Пока беззащитных актеров грабят и унижают, на средства от продажи билетов возводится шикарный мраморный мавзолей.
Книга Яня Ляньке вызвала столь сильную реакцию со стороны властей, поскольку показала, как китайское правительство расценивает архитектуру и эксплуатирует беднейшие и незащищенные слои населения – и все это лишь в слегка преувеличенной форме. В Китае государственная власть не просто опирается на кричащие фасады современных сооружений. Строительство также поддерживает авторитет правительства менее очевидными, но, вероятно, более фундаментальными путями. С 1992 года китайское экономическое чудо – секрет успеха Коммунистической партии, находящейся у власти целых двадцать лет после распада Советского Союза, – покоится главным образом на лихорадочном развитии архитектуры.
До 1980-х годов земля в Китае не была товаром. Убежденный в том, что частное землевладение представляло собой ключ к капиталистической эксплуатации, Мао после 1949 года запретил продажу или покупку земли. Пока на протяжении 1950-х годов шла национализация частных предприятий, происходил бесплатный дележ первоклассной сельскохозяйственной недвижимости между социалистическими рабочими единицами (данвеями) – разрастающимися территориальными комплексами, в которых находились рабочие места, жилье, места отдыха и даже школы и больницы. В ходе "Культурной революции" партия продолжила гонения на домовладельцев – молодые штурмовики Мао, хунвэйбины, развешивали красные плакаты на дверях немногочисленных сохранившихся в Пекине частных домов, призывая владельцев передать им документы на имущество: "А все без исключения, отказавшиеся от выполнения приказа, будут убиты" [52] . Даже после передачи таких документов людей выселяли за город, а их жилье переходило в собственность правительства и сдавалось внаем. Лишь немногим выплачивалась компенсация. Между тем, за городом вся сельскохозяйственная земля раздавалась громадным, подконтрольным партии колхозам, куда входили десятки тысяч индивидуальных фермерских хозяйств. Хотя присоединение к колхозам было условно-добровольным, в реальности выбора практически не было.
В период после кончины Мао Цзэдуна правительство извлекло поразительную выгоду из земли, конфискованной в 1950–1960-х годах. В 1982 году в конституцию по-тихому внесли изменения, чтобы узаконить государственную собственность на все земли сельскохозяйственного назначения. В 1988 году государство приняло новый закон, позволяющий ему извлекать выгоду из такой собственности. Хотя землю все еще нельзя было свободно покупать или продавать, государство уже имело право заключать краткосрочные договоры аренды (сроком до 75 лет). Таким образом, оно получает и средства от сдачи в аренду, и пошлину от сделки, сохраняя за собой право собственности. С 1990-х годов, когда цены на землю стремительно взлетели (с 2003 по 2010 год стоимость недвижимости в Шанхае, например, выросла на 150%; стоимость среднего дома в Пекине теперь превышает размер средней годовой зарплаты в 36 раз, для сравнения: в Нью-Йорке она превышает среднюю зарплату 12 раз), продажа прав на землепользование стала основным источником (вероятно, 60%) доходов государства. А каждое муниципальное правительство старается взвинтить цены на землю (для привлечения бόльших инвестиций) посредством архитектурного украшательства – строительства стадионов, торговых площадей, универмагов, штаб-квартир интернациональных корпораций, глобальных управленческих центров и проч. Для местных органов власти честолюбивые архитектурные проекты превращаются в магический экономический цикл: грандиозные проекты привлекают инвестиции, которые, в свою очередь, обеспечивают развитие инфраструктуры, повышение цен и реализацию еще более грандиозных проектов. Чем более успешен город в финансовом отношении, тем больший контроль над его финансированием можно получить. Правительственные чиновники зачастую выступают партнерами в строительных проектах, представляя партийные интересы на официальном или неофициальном уровне. Потенциальная выгода от такого сотрудничества феноменальна: более половины китайских миллиардеров сколотили состояния на недвижимости (оставшаяся треть обогатилась, работая правительственными консультантами). В 1995 году мэр Пекина был снят с должности по обвинению в получении взятки в размере 37 миллионов долларов от миллиардера-девелопера из Гонконга Ли Ка-Шина за снос нескольких строений Запретного города под строительство колоссального торгового центра высотой 68 метров [53] .
Таким образом, в Китае урбанизация и архитектура – не только опознавательные знаки космополитической современности страны, это еще и материальное жизнеобеспечение однопартийного государства. Из-за отсутствия демократии и прозрачного судопроизводства гражданское общество в Китае противится строительным альянсам бюрократов и бизнесменов с большими связями, даже если они разрабатывают проекты на благо общества [54] . Практически каждый блестящий новый городской торговый центр, тематический парк или коттеджный поселок вырос на земельном участке, полученном в ходе ожесточенной конкурентной борьбы.
В 2007 году журналист Джаспер Беккер поехал посмотреть на ультрасовременный пентхаус на северо-западе Пекина (со сверкающими неоклассическими колоннами, блоками из искусственного мрамора, каркасами из алюминиевого сплава, европейскими фонтанами и подземной стоянкой). Некоторое время он наблюдал за его постройкой. Ему было известно, что бывшие жильцы энергично сопротивлялись девелоперам, что ими руководил человек по имени Чжао, семья которого проживала на этой территории с начала XVIII века (у него даже имелся государственный документ, подтверждающий право собственности). Когда бульдозеры приблизились к его дому, Чжао, закутавшись в плащ, усеянный значками с изображением Мао, стоял на крыше и громко распевал песни времен "Культурной революции". В конечном итоге жители получили по 2000 юаней (на тот момент около 250 долларов) за квадратный метр и были выселены на далекие окраины Пекина. Цена новых, современных квартир превышала эту сумму в восемь раз. После того как Беккера усадили в кресло в стиле рококо перед искусственным камином, он поинтересовался, правда ли, что сингапурский девелопер приобрел права на землю через сына высокопоставленного коммунистического лидера. Его агент по недвижимости Саншайн Сяо нервно захихикал и ушел от вопроса. Беккер продолжил разговор, спросив, что было на территории до строительства здания. "Не думаю, что здесь что-то было, – ответил, нахмурившись, Саншайн. – Не припомню, чтобы тут кто-то проживал" [55] .
Модернизация Пекина за последние двадцать лет изобилует аналогичными историями. Статистика говорит сама за себя: почти 4000 серых улочек с низкими домами (хутуны) – отличительная черта имперского Пекина – пережили 1980-е годы. С конца 1990-х ежегодно сносили около 600 хутунов. На сегодняшний день их осталось менее тысячи [56] . По оценке китайского правительства, чуть больше 6000 человек были переселены для реализации олимпийских проектов, женевский Центр по жилищным правам и выселениям называет цифру 1,5 миллиона [57] . Никто не станет отрицать, что жилые дома в Пекине требовали ремонта. На протяжении десятилетий ими никто не занимался; большие семьи ютились в старых заброшенных постройках без центрального отопления, ванных комнат, а иногда даже без кухонь. Однако массовый снос старых домов проходил под эгидой программы реконструкции старых и разрушенных зданий, согласно которой пекинское правительство позволило снимать сливки девелоперам (льготной категории налогоплательщиков, освобожденным от уплаты налога на арендуемую территорию), и те истолковали программу с максимальной выгодой для себя: выселили жителей на окраины, снесли старые постройки и на их месте построили элитные дома, стоимость которых порой в сотни раз превосходила выплаченные бывшим жителям компенсации. Так называемые демонтажные компании – чайгиан дунши – в последние годы оживленно взялись за дело: в 2002 году в Пекине насчитывалось 700 таких предприятий. В рамках программы реконструкции старых и разрушенных зданий были утверждены многие крупномасштабные проекты, превратившие Пекин в мировой центр потребления с торговыми площадями, торгово-развлекательными центрами, "финансовыми" улицами; лишь немногие компании возвели социальные дома взамен снесенных [58] . Согласно китайскому закону об организации землепользования государство вправе потребовать передать ему земли в "интересах общества". Туманность такой концепции привела к крупномасштабному захвату земель, в ходе которого социальное жилье и сельскохозяйственные земли превращались в прибыльное коммерческое жилье, поля для гольфа и парки развлечений [59] .
Холодным мартовским утром 2006 года пекинец средних лет по имени Чжан Цзинь Ли со слезами на глазах наблюдал за бульдозерами, сносящими его ресторан на улице Мейши, хутун юго-западнее площади Тяньаньмэнь. Названия некоторых близлежащих аллей – аллея Императорского экипажа, аллея Знаний – указывали на богатое прошлое этого района, здесь жили вельможи и интеллигенция. Однако к 2006 году район оказался в сильном запустении: крохотные густонаселенные дома практически походили на трущобы, свободные пространства были завалены грудами булыжников или мусора. Длительный упадок района в сочетании с его расположением в центре города сделали его уязвимым перед девелоперами, а крах дела Чжана (о котором был снят документальный фильм "Улица Мейши") привел длительную борьбу с муниципальным правительством за получение достойной компенсации к печальному концу.
Эта история не только о том, как человек становится жертвой системы. Сам Чжан – харизматик со здоровым чувством юмора, мужчина с приятным низким голосом, владеющий приемами кунг-фу, – не просто отдельный человек, которого легко пожалеть. Многие месяцы он потратил на изучение земельного права и рассылку сотен жалоб в адрес муниципальных властей. Не получив ответа, Чжан организовал собственное движение протеста: объединился с соседями, попавшими в аналогичную ситуацию, растягивал знамена над обреченным на гибель рестораном и даже выполнил сложный фотомонтаж, на котором Председатель Мао (невообразимо!) порицал посягательство правительства на права частной собственности: "Законные права граждан на собственность не могут попираться. Страна должна защищать законные права и привилегии индивидуального предпринимательства, частного сектора и прочих негосударственных экономических объектов. Принудительный снос и выселение нарушают государственные законы! Злоупотребление должностными полномочиями уничтожает простых людей!" И хотя история заканчивается поражением Чжана, фильм представляет собой яркий пример того, как практические цели и страсть могут заставить человека проснуться [60] .