В понятном стремлении охарактеризовать новый этап в творчестве Блока критика порой упрощала и огрубляла его содержание, утверждая, например, что "юный певец любви превратился в певца родины". На самом деле все обстояло неизмеримо сложнее.
Однажды, готовя стихи к печати, поэт записал: "Можно издать "песни личные" и "песни объективные". То-то забавно делить… сам черт ногу сломит". "Внешний" и "внутренний" мир, человек и современность, человек и история теснейшим образом связаны у Блока друг с другом.
Рисующийся в его лирике "страшный мир" – это не столько даже социальная действительность той поры, хотя поэт и впрямь относится к ней резко отрицательно, сколько трагический мир мятущейся, изверившейся и отчаявшейся души, испытывающей все возрастающее "атмосферное давление" эпохи:
Рожденные в года глухие
Пути не помнят своего.
Мы – дети страшных лет России -
Забыть не в силах ничего.… От дней войны, от дней свободы -
Кровавый отсвет в лицах есть."Рожденные в года глухие…"
Определение "певец любви" применительно к Блоку выглядит особенно банально.
Конечно, у него немало стихов, покоряющих силой, чистотой, целомудрием запечатленного в них чувства, и недаром столь разные люди, как Федор Сологуб и Николай Гумилев, сравнивали Блока с Шиллером.
Приближается звук. И, покорна щемящему звуку,
Молодеет душа.
И во сне прижимаю к губам твою прежнюю руку,
Не дыша.Снится – снова я мальчик, и снова любовник,
И овраг, и бурьян,
И в бурьяне – колючий шиповник,
И вечерний туман.Сквозь цветы, и листы, и колючие ветки, я знаю,
Старый дом глянет в сердце мое,
Глянет небо опять, розовея от краю до краю,
И окошко твое.Этот голос – он твой, и его непонятному звуку
Жизнь и горе отдам,
Хоть во сне твою прежнюю милую руку
Прижимая к губам."Приближается звук. И, покорна щемящему звуку…"
Бросающаяся в глаза "неправильность", "разнобой" четных строк этого стихотворения, то предельно кратких ("Не дыша"), то вдруг удлиняющихся, замечательно передает взволнованность и боль этого – поистине – сновидения, счастливое и горестное "сердцебиение" дорогих воспоминаний.
Выразителен ритмический "пульс" и другого стихотворения:
Протекли за годами года,
И слепому и глупому мне
Лишь сегодня приснилось во сне,
Что она не любила меня никогда…"Протекли за годами года…"
Последняя строка недаром трудно выговаривается: о таком ровно и спокойно не скажешь…
Но сколько же у "певца любви" иных стихов – о чудовищных метаморфозах, когда вместо настоящего чувства предстает лишь его кривляющаяся тень, торжествует "черная кровь" (примечательное название блоковского цикла) и между людьми и в их собственных душах разверзается "страшная пропасть"!
В стихотворении "Унижение" нагнетаются образы, казалось бы несовместимые с "нормальными" буднями публичного дома, но беспощадно обнажающие всю губительность, бесчеловечность, кощунственность происходящего: эшафот, шествие на казнь, искаженные мукой черты на иконе…
Замечательна "оркестровка" стихотворения: с первых строк возникает особая нота – напряженный, несмолкающий звук ("Желтый Зимний Закат За окном… на каЗнь осужденных поведут на Закате таком"), пронизывающий буквально все строфы и порой достигающий чрезвычайного драматизма:
РаЗве дом этот – дом в самом деле?
РаЗве так суждено меж людьми?
… Только губы с Запекшейся кровью
На иконе твоей Золотой
(РаЗве это мы Звали любовью?)
Преломились беЗумной чертой…
Нет, если уж уподоблять Блока певцу, то лишь так, как это сделала Анна Ахматова, назвав его в одном стихотворении "трагическим тенором эпохи". Не традиционным слащавым "душкой-тенором", как поясняла она сама, а совершенно иным, необычным – с голосом, полным глубокого драматизма, и "страшным, дымным лицом" (эти слова из другого произведения Ахматовой перекликаются с собственными строками поэта о "кровавом отсвете в лицах").
Блок не только магнетически притягивал современников красотой и музыкальностью стиха ("Незнакомку" твердили наизусть самые разные люди), но и потрясал бесстрашной искренностью, высокой "шиллеровской" человечностью и совестливостью.
Перед его глазами неотступно стояла "обреченных вереница", о которой говорилось еще в сравнительно ранних стихах, не позволяя "уйти в красивые уюты", прельститься надеждой на собственное, "личное" счастье, как бы оно ни манило. В стихотворении "Так. Буря этих лет прошла…" мысль о мужике, который после подавленной революции вновь понуро "поплелся бороздою сырой и черной", вроде бы готова отступить перед радужным соблазном любви, возврата в страну счастливых воспоминаний, но вкрадчивый зов "забыть о страшном мире" сурово и непреклонно отвергается поэтом.
Трагедия мировой войны отразилась в таких стихах Блока, как "Петроградское небо мутилось дождем…", "Коршун", "Я не предал белое знамя…", оцененных критиками как "оазис в пустоте, выжженной барабанной бездарностью" казенно-патриотических виршей, и еще больше обострила у него любовь к родине и предчувствие неминуемых потрясений. Неудивительно, что все происшедшее в 1917 году он воспринял с самыми великими надеждами, хотя и не обольщался насчет того, чем грозило разбушевавшееся "море" (образ, издавна символизировавший у поэта грозную стихию, народ, историю). С замечательной искренностью выразил он свое тогдашнее умонастроение в стихотворном послании "3. Гиппиус":
Страшно, сладко, неизбежно, надо
Мне – бросаться в многопенный вал…
Его нашумевшая поэма "Двенадцать", по выражению чуткого современника, академика С. Ф. Ольденбурга, осветила "и правду и неправду того, что совершилось". Дальнейшие же события Гражданской войны и "военного коммунизма" со всеми их тяготами, лишениями и унижениями привели Блока к глубокому разочарованию. "Но не эти дни мы звали", – сказано в его последнем стихотворении "Пушкинскому Дому". Его муза почти замолкает.
И все же даже в редких, последних "каплях" блоковской лирики сказалось бесконечно много: и благодарное преклонение перед жизнью, красотой, "родным для сердца звуком" отечественной культуры ("Пушкинскому Дому"), и страстный порыв сквозь наставшую "непогоду" в "грядущие века", и прощальное напутствие собственным стихам, в котором вновь прозвучала столь дорогая ему мысль о неразрывности "объективного" и "личного", образовавшей драгоценный и неповторимый склад его поэзии. В надписи, сделанной на одном из своих последних сборников, подаренном героине цикла "Кармен", актрисе Л. А. Дельмас, он обращался к своим "песням" со словами:
Неситесь! Буря и тревога
Вам дали легкие крыла,
Но нежной прихоти немного
Иным из вас она дала…
Смерть Александра Блока глубоко потрясла самых разных людей.
"Наше солнце, в муках погасшее", – писала о покойном Анна Ахматова.
"У Блока не осталось детей… но у него осталось больше, и нет ни одного из новых поэтов, на кого б не упал луч его звезды, – отозвался на горестную весть другой замечательный писатель, Алексей Ремизов. – А звезда его – трепет слова его, как оно билось, трепет сердца Лермонтова и Некрасова – звезда его незакатна".
Она сияет и поныне.
Андрей Турков
Из книги первой (1898–1904)
Внемля зову жизни смутной,
Тайно плещущей во мне,
Мысли ложной и минутной
Не отдамся и во сне.
Жду волны – волны попутной
К лучезарной глубине.Чуть слежу, склонив колени,
Взором кроток, сердцем тих,
Уплывающие тени
Суетливых дел мирских
Средь видений, сновидений,
Голосов миров иных.
3 июля 1901