Тамару втянули за руки на борт полуторки, постелили шинель между двумя бочками с бензином. Всю дорогу солдаты и она пели про священное море, про степь, где умирает ямщик, и еще почему-то - песенку о валенках.
Ехать было неудобно и холодно. Бочки то и дело накатывались на ноги, солдаты отпихивали их покрасневшими кулаками. Но удержать на месте тяжелые железные посудины не было никакой возможности: шофер отчаянно гнал полуторку по узкой скалистой дороге, со свистом влетал на высотки, стремглав мчался вниз и даже, казалось, выгибал машину на поворотах.
Ему стучали в кабину и говорили:
- Потише ты, черт! Пассажир у нас тут.
Шофер улыбался, охотно кивал головой и гнал машину еще быстрее.
Была середина февраля, полярная ночь уже кончилась; солнце все дольше задерживалось на небе. И девушке было хорошо видно, где они едут.
Скалистые горы клубились тучами. Тамара отметила, что горы сложены из кристаллических пород, представленных гранитами.
Дорога извивалась тонкой нитью с внезапными петлями и поворотами. Тамара почему-то старалась запомнить, что здесь большое количество кривых и что чередуются они с тяжелыми подъемами и спусками. Подъемы местами доходили до двадцати градусов.
"Зачем мне помнить об этом? - подумала Тамара и тут же усмехнулась: - Я ведь геолог. Как же иначе?".
Она внезапно вспомнила подругу детства, хилую безвольную девочку, которой внушали, что физический труд - удел неудачников.
Подруга пыталась поступить в медицинский институт - и провалилась. Тем же окончились попытки устроиться в индустриальный техникум и педагогическое училище. Наконец после долгих хлопот родителей ее зачислили в институт мясо-молочной промышленности.
"Ну, нет, - весело подумала Тамара и тряхнула головой, - меня не устраивает такая всеядность. Геология, кажется, придумана специально мне".
От этой мысли стало легче, и на минуту забылась горькая неудача в ее жизни.
Машина остановилась в небольшом поселке, и старший команды побежал доложить дежурному офицеру, что с ними приехала девушка.
Солдаты, проведав об этом, высыпали из казармы. Они рассматривали приезжую, и в глазах их можно было читать и тайный восторг, и явную тоску, и, может быть, надежды на счастье.
Если не считать двух жен офицеров, поехавших за мужьями, женщин в этом углу побережья совсем не было, и молодость безмолвно скучала и томилась.
Красота девушки казалась здесь ослепительной. Солдаты смотрели нежно и молча, славные стриженые ребята, еще не умевшие скрывать своих чувств.
Узнав, что Тамаре надо за Большой перевал, дежурный огорченно развел руки, и девушка успела заметить, что кожа у него на кистях тоже обветренная и потрескавшаяся.
Оказалось, что зимой через горы не идет ни одна машина. Зима здесь тянется долгие месяцы, бураны и метели достигают двенадцати баллов, и перебраться через перевал можно только пешком. Команды переходят хребет, обвязавшись общей веревкой, утопая в снегу и задыхаясь от ветра.
Только очень опытные каюры иногда одолевают Большой перевал на оленях. Упряжка из четырех животных, впряженная в легкие нарты, может взять одного человека, если не считать каюра.
Сейчас, правда, в поселке есть каюр, и он держит путь мимо залива Большая Мотка. Но он едва ли пойдет в такую погоду. У него две упряжки, это верно, однако снег сильно занес дорогу, и можно сорваться в ущелье.
- Я поговорю сама, - сказала Тамара. - Покажите, где он.
И повторила, будто лишний раз хотела убедить себя:
- Я все объясню сама.
...Они выехали утром, как только невысоко над скалами показалось солнце. Олени бежали медленно, низко неся головы, и девушке казалось, что животным ни за что не подняться на перевал.
"Слабенькие, - думала она и незаметно для каюра дула на прихваченные морозом пальцы. - Куда им по такому снегу?"
Вдали показался Большой перевал.
Каюр остановил упряжку, - вторая, пустая, была привязана к задку нарт, - и полез в мешок.
Копаясь в нем, старик что-то бормотал про себя, и казалось, что он ругается.
Наконец выпрямился и протянул девушке оленью ма́лицу, то́борки и липты́.
- Надень, - проворчал он, любуясь ее лицом и гибкой фигурой, которую не портили теплое пальто и надетый под него меховой жилет. - С Севером нельзя шутить. Даже если кровь как кипяток.
Она усмехнулась, надела все, что дал каюр, и стала похожа на бесформенный мешок, такой, в каких привозят белье в механические прачечные.
- А теперь погреемся, однако, - решил он и что-то сказал оленям. Животные легко потянули пустые нарты на перевал.
- Он любит тебя? - спросил каюр, запалив трубку,
- Нет.
- Зачем тогда идти?
- Я люблю.
- Понимаю.
Через несколько шагов каюр проворчал:
- Женщина стыдлива, и это, может, лучше красоты - женская стыдливость. Ты очень любишь?
- Да.
- Я задал пустой вопрос. Везде много хороших мужчин, и далеко не едут зря. Далеко ищут одного, не такого, как все. Это так.
Лицо старика изрезали морщины. Жидкие светлые брови и такие же усы были самые обычные, но в глубоких и немного раскосых глазах жила умная мысль, осторожная и немногословная.
- Я все же не поехал бы, - вздохнул старик, и девушка почувствовала, что речь его стала отрывистей - идти становилось труднее. - Он не заслужил того.
- Почему?
- Ты очень красива, и у тебя прямая душа. Если он не любит, разве стоит твоей любви?
Раскурив потухшую трубку, каюр добавил:
- Я встречал его один раз у горы Большой Кариквайвишь. Зачем тебе любить Нила?
- Я не красива, - запоздало ответила она, тоже начиная задыхаться. - Вы редко здесь видите женщин.
Внезапно она остановилась, и лицо ее побелело. Казалось, только сейчас до нее дошел скрытый смысл его слов.
- Почему мне не любить Нила? У него уже есть кто-нибудь?
Она спросила спокойно, так спокойно, как только ей позволяло дыхание на этом проклятом пути через перевал, и вся съежилась, готовая к безжалостному ответу, как к пощечине.
Старик ничего не ответил. Он остановил оленей и приказал ей сесть на нарты.
Она стояла молча возле узких саней, смотрела на каюра почти с ненавистью и ждала ответа.
- Садись, - распорядился он. - У Нила нет женщины.
Она не поверила старику, и в ее глазах мелькнуло бешенство, жалкое бешенство обманутой женщины.
- Ты врешь мне! - задохнулась она от ветра. - Скажи все, как есть, и мы повернем на юг.
- В партии есть женщина, но они - только товарищи. Я говорю правду, и мне незачем врать.
Тамара села на нарты, прижалась к каюру и закрыла глаза.
- Прости меня. Я глупая, и у меня плохой характер. Но ты тоже виноват. С дурочками надо говорить, как с детьми.
Она спала, может быть, несколько минут.
Открыла глаза и увидела: олени стоят без движения, их бока потемнели от пота.
- Да, надо пойти или сесть на вторую упряжку, - ответил он на ее безмолвный вопрос.
- Мы пойдем, - сказала Тамара. - Это пустяки.
- Погоди. Надо обвязаться.
Он крепко стянул ее в талии веревкой, второй конец веревки привязал к своему ремню.
Короткий день кончился - и они двигались в редкой мгле. Девушке мерещилось, что они бредут по чужой планете, которая даже не вертится оттого, что ее сковало морозом.
Каюр шел в легких оленьих липта́х, он был мужчина, и в его крови жил опыт многих поколений. Тамара тяжело вырывала валенки из глубокого снега, на плечи давил непомерный груз, шея и грудь покрылись потом, и ей казалось, что сердце висит на тонкой нитке, готовой вот-вот оборваться. Хотелось, чтобы каюр назначил остановку, но старик молчал и медленно шел вперед.
За два часа одолели километр пути. Девушка шла, закусив губу, почти в забытье, и ее шатало из стороны в сторону.
Каюр, не оборачиваясь, пояснил:
- Можно бы отдохнуть. Но тогда - простудишься. Надо идти.
И она снова, задевая ногой за ногу, двинулась в путь.
Наверно, она заснула на несколько секунд - и только механически продолжала переставлять ноги. Проснулась оттого, что внезапно поняла: летит вниз. В то же мгновение ощутила сильный, но мягкий толчок в живот и повисла над ущельем.
Каюр выбрал веревку на себя, усмехнулся:
- Это - ладно. Сразу проходит сон.
Она даже не успела испугаться и поэтому весело попросила:
- Не говорите Нилу.
Старик рассмеялся:
- Женщин трудно понять. Почему не говорить?
Она обозлилась:
- Этот чурбан может окончательно загордиться.
- Хорошо, не скажу.
На вершине перевала подвывал ветер, и снежные веники били по лицу.
Старик и девушка немного постояли на гребне.
- Садись, - распорядился каюр. - Я пойду вперед, буду держать оленей.
- Ладно. Когда ты устанешь - скажи. Мы поменяемся местами.
- Добро.
Она проспала весь путь. Проснувшись, увидела, что рядом с нартами разбита маленькая палатка из брезента, и под ее покровом бесшумно горит керосинка.
Они попили горячего кофе и залезли в спальные мешки.
- Тебе тепло?
Она не ответила: спала.
Утром каюр осведомился:
- Нил должен проехать здесь? Ты крепко знаешь?
- Другой же дороги нет.
- Конечно, нет. Но ты хорошо узнала, куда он держит путь?
- Да. Должен идти здесь сегодня. Самое позднее - завтра. Мне сказали в управлении.
- Ну, походи. Посмотри на Тунтури. Всегда хорошо узнать новое.
Над побережьем неприступной громадой высился горный хребет. Скалы были иссечены траншеями, в камне вырублены ямы для пушек и минометов. У подножия изредка темнели глыбы разбитых танков. Ветер сдул с металла снег, и танки поблескивали безжизненными телами, будто угрюмые древние ящеры, выброшенные на берег океаном. Свастики, нарисованные на броне, казались мертвыми пауками.
- Здесь сильно воевали, - пояснил старик. - Гренадеров и альпийских горных стрелков сбросили вниз. Им было худо. Мало немцев спаслось.
Тамара слушала и смотрела невнимательно, и он сказал:
- Зачем беспокоиться? Я услышу олешков или мотор, поняла - нет? Погуляй пока, не то поспи.
Ей не хотелось спать, но она молча забралась в мешок: там можно было думать и не отвечать на вопросы.
Нил не появился ни в этот день, ни в следующий.
Тамара молчала, и ее лицо потемнело, будто обмороженное.
- Я очень виновата, - сказала она наконец старику, - оторвала тебя от дел. Но я отдам тебе все деньги, какие есть, и если хочешь, - вот это...
Достала из пальто свою фотографию, сломанную в нескольких местах.
- Берегла для Нила.
Она смущенно взглянула каюру в глаза:
- Не сердись. Я, верно, говорю глупости. Но я не хотела тебя обидеть. Просто у меня ничего нет, кроме денег и снимка.
- Деньги оставь себе, - отозвался каюр, - а карточку отдай.
Он спрятал снимок под ма́лицу и спросил:
- Может, еще немного подождем?
- Нет, теперь не приедет.
Старик уже кончил впрягать оленей в нарты, когда далеко на востоке послышался еле приметный звук.
Каюр отошел от упряжек и, набив трубку, поджег табак.
- Это Нил, Тамара. Теперь я, однако, немного отдохну.
Она не видела уже ни каюра, ни оленей: взгляд ее был устремлен в серую даль, откуда должен был появиться человек, которого она с одинаковым правом могла и любить, и ненавидеть.
Она ожидала, что Нил удивится, узнав ее, и, конечно, обрадуется, поняв, что ее привела сюда любовь, настоящая любовь, для которой нет расстояний.
Но и здесь он оказался верным себе. Заметив почти вплотную, в полумгле вечера, две упряжки, Нил резко затормозил машину и соскочил на снег. Разглядев Тамару, спокойно подошел к ней и потряс руку.
- Ты тоже получила назначение сюда?
- Нет.
- Тогда как же?
- Ждала тебя.
Он посмотрел на нее спокойно-укоризненным взглядом и пожал плечами:
- Проще было приехать ко мне в партию.
Он говорил так, будто приехать к нему в партию было все равно, что добраться от университета до общежития.
- Я не могла явиться к тебе туда.
- Почему же?
- Там могла оказаться жена или близкая женщина. У меня мало гордости, но я не хочу выглядеть дурочкой.
- А-а, это правильно, - согласился он. - Только у меня нет женщины, Том. Еще не успел ни в кого влюбиться.
- А в меня?
- Ты же знаешь.
Потом она стала ссориться, называть его чурбаном и грозить смешными нежными словами. Отчаявшись, попросила поцеловать ее; он поцеловал, и они разъехались в разные стороны.
* * *
С тех пор прошло почти полгода. И вот теперь она снова ждет его, как ждала с того самого дня, когда впервые увидела в длинном коридоре университета.
Она специально подговорила девочек с посолочного завода поехать в воскресенье за ягодами. Здесь, у водопада, попросила остановить машину и спрыгнула на землю. Она хочет собирать ягоды одна, а на обратном пути полуторка возьмет ее на борт. Если Тамары не окажется на месте, пусть девочки не беспокоятся: значит, уехала на попутной машине.
Клаша Сгибнева подмигнула ей и рассмеялась:
- Ты не темни, русалка. Ты своего водяного тут ждешь. Я уже догадалась.
...Тамара вздохнула, поняв, что замерзла, и быстро растерла себе руки и грудь. Потом, сжав зубы, резко вошла в воду и несколько раз окунулась с головой.
Поспешно выйдя на берег, попыталась обсушиться на ветру - и услышала тяжелое подвывание мотора на севере. Со стороны Большого перевала шла автомашина.
Быстро одевшись, девушка вышла к дороге и села на траву.
После купания чувствовала себя крепче, но все равно сердце колотилось быстро, по-птичьи, и снова знобило от холодка.
На одной из автомашин сегодня должен приехать в Мурманск Нил. Она глупо ведет себя, ловя его на дорогах, но еще хуже прийти к нему в гостиницу, к этому хладнокровному, как треска, человеку, к этому ледяному дураку, без которого ей обидно и пусто жить.
Машина появилась на ближней высоте и стала, притормаживая, съезжать вниз.
Тамара встала и, щуря глаза, подняла руку.
На борту никого не было. В кабине рядом с шофером сидел молодой человек, и ей показалось, что это Нил.
Он выскочил из кабины и поспешил ей навстречу.
Тамара что-то пробормотала и попятилась от него.
Молодой человек удивленно пожал плечами:
- Что вы сказали?
Тамара глупо растерялась:
- У вас есть часы?
Офицер отогнул рукав кителя, сообщил время и, еще раз пожав плечами, вернулся в кабину.
Шофер круто взял с места, и машина покатилась вниз.
Тамара снова сидела у дороги и боялась только одного: чтобы девочки не решили возвращаться в город.
И вот сидела и думала - за что любит Нила? Потом махнула рукой и созналась: просто не может жить без него, а копаться в чувствах будет через двадцать лет, когда немного остынет.
Но машины все не было, и Тамара снова стала думать о любви, вспоминала все, о чем они говорили с Нилом.
В самом начале знакомства там, на Урале, Нил убеждал ее, что в молодости все хотят любви, и часто эта жажда любви принимается за любовь. Нет, он не возражает - полюбить можно и с первого взгляда, но потом надо много раз проверить себя. А не то будут разочарования, обиды, вражда. Еще утверждал, что семья должна быть большим счастьем, иначе она почти всегда - большая беда.
- Ну, вот, - злилась она, - ты говоришь так, будто отвечаешь урок.
- Я привык полагаться на волю и разум, Том.
- Господи! - вздыхала она и узила глаза. - Может, ты когда-нибудь слышал, что любовь называют чувством?
- Глупенькая, - отвечал он, пренебрегая ее иронией, - я все понимаю. Но нельзя же строить семью на одной любви. Мужу и жене надо похоже смотреть на жизнь. Ты полагаешь, можно жить иначе?
- А я? Разве я смотрю на жизнь не так, как ты?
- Не знаю. Мне кажется, нет.
Ему, наверное, показалось, что слова получились резкие, и он попытался смягчить их:
- Мы будем писать друг другу, Том. Можно писать всю жизнь.
Она зябко повела плечами:
- Бумажные поцелуи хороши только одним: они не передают инфекции.
...Тамара вздрогнула: показалась машина, еще одна. Девушка остановила обе, спросила, куда едут, и покачала головой: "Нет, мне не туда". И опять заметила удивленные взгляды. Догадалась: "Ах, да - эта дорога ведет только в Мурманск".
Нил сам сидел за рулем маленького вездехода. Увидев ее, круто выжал тормоз и выключил мотор. Подойдя, покачал головой, накинул ей на плечи свое кожаное пальто и потащил в кабину.
- Иди скорей, совсем замерзла.
Она сидела рядом с ним, блаженно щуря глаза, и готовила ответы на его вопросы. Но он ни о чем не спрашивал, а все говорил о том, что удалось сделать его партии, и как хорошо жить в глуши, где всегда можно открыть что-нибудь новое.
- Ты же знаешь, - убеждал он, - как много надо всего такой стране, как наша. Ведь громадные планы! И то, что я делаю, тоже учтено в них. Ты согласна?
Тамара кивала головой:
- Да, конечно, милый.
Увлеченный своими мыслями, он даже не заметил нежного слова, случайно оброненного ею.
Внезапно Тамара нахмурилась, и глаза ее покраснели:
- Ты получил новое назначение?
- Да.
- Мог бы сообщить мне об этом.
- Я не был убежден, что ты здесь.
- Не ври. Я писала из Мурманска.
Он испытующе посмотрел на нее:
- Я помню. Но я думал, что, может, тебе надоело все.
Она отодвинулась от Нила, чтобы лучше видеть его лицо, и ничего не прочла в нем, кроме спокойствия.
- Если б могла заплакать - я бы заплакала, - пробормотала она. - Но у меня нет слезных желез.
Он опять внимательно посмотрел на нее и ничего не сказал.
- Куда ты получил назначение?
- В Казахстан. На Моинты - Чу.
- Думала, опять соврешь. Но ты сказал правду.
- Откуда знаешь?
- Я была в управлении.
Он еле заметно вздохнул и сказал:
- Я буду ехать много дней. Степь и степь... Потом - станция Арысь, и поезд от нее пойдет не прямо на Ташкент, а влево - на Джамбул и Алма-Ату. За степями - сады и арыки. Но затем - снова степь и пустыня.
- Что там строят? - спросила она.
- Железную дорогу. Трассу планируют через соленую пустыню. Ни капли воды, ни куста, ни птицы. Все мертво. Вот, надо, чтоб была жизнь. И там очень трудно.
Она посмотрела на него прищуренными глазами и поинтересовалась с вежливой яростью:
- Но ведь ты едешь туда с удовольствием? Сам просил.
Нил согласился:
- Я люблю это дело, и люблю бродяжить. Чем больше ям на пути, тем шире надо делать шаги. Мне нравится широко шагать, Том.
- А я?
- Что "я"?
- Что же я буду делать?
- Поедешь в Москву и получишь назначение. Может, тебя оставят в главке...
- Мне всегда казалось, что ты немножко глуп, - сказала она, заглядывая ему в глаза и пытаясь увидеть там, что он шутит. Нет, не похоже.