Действие повести происходит в годы гражданской войны в Сибири. В одном из сибирских городов губернский комитет направляет в Москву золото и драгоценности. Враг, пробравшийся в губком под видом рабочего, сообщает об этом белогвардейскому подполью. Ценности попадают в руки белогвардейцев. Чекисты разоблачают врага и ликвидируют орудовавшую в тех местах банду.
Повесть написана на основе сценария известного кинофильма.
Волшанский губком заседал в гулком, громадном зале старинного особняка. Низко висевшие над столом керосиновые лампы с трудом боролись с темнотой.
У секретаря губкома Василия Антоновича Сарычева - усталое и бледное, с припухлыми от бессонницы веками лицо нездорового человека. Худ и бледен был и сидящий рядом с ним представитель из Москвы. Серый френч, в который он был затянут, оттенял по-юношески мягкие черты его лица.
- Размеры бедствий огромные, - говорил юноша. Голос его дрожал от волнения. - Свирепствует тиф. Голодом охвачены пять больших губерний. Голодающие взывают о помощи ко всей революционной России. Вот они...
Юноша достал из кармана френча пачку фотографий, подал ее Николаю Кунгурову, заместителю председателя губчека, бритоголовому сорокалетнему человеку в гимнастерке. Тот протянул руку за фотографиями, другая его рука, левая, согнутая в локте, висела поперек груди на черной перевязи.
- Только что созданная буржуазными странами Лига Наций отказала в помощи голодающим Поволжья. Надеяться, товарищи, не на кого, лишь на самих себя, на вашу пролетарскую солидарность, - волнуясь, продолжал юноша.
- Собранный хлеб мы уже отправили, - заметил Кунгуров.
- Этого мало, - отозвался юноша. - Голодают миллионы. Не помогать, а продавать нам хлеб за границей согласны. Канада и Америка. Сами понимаете, за золото. В стране разруха, не мне говорить вам об этом, товарищи. И тем не менее нужно золото, чтобы покупать хлеб. Люди просят о помощи. - Он окинул взглядом сидящих напротив Степана Липягина - председателя губчека, пожилого, мрачноватого вида мужчину с рябым лицом и большими, натруженными руками, чекиста Егора Шилова, носатого, с резким упрямым подбородком. Вытертая на локтях до белизны кожаная куртка была наброшена на плечи. Хмурясь, разглядывал он фотографии.
Сарычев вдруг судорожно закашлялся, поправил шарф, обмотанный вокруг шеи, и, протирая платком очки, сказал:
- Чека уже неделю назад приступила к конфискации золота и ценностей у буржуазии.
Из рук в руки фотографии продолжали свой скорбный путь вокруг стола. И то, что видели на них члены губкома, вызывало у них даже не тревогу, а безотчетный страх. Им, прошедшим тяжкие дороги гражданской войны, такого видеть не приходилось. Оборванные, изможденные женщины и старики с почерневшими от горя и голода лицами, темные, могильные провалы глаз. Тонконогие детишки со вздувшимися животами. Брошенные деревни, запустение... И трупы. Трупы людей на дорогах, деревенских улицах, на пристанях. Бесконечные очереди еле живых людей. Сколько же потребуется золота, чтобы вызволить из беды всех обездоленных? Страшно подумать. Но золото нужно доставать. Во что бы то ни стало...
Прошла неделя, и они вновь собрались в этом же старинном зале. Нежаркое, подслеповатое солнце светило в длинные, узкие окна. Теперь в углу зала была видна статуя средневекового рыцаря в железных доспехах. На шлем кто-то набросил матросскую бескозырку. Степан Липягин и Николай Кунгуров укладывали в просторный, из прочного брезента, баул драгоценности: спутанные связки жемчужных нитей, ожерелья и колье, броши и перстни, золотые монеты.
Егор Шилов вертел в руке, разглядывая, золотую десятку, хмыкнул.
- Чудно, в тридцать шесть лет первый раз золотую монету в руках держу. Лови! - И он кинул золотой Липягину.
- Пятьсот тысяч золотом, - проговорил Николай Кунгуров, опуская в баул золотые монеты, и спросил: - Итого?
- Итого, учитывая примерную стоимость драгоценных камней, на пятьсот семьдесят тысяч царских рублей... - ответил Сарычев, помечая карандашом в реестре. - Неплохо...
- Собрали, что могли! - устало проговорил пожилой рабочий Никодимов, грузный, располневший человек с пышными седыми усами. - Вытряхнули буржуев дочиста! По всей губернии!.. - Он неожиданно громко засмеялся, показывая редкие прокуренные зубы.
- Ну, ладно, пошел я. - Шилов поднялся. - У меня нынче с одним спекулянтом разговор сложный предстоит. До свиданьица! - Он дружески хлопнул Липягина по плечу, направился к широким двустворчатым дверям с массивными бронзовыми ручками в виде львиных голов. У дверей обернулся: - Степан! Буду нужен - я в тюрьме!
И вышел, без стука притворив за собой дверь.
Липягин тем временем закрыл баул, щелкнув замком, два раза повернул ключ. Зачерпнув щепкой из банки расплавленный сургуч, облил замок. Делал он все это неторопливо и аккуратно. Приложил к сургучу печать.
За столом переговаривались:
- Такое дело своротили, а?
- Н-да... полдела, а может, и четверть.
- Это почему?
- Потому. Золото еще довезти до Москвы надо. Есаул Брылов под самым городом шурует. Двести пятьдесят сабель.
- Может, и побольше...
- И другой шантрапы хватает.
Василий Антонович Сарычев сидел во главе стола, смотрел на товарищей, слушал разговоры. Закашлявшись, он с трудом отдышался, сказал, глянув сердито на Липягина:
- Кончай же, Степан, табак смолить, ей-богу! Сколько раз тебя просить?
Липягин поспешно разогнал рукой клуб дыма, погасил в пепельнице самокрутку, сунул ее в карман.
- Сколько нужно охраны, как думаешь? - спросил Сарычев и посмотрел на Забелина, молодого бородатого человека с орденом Красного Знамени на гимнастерке.
- Человек пятьдесят могу выделить, - отозвался Забелин.
- У Брылова - двести пятьдесят! - возмущенно воскликнул Никодимов. - Шутишь, что ли?!
- Больше не могу. Каждый человек на счету, - спокойно ответил Забелин.
- Чека людей добавит, - подал голос военный с густыми, сросшимися на переносице темными бровями. - Липягин, давай людей!
- Толку-то? Если есаул про золото узнает, он все банды соберет. Разгромят эшелон - и все дела, - возразил Никодимов.
Сарычев нервно барабанил пальцами по столу, взгляд его усталых, увеличенных стеклами очков глаз перебегал с одного лица на другое.
- Вот видите? - проговорил он. - Получается, что главное дело впереди.
Разговоры за столом смолкли.
- Посылать золото под усиленной охраной - смысла никакого. Согласны? - Сарычев пристально посмотрел на товарищей.
- И что ты предлагаешь? - прозвучал в напряженной тишине голос Кунгурова.
- Сколько мы можем выделить охраны? - в свою очередь спросил Сарычев. - Ну, пятьдесят человек. А какой смысл?
- Броневой вагон, - неуверенно предложил военный. Его широкие брови приподнялись, неожиданно открыв светлые голубые глаза. - С пулеметами... броневой вагон.
- От Волшанска только до Кедровки перегон - триста верст, сплошь тайга. Пути подорвут - и труба нашему вагону. - Сарычев махнул рукой и снова тяжело закашлялся. Отдышавшись, он встал, прошелся от стола к окну, остановился напротив тяжелой золоченой рамы, криво висевшей на стене. Да, портрет вынули, а про раму забыли.
- Три или четыре человека должны сопровождать золото, - повернувшись к столу, сказал наконец Сарычев. - Лучше четыре. Двое снят, двое охраняют. И в полной тайне. Чтоб никто не знал, кроме нас и сопровождающих, об этом бауле. Согласны? - И опять посмотрел на товарищей.
За столом снова воцарилось молчание. Никто не решался первым одобрить предложение секретаря.
Каждый понимал, что лучше бы как-нибудь по-другому, понадежнее. Но как? Где взять людей? Не было сейчас сил, чтобы ликвидировать банду Брылова, который до того обнаглел, что стал появляться чуть ли не в самом городе. А тут золото! Собранное с таким трудом.
- В общем, по-моему, годится, - после паузы проговорил Степан Липягин.
- Уж больно риск велик, - осторожно заметил Кунгуров, постукивая белым, из слоновой кости, резным мундштуком по столу.
- Ну, милый мой, сейчас во двор вечером выглянуть и то рискованно - так и жди пулю в лоб, - усмехнулся Никодимов.
- Вчера представитель из Москвы сказал, что поступили сигналы, будто в наших краях обосновался какой-то террористический подпольный центр белых, - снова заговорил Сарычев. - А где они окопались - черт разберет! Твоя, между прочим, забота! - Он сердито посмотрел на председателя губчека Липягина.
- Бей, не жалей! - Липягин похлопал себя по шее. - Во всем я виноват!
- Давайте сначала с золотом разберемся, - сказал Кунгуров.
Сарычев достал из внутреннего кармана пиджака вчетверо сложенный листок, протянул Липягину:
- Я тут прикинул кой-какие кандидатуры. Поглядите.
Липягин пытливо всмотрелся в колонку из четырех фамилий, передал листок Никодимову. Тот прочитал, подумал, передал бумагу Забелину.
- Ну что, люди, по-моему, надежные, - после паузы проговорил Забелин.
- И с опытом, - подхватил Сарычев. - В случае чего не растеряются. Вон пошли Никодимова, так он с пяти метров в слона промажет... - Секретарь губкома засмеялся.
Члены губкома заулыбались, глядя на седоусого пожилого человека.
На простоватом лице Никодимова появилась хитрая улыбка.
- Нет, Василий Антонович! - ничуть не обидевшись, возразил он. - Я хоть и левша, но ежели надо, в игольное ушко врежу.
Все засмеялись и тут же смолкли. Раздался резкий и решительный голос Николая Кунгурова:
- Я категорически против кандидатуры Шилова!
- Почему? - быстро спросил Сарычев.
- Грунько, Дмитриев и Лемех не вызывают у меня никаких сомнений, а Шилов... Вам известно, что весной этого года при ликвидации банды штабс-капитана Соловейко был убит родной брат Шилова, Федор? - Кунгуров помолчал. - Он командовал в банде Соловейко сотней забайкальских казаков. - Кунгуров с силой стукнул мундштуком по столу.
- Фью-ить! - присвистнул Никодимов. - Я не знал...
- После ликвидации банды Липягин и я вызывали Шилова, беседовали с ним. И оказалось, что о том, где находится его брат, он знал давно. Знал и скрывал от партии и товарищей. - Кунгуров еще раз перечитал фамилии, передал листок соседу. - Так вот, - закончил он, - учитывая сложную обстановку и огромную ответственность задания, я возражаю против кандидатуры Шилова.
Снова наступило молчание, потом Забелин неуверенно возразил:
- Подождите, товарищи, при чем тут Шилов? Он сам по себе, а его брат сам по себе.
- Что значит "сам по себе"?! - повысил голос Никодимов. - Почему скрывал? Брат в банде, а он, понимаешь, скрывал! Это как называется?
- Хорошенькое дело - "сам по себе"! - поддержал рабочего Кунгуров. - Эдак любую классовую близорукость оправдать можно.
- Да при чем тут классовая близорукость? - поморщился Забелин. - Мало ли отцов и братьев оказались по разные стороны баррикад.
- Вообще-то, мужик он расторопный, - со вздохом проговорил Липягин. - Проверен не раз, в переделках разных бывал.
Липягин посмотрел на сидящих за столом членов губкома и еще больше помрачнел, злясь на самого себя. Нет, не так сказал. Надо было бы рассказать товарищам о том, как они с Егором Шиловым больше двух лет плечо к плечу дрались в одном эскадроне, как под Саранском Шилов тащил его на себе, раненного, истекающего кровью, вынес из самого пекла боя... Надо было бы и о том сказать, что под Уфой, когда был убит их любимый комэска Федор Жгун, Шилов повел эскадрон в атаку. Эх, многое можно было бы порассказать... А у него, у Липягина, и слова-то настоящего не нашлось: "мужик расторопный"... "И что Сарычев молчит?" - с тоской подумал Липягин.
- Кабы другой кто сказал, внимания не обратил бы. А от председателя губчека такие речи слушать даже странно! - Никодимов рассердился, его. седые усы встопорщились.
- О том, что брат Шилова воевал у Семенова, а потом оказался в банде Соловейко, я знал давно! - Секретарь губкома Сарычев прихлопнул ладонью по столу. - И потом мы с Шиловым не первый день знакомы! Слава богу, еще против Колчака партизанили. Решительный мужик, не теряется в любой обстановке... Преданный делу революции. До конца... - Сарычев снял очки, стал протирать их кончиком шарфа.
"Сказал все-таки. Ну, спасибо, Василий!" - И Липягин благодарно взглянул на секретаря.
Вновь молчание воцарилось за столом. Липягин решительно сказал:
- Тогда давайте голосовать!
- За всех сразу или по отдельности?
- За всех сразу! - ответили одновременно несколько человек. - Чего волынку тянуть?
- Кто "за"? - спросил Липягин.
Все, кроме Николая Кунгурова и Никодимова, подняли руки.
- Против?
Уверенно взметнулись вверх две руки. Все молча посмотрели на Кунгурова и Никодимова.
- Так, товарищи, кандидатуры приняты, - сказал Сарычев. - Теперь второе. Медлить с отправкой золота нельзя. Сегодня пятнадцатое. Послезавтра, семнадцатого, в шесть тридцать вечера пойдет поезд на Москву. Через Челябинск, Пермь. Вот этим поездом и предлагаю отправить товарищей.
- Слушай, Василий Антонович, а не маловато - четыре человека, а? Может, прибавим человек пять? Переоденем под мешочников, под мужиков... Все спокойней будет, - проговорил Липягин.
Сарычев выслушал, вздохнул:
- Эх, Степан, у тебя в одно ухо влетает, в другое вылетает... Ведь решили уже! Зачем говорить впустую... Товарищи, вы свободны. - Сарычев подвигал бумаги на столе. - Кунгурова и Липягина прошу остаться.
Люди поднимались, гремя стульями, торопливо закуривали и, переговариваясь, шли к массивным дверям с бронзовыми ручками.
Сарычев, Липягин и Кунгуров остались одни. Липягин отошел к высокому, узкому окну, отворил его и закурил самокрутку, пуская дым на улицу.
- Давай сюда ребят, - негромко сказал Сарычев, надевая очки.
Кунгуров прошел к дверям, отворил их и громко позвал:
- Глухов!
Появился красноармеец в длиннополой шинели, с винтовкой.
- Грунько, Шилова, Дмитриева и Лемеха вызови сюда.
Красноармеец козырнул и вышел, притворив, дверь.
Липягин стоял у окна, молча курил.
- Значит, послезавтра, - задумчиво произнес Кунгуров.
Грунько, невысокий, крепкий мужчина в линялой гимнастерке и вытертых кожаных галифе, не мигая, смотрел прямо перед собой.
- Повезете золото, собранное по всей губернии, - сказал Кунгуров. - Поедете вчетвером семнадцатого, в шесть тридцать.
- С кем? - спросил Грунько.
- Семнадцатого встретимся на вокзале, там узнаете. У вас почти два дня в запасе, можете отдохнуть. И еще: постарайтесь никуда не отлучаться из дому.
То же было сказано Дмитриеву и Лемеху. И лишь с Шиловым произошел несколько иной разговор.
- Задание трудное и ответственное... - пристально Глядя в его напряженные глаза, говорил Кунгуров. - Не скрою, при обсуждении кандидатур я голосовал против тебя, товарищ Шилов.
- Брата вспомнили? - Шилов чуть усмехнулся.
- Разное вспоминали, - уклонился от ответа Кунгуров. - Но вот товарищи и... секретарь губкома Сарычев решили оказать тебе доверие. Так что сам понимаешь...
- Понимаю, - отозвался Шилов.
- Ну и хорошо! - Кунгуров откинулся на спинку стула, еще раз бросил на Шилова внимательный взгляд.
Сарычев и Липягин молчали.
- С кем поеду? - после паузы спросил Шилов.
- На вокзале узнаешь, - сказал Сарычев. Он встал, прошелся по комнате. - Ежели из Москвы протелеграфируете, что все в порядке, мы ваши портретики вот в эту рамочку поместим! - Секретарь губкома улыбнулся, сказал весело Липягину: - Э-эх, была не была! Дай закурить!
Дом стоял в глубине темного, мощенного булыжником двора. Дом был старый, из потемневших от времени бревен. В длинный, тускло освещенный коридор выходили двери, на которых висели замки: люди, кинув свое жилье, уехали в поисках лучшей жизни.
В доме теперь жили только двое: любопытная и скандальная бабенка Анфиса и Шилов. Комната его была в глубине коридора. Шилов лежал на железной кровати, поверх серого солдатского одеяла, смотрел на облупившийся потолок и курил. Кроме кровати в комнате стояли платяной шкаф, стол, стул и маленькая этажерка с книгами. На столе лежала стопка бумаг, матово поблескивали части разобранного пистолета системы "Смита и Вессона": Шилов любил разбирать и смазывать свое оружие.
За дверью поскрипывала половицами Анфиса. Ее мучило любопытство: хотелось узнать, отчего это сосед Егор, чекист, сидит дома. Но спрашивать боялась и, томясь, бродила по коридору. Наконец не выдержав борьбы со своим любопытством, она распахнула дверь.
- Егор, - сказала она, тараща глаза и пытаясь изобразить на лице удивление и даже испуг, - Егор, чегой-то я сегодня на улице слышала, тебя, говорят, из чека выгнали?
Шилов повернул к Анфисе голову, ничего не сказал, только улыбнулся. Анфиса секунду помедлила, а потом опять спросила:
- Егор, правду говорят, а?
- Ничего ты, Анфиса, не слышала, - спокойно ответил Шилов. - Любопытно тебе очень, что я дома сижу, вот и несешь ерунду. Верно? - И Шилов снова улыбнулся.
- Вот черт проклятый! - Баба в сердцах хлопнула себя по бокам. - Все угадает! Неинтересно с тобой, Егор, в одной квартире жить.
Шилов засмеялся негромко. Анфиса хлопнула дверью, но тут же, приоткрыв снова, спросила:
- И вправду, чего дома-то торчишь? Случилось что?
Шилов не ответил.
- На базаре бабы баяли, столько золота со всей губернии собрали, будто в чека все подвалы битком набиты.
Шилов не ответил.
- Эх, ты-и... - Анфиса укоризненно покачала головой. - Я-то думала, с чекистом в одной квартире жить буду, столько новенького, интересненького понаслушаюсь. А ты... - И ее растрепанная голова исчезла за дверью.
Шилов полежал еще немного, потом сел к столу и медленно начал собирать пистолет.
Была глубокая ночь, Шилов спокойно спал, завернувшись в одеяло. Он не слышал, как к его дому подъехал автомобиль, не видел, как из него вышел человек. Вздрогнул, когда в окно громко постучали.
Задребезжало стекло. Приученный работой, Шилов спешить не стал. Он взвел курок, осторожно подошел к окну, прижавшись спиной к стене.
- Кто? - негромки спросил он.
- Егор Макарыч, я от Липягина! Пакет! Срочно!
Шилов открыл окно. На улице было совсем черно, и лицо приехавшего человека смутно белело.
- Иди к крыльцу, я открою, - сказал Шилов.
- Не надо. Вот возьмите, времени нет, - ответил человек.
Шилов взял протянутый ему из темноты пакет.
- Мы ждем вас в машине. Скорей, Егор Макарыч! - проговорил посыльный, и Шилов услышал удалявшиеся быстрые шаги. Смутно доносился сквозь открытое окно стук мотора.
Шилов рванул сургуч на пакете, развернул бумагу. Прочел.