ПРИВИВКА
Когда маленькой девочке из Скрулюкки должны были прививать оспу, никто и не ставил под сомнение, что Ян, отец ее, может пойти вместе с ней, раз уж ему этого так хочется. Прививку должны были делать в один из вечеров в конце августа. Когда Катрина выходила из дому, было уже так темно, что она была рада тому, что с ней пойдет кто-то, кто сможет помочь ей перебираться через изгороди, канавы и другие препятствия на этой ужасной дороге.
Прививку проводили у Эрика из Фаллы. Хозяйка Фаллы развела в плите очень сильный огонь и явно полагала, что может не заботиться о каком-нибудь дополнительном освещении, поставив тонкую сальную свечу на столик, где звонарь должен был заниматься своим делом.
Жителям Скрулюкки, как и всем остальным, казалось, что в комнате необычайно светло. Но тем не менее света было настолько мало, что темнота словно висела вдоль стен серо-черной завесой, и комната казалась тесной. В этой темноте виднелось множество женщин с детьми, которым было не более года и которых надо было носить на руках, качать, кормить и окружать всяческой заботой.
Большинство женщин развертывали шали и одеяла, раскутывая своих малышей. Затем они стягивали с них пестрые ситцевые кофточки и развязывали кушаки, подпоясывавшие рубашонку, чтобы потом быстро обнажить верхнюю часть тельца, когда звонарь позовет к столу на прививку.
В комнате было на удивление тихо, хотя в одном месте и находилось множество маленьких крикунов. Казалось, им было так интересно смотреть друг на друга, что они просто забывали шуметь. Матери тоже молчали, чтобы лучше слышать, что говорит звонарь. Он был занят делом и все время тихонько приговаривал.
- Нет ничего приятнее, чем ездить прививать оспу и смотреть на всех этих прекрасных детишек, - говорил звонарь. - Сейчас увидим, хорошие ли детки достались мне в этом году.
Он был не только звонарем, но и школьным учителем и прожил в этом приходе всю жизнь. Он делал прививки и этим матерям, учил их, видел их конфирмацию и венчание, а теперь ему предстояло прививать оспу их детям. Это была первая встреча малышей с человеком, который затем должен был сыграть столь важную роль в их жизни.
Сначала, казалось, все шло хорошо. Матери подходили одна за другой, усаживаясь на стул возле стола и держа ребенка так, чтобы свет от свечи падал на обнаженную левую ручку. Все время приговаривая, звонарь делал три надреза на сверкающей белой коже, и малыш при этом не издавал ни звука.
Затем мать подходила с ребенком к плите и останавливалась поблизости от огня, чтобы вакцина могла подсохнуть. Тем временем она размышляла над тем, что сказал звонарь о ее ребенке: что он большой и красивый, что он сделает честь своему дому и будет таким же умным, как его отец и дед, а может, и превзойдет их.
Так тихо и спокойно все продолжалось, пока не настала очередь Катрины из Скрулюкки садиться к столу с ее Кларой.
Малышка и знать ничего не хотела о какой-то там прививке. Она кричала, отбивалась и брыкалась. Катрина шикала на нее, звонарь говорил с ней мягко и ласково, но она по-прежнему не могла угомониться.
Катрине пришлось унести ее и попытаться успокоить. После этого прививку сделали большому сильному мальчику, и он даже ни разу не вскрикнул, но когда Катрина снова подошла с девочкой, началась та же беда. Она не могла успокоить ребенка даже на то время, пока звонарь сделает один-единственный надрез.
И вот теперь уже некому было больше делать прививку, кроме Клары из Скрулюкки, и Катрина совсем упала духом от того, что ее ребенок так плохо себя ведет. Она просто не знала, что ей предпринять, и тут из темноты возле двери быстро вышел Ян.
Он взял ребенка к себе на руки, и Катрина встала со стула, уступив ему место. "Да, попробуй ты, может, у тебя выйдет лучше!" - сказала она с легкой усмешкой в голосе, потому что не таким она была человеком, чтобы считать, что этот жалкий батрак Эрика из Фаллы, за которого она вышла замуж, мог быть хоть в чем-нибудь лучше ее самой.
Но прежде чем сесть, Ян сбросил куртку, и тут оказалось, что, пока он стоял там, в темноте, он закатал рукав рубахи и его левая рука была оголена.
Он сказал, что ему очень хочется, чтобы ему сделали прививку. Ему ее делали всего лишь однажды, а он ничего на свете так не боится, как оспы.
Как только девочка увидела голую руку, она успокоилась и стала пристально смотреть на отца большими умными глазами.
Она очень внимательно следила за тем, как звонарь делал на руке три красные черточки. Она переводила взгляд с одного на другого и, должно быть, отметила, что отцу было не так уж больно.
Когда Яну Андерссону сделали прививку, он обратился к звонарю.
- Сейчас девочка так спокойна, что, пожалуй, можно попробовать.
И звонарь попробовал, и на этот раз все вышло хорошо. Девочка все время сидела с тем же, не по годам умным, выражением лица и не издала ни единого крика.
Звонарь тоже молчал до тех самых пор, пока не закончил свою работу.
- Если Ян делал это только для того, чтобы успокоить ребенка, - сказал он, - мы могли бы притвориться…
Но Ян сказал:
- Нет, да будет звонарю известно, что тогда бы ничего не вышло. С детьми дело особое. И думать нечего заставить их поверить во что-нибудь, если на самом деле это не так.
ДЕНЬ РОЖДЕНИЯ
В тот день, когда девочке исполнялся год, Ян, отец ее, рыл канавы на пашне Эрика из Фаллы.
Он пытался припомнить, как это было прежде, когда ему не о ком было думать во время работы в поле, когда сердце в груди еще не билось, когда он вовсе не тосковал и не волновался.
"Подумать только, что человек может так жить!" - сказал он, презирая сам себя.
"Да, - продолжал он, - это единственное, что чего-нибудь стоит. Будь я богат, как Эрик из Фаллы, или силен, как Бёрье, что роет тут рядом в поле канавы, это все равно не могло бы сравниться с биением сердца в груди".
Он посмотрел в сторону своего товарища, который был невероятно сильным мужчиной и мог делать почти вдвое больше него. При этом он заметил, что дело с рытьем канав в этот день не спорилось у Бёрье, как обычно.
Работали они поурочно. Бёрье всегда брал на себя больше, чем он, но тем не менее заканчивали работу они всегда почти одновременно. Но сегодня дело у Бёрье не шло. Он даже не держался вровень, а сильно отставал.
Правда, Ян работал изо всех сил, чтобы скорее прийти домой к своей девочке. Сегодня он тосковал по ней еще больше, чем обычно. По вечерам она всегда сонная, и если он не поторопится, то может статься, что она уже ляжет спать.
Когда Ян уже закончил, он увидел, что Бёрье сделал едва ли половину своей нормы. Ничего подобного не случалось за все годы, что они работали вместе. Ян так удивился, что подошел к нему.
Бёрье стоял на дне канавы и пытался отковырнуть ком земли. Он наступил на кусок стекла и сильно поранил ногу. Теперь невыносимо больно было даже просто стоять в сапогах, и можно представить, какой мукой для него было вгонять в землю лопату такой израненной ногой.
- Может, тебе лучше бросить это дело? - спросил Ян из Скрулюкки.
- Мне необходимо закончить сегодня, - сказал Бёрье. - Эрик из Фаллы не даст мне зерна, пока я не сделаю всю норму. А у нас кончилась ржаная мука.
- Ну, тогда прощай! - сказал Ян.
Бёрье не ответил. Он был настолько устал и измучен, что у него даже не было сил произнести обычные слова прощания.
Ян из Скрулюкки дошел до края поля, но там он остановился. "Какая польза маленькой девочке, если ты придешь домой на ее день рождения? - сказал он сам себе. - Ей будет ничуть не хуже без тебя. А у Бёрье семеро детей, и им нечего есть. Неужто ты оставишь их голодать, только чтобы иметь возможность пойти домой поиграть с Кларой Гуллей?"
Он встал работать рядом с Бёрье, но усталость сказывалась, и поэтому дело у него продвигалось медленно. Было уже почти совсем темно, когда они закончили.
"Теперь уже Клара Гулля давно спит", - подумал он, взмахивая в последний раз лопатой.
- Прощай! - прокричал он Бёрье во второй раз.
- Прощай, - сказал Бёрье, - и спасибо за помощь! Я сейчас сразу же пойду за рожью. Будь уверен, в другой раз я тебе помогу!
- Мне ничего не надо. Прощай!
- Ты что, ничего не хочешь за то, что ты мне помог? Что это с тобой, что ты такой щедрый?
- Да, это… сегодня у девочки день рождения.
- И поэтому ты помог мне с канавой?
- Да, поэтому и еще кое-почему. Ну, прощай!
Он быстро пошел прочь, чтобы не отвечать, почему еще. У него прямо вертелось на языке: "Сегодня день рождения не только у Клары Гулли, но и у моего сердца".
Но, пожалуй, хорошо, что он не произнес этого, потому что Бёрье бы наверняка подумал, что он сошел с ума.
РОЖДЕСТВЕНСКОЕ УТРО
Когда девочке был год и четыре месяца, Ян Андерссон из Скрулюкки в рождественское утро взял ее с собой в церковь.
Катрина, жена его, считала, что девочка еще слишком мала для церкви, и боялась, что она примется кричать, как это случилось во время прививки. Но мужу удалось настоять на своем, потому что все-таки было принято брать малышей с собой к рождественской службе.
Таким образом, часов в пять в рождественское утро они вместе с девочкой отправились в путь. Небо было затянуто облаками, и было темно, хоть глаз выколи, но воздух был не холодным, а почти теплым и совершенно спокойным, как это обычно бывает к концу декабря.
Сначала им надо было пройти по маленькой узкой тропинке через поля и пастбища Аскедаларна. Затем они должны были проследовать по крутой зимней дороге через горный хребет Снипа и уже только после этого выйти на настоящую дорогу.
Во всех окнах большого двухэтажного дома в Фалле горел свет, и он стоял словно маяк, указывающий жителям Скрулюкки фарватер, чтобы они могли добраться до избы Бёрье. Здесь они встретили нескольких соседей, приготовивших в сочельник факелы, чтобы освещать дорогу, и присоединились к ним. Во главе каждой маленькой группы людей шел человек с факелом. Почти все молчали, но были в прекрасном настроении. Им казалось, что они вышли, словно те три волхва, которых звезда вела на поиски новорожденного Царя Иудейского.
Когда они поднялись на поросший лесом холм, им надо было пройти мимо большого камня, которым в одно рождественское утро великан из Фрюкеруда бросил в церковь Свартшё. Камень, по счастью, пролетел над колокольней и остался лежать на горном хребте Снипа. И теперь, когда шедшие в церковь приблизились к нему, камень, как обычно, лежал на земле, но все они знали, что ночью он поднимался на двенадцати золотых столбах и под ним ели, пили и танцевали тролли.
Не так-то уж приятно было идти мимо такого камня в рождественское утро, и Ян посмотрел на Катрину, чтобы проверить, достаточно ли крепко она прижала к себе девочку. Катрина, как обычно, шла уверенно и спокойно, тихонько переговариваясь с одним из соседей. Казалось, она вовсе не думала о том, какое это опасное место.
Ели здесь, на вершине холма, были старыми и пышными. Глядя при свете факелов на то, как они стоят с огромными снежными комьями на ветвях, невозможно было не заметить, что многие из них, казавшиеся ранее деревьями, были не чем иным, как троллями с остренькими глазками под белыми снежными капюшонами и длинными острыми когтями, торчащими из толстых снежных варежек.
Все хорошо, пока они ведут себя спокойно, а что, если кто-нибудь из них протянет руку и схватит кого-нибудь из проходящих мимо! Для взрослых и стариков это, пожалуй, не так уж опасно, но Ян всегда слыхал, что тролли особенно любят маленьких, маленьких человечьих детишек, и чем меньше, тем лучше.
Он все же считал, что Катрина держит девочку уж очень беспечно. Огромные, вооруженные когтями, лапы троллей могли без труда вырвать у нее ребенка. Забрать же у нее из рук ребенка посреди такого опасного места он тоже не смел. Это как раз могло бы привести свору троллей в движение.
Уже послышался шелест и шепот от одного дерева-тролля к другому. Наверху, в ветвях, уже что-то скрипнуло, словно они пытались двинуться с места.
Спросить других, видят ли они и слышат ли то, что видно ему, он тоже не осмеливался. Ведь, возможно, именно этим вопросом он еще больше расшевелит свору троллей.
Он знал лишь одно средство, к которому можно было прибегнуть в такую трудную минуту. Он запел в лесу псалом.
У него не было голоса, и никогда прежде он не пел на людях. У него был такой плохой слух, что он ни разу не осмелился петь в церкви, но раз уж этого не миновать, то будь что будет.
Он видел, что соседи немного удивились. Шедшие впереди стали толкать друг друга и оглядываться. Но это не могло помешать ему, он должен был продолжать.
И тут же одна из женщин прошептала ему: "Погодите немного, Ян, я помогу вам!" И она совершенно правильно запела рождественский псалом.
Это прекрасно звучало в ночи среди деревьев. Остальные не смогли удержаться и тоже запели. "Благословен будь прекрасный утренний миг, предреченный нам святыми устами пророка!"
И тут словно шорох ужаса пронесся среди деревьев-троллей. Они опустили снежные капюшоны, так что злые глаза уже больше были не видны, и вновь втянули под еловую хвою и снег свои торчащие когти. Когда отзвенел первый стих, на лесном холме уже нельзя было увидеть ничего, кроме обычных старых безопасных елей.
Когда люди из Аскедаларна вышли на проселочную дорогу, факелы, освещавшие им путь через лес, догорели. Но здесь они продвигались вперед, ведомые огнями крестьянских изб. Когда один дом скрывался из виду, сразу же невдалеке начинал светиться другой. Во всех окнах домов были поставлены свечи, чтобы указывать бедным путникам дорогу в церковь.
В конце концов они поднялись на холм, с которого была видна церковь. Сквозь все ее окна струился свет свечей, и она стояла, словно огромный фонарь. Когда путники увидели церковь, они были вынуждены остановиться, затаив дыхание. После всех маленьких избушек и низких окон, мимо которых они прошли, церковь показалась им удивительно большой и удивительно сияющей.
Когда Ян увидел церковь, он невольно подумал о бедных людях из Палестины, которые шли однажды ночью и несли с собой крохотного Младенца, свое единственное утешение и радость. Шли они из Вифлеема в Иерусалим, потому что Младенцу должны были сделать обрезание в Иерусалимском храме. Но им пришлось пробираться темной ночью, ибо многие посягали на жизнь этого Младенца.
Люди из Аскедаларна вышли из дому пораньше, чтобы успеть добраться раньше тех, кто ехал, но вблизи церкви те все-таки их нагнали. Лошади фыркали, колокольчики звенели, и сани неслись что есть духу, вынуждая бедных пеших путников отступать в глубокий снег.
Теперь уже Ян нес ребенка. Ему приходилось то и дело отскакивать в сторону перед проезжающими. Идти по темной дороге было трудно, но перед ними стоял светящийся храм, и стоит им только добраться до него, как они окажутся в надежном укрытии.
Сзади послышался громкий звон колокольчиков на упряжи и конский топот. Это ехали большие сани, запряженные парой коней. В санях сидел молодой господин в черной шубе и высокой меховой шапке. Рядом с ним сидела его молодая жена. Правил он сам, но позади него стоял кучер с горящим факелом в руке. Факел он держал высоко поднятым, и пламя отбрасывалось потоками воздуха назад, оставляя за собой длинный хвост искр и дыма.
Ян стоял высоко на сугробе, держа ребенка на руках. Выглядело это очень опасно, потому что одна его нога вдруг провалилась в сугроб, и он чуть не упал. Проезжавший господин сильно натянул вожжи и окликнул тех, кого вытеснил с дороги.
- Давайте сюда ребенка, и он сможет проехать со мной до церкви! - любезно сказал он. - Опасно идти с малышом, когда так много народу едет.
- Спасибо! - сказал Ян Андерссон. - Ничего, мы как-нибудь сами.
- Мы посадим девочку между нами, Ян, - сказала молодая госпожа.
- Спасибо! Но мы уж сами.
- Вот оно что, ты боишься отпустить ее от себя? - сказал проезжающий и со смехом покатил дальше.
Итак, путники пошли дальше, но идти становилось все труднее и опаснее. Сани следовали за санями. Не было ни одной лошади в приходе, которая бы осталась не запряженной в это рождественское утро.
- Тебе надо было позволить им взять девочку, - сказала Катрина. - Боюсь, что ты упадешь с ней.
- Чтобы я позволил им взять ребенка? Да ты не знаешь, что говоришь. Ты что, не видела, кто это был?
- Что худого в том, чтобы позволить ей поехать с заводчиком из Дувнеса?
Ян Андерссон из Скрулюкки резко остановился.
- Это был заводчик из Дувнеса? - сказал он, словно очнувшись ото сна.
- Конечно, он! А ты думал кто?
И вправду, куда унесся Ян в своих мыслях? Что это за ребенка он нес? Куда направлялся? Что это была за страна, по которой он шел?
Он провел рукой по лбу и казался несколько смущенным, когда ответил Катрине.
- Я думал, что это был царь Ирод из Иудеи и Иродиада, жена его!
СКАРЛАТИНА
Когда девочке было около трех лет, она заболела. Скорее всего это была скарлатина, потому что все тело девочки покраснело, а когда к ней прикасались, то чувствовалось, что она горит, точно в огне. Она ничего не хотела есть. Спать она тоже не могла, а только лежала и бредила. Ян был не в состоянии оставить больного ребенка, и день за днем просиживал в избе, так что похоже было, что рожь Эрика из Фаллы так и останется необмолоченной.
Ухаживала за девочкой Катрина. Она укрывала ее каждый раз, когда та сбрасывала с себя одеяло, и давала ей пить разбавленный черничный сок, который ей удалось одолжить у хозяйки Фаллы. Когда малышка была здорова, то занимался ей в основном Ян. Но с того момента, как она заболела, он не смел приближаться к ней. Он боялся, что будет с ней недостаточно осторожен и может сделать ей больно.
Но из избы он не выходил, а сидел у плиты, неотрывно глядя на маленькую больную.
Она лежала в своей собственной постели прямо на двух набитых соломой матрасах, безо всяких простыней. Они были шершавыми, и маленькому нежному тельцу, ставшему таким чувствительным от сыпи и отеков, должно быть, причиняли страдания эти грубые чехлы из пакли.
Странно, но каждый раз, когда Ян видел, как она мечется в постели, он начинал думать о самой роскошной вещи, которой он обладал, - о своей воскресной рубашке.
У него была всего одна такая рубашка, из сверкающего белизной полотна с крахмальной манишкой. Она была настолько хорошо пошита, что могла бы сгодиться и для заводчика из Дувнеса, и Ян испытывал к ней глубокое почтение. Вся остальная одежда, которой он пользовался, была так же груба, как чехлы матрасов, на которых лежала девочка.
Но думать об этой рубашке было безумием. Катрина ни за что на свете не пойдет на то, чтобы позволить ему испортить ее, потому что сама подарила ему эту рубашку к свадьбе.
Катрина и так делала все, что было в ее силах. Она одолжила у Эрика из Фаллы лошадь, закутала малышку в шали и одеяла и отвезла ее к врачу. Поступила Катрина разумно, но Ян не видел, чтобы от этого была какая-нибудь польза. Не помогли ни большая бутыль микстуры, которую она привезла из аптеки, ни все остальное, что прописал доктор.