"Выход из Случая" - повесть о метро, о тех, кто обеспечивает четкую работу этой важнейшей транспортной артерии города.
ВЫХОД ИЗ СЛУЧАЯ
ПАМЯТИ ДОЧЕРИ МОЕЙ ВАРИ
7 апреля, 13.16
"Тогда просто скажу: "Здравствуйте, я - Женя", - напомнила она себе еще раз. Подняла руку, нажала.
Звонок продребезжал и затих.
Никого…
В "глазок" из квартиры напротив все было видно. Мелко, как в перевернутый бинокль, но четко. Перед дверью Овчаровых стояла девушка в меховой куртке, верх под замшу, с капюшоном, сразу и не понять - искусственный мех или цигейка. Конечно, искусственный. Волосы светлые, прямые, а лежат пышно. Снова потянулась к звонку, но передумала. Медленно обернулась, пошла.
В "глазке" проплыло теперь лицо. Чуть вздернутый нос. Глаза - не поймешь, серые, что ли, не успела разглядеть. И темная родника на виске. Сначала подумалось даже - грязь. Нет, родинка.
Симпатичная…
Сама такая была, не хуже. А родишь - располнеешь, еще посмотрим.
Девушка уже спускалась по лестнице.
Ниже. Еще пролет.
Дверь в квартире напротив распахнулась бесшумно. Молодая женщина, большая и пухлая, едва запахнув халат, выскочила на площадку, слишком резво для своей полноты, к которой, видно, еще не привыкла, перегнулась через перила и проводила глазами девушку. Потом крикнула к себе в квартиру:
- Вася, ты встал?
- Встаю…
- Сколько можно спать? Уже час.
- А когда легли?
Вася возник в дверях. Тоже большой, но крепкий, без рыхлости, просто - большой. В майке и в спортивных штанах. Зевнул и докончил:
- Сама бы лучше легла, пока Танька спит…
- Ай, я уж привыкла за год. Высыпаюсь. К Овчаровым-то эта опять приходила, представляешь?!
- Представляю, - засмеялся Вася. - Вот тебе для чего "глазок". А то - сделай, боюсь. Ну, сделал..
- И хорошо, что сделал. Кого я этот год вижу? Тебя да Таньку!
- А тебе уже мало?
- Мало, конечно. Теперь хоть в "глазок" погляжу. Все-таки развлечение. Эта девушка, например, третий раз сегодня приходит. Интересно - зачем?
- Вот и спросила бы по-соседски, раз интересно. Мол - что и как, не надо ли чего передать…
- Нет, - она мотнула, как девочка, головой. - Сразу будет неинтересно. Окажется, что из ЖЭКа, насчет квартплаты.
- Овчаровы вперед всегда платят..
- Ну, окажется, агитатор!
- А чем плохо - агитатор?
- Просто не хочу спрашивать!
- Тогда не спрашивай..
Слова были теперь уже неважны. Он потянулся к ней. Она игриво отпрянула, чтобы он поймал. Ей казалось - легко, как девочка. А на самом деле ее большое, рыхлое тело, не привыкшее к своей полноте, просто неуклюже переместилось в пространстве лестничной клетки. Но со стороны никто на них не смотрел. И все было именно так, как она ощущала.
Она отскочила - легко, как козочка. А он, большой и сильный, все равно поймал ее ласковыми руками…
Входная дверь далеко внизу негромко щелкнула, выпуская девушку в меховой куртке.
Вверху на площадке двое самозабвенно целовались.
13.16–13.24
Машинист Павел Федорович Комаров шел через депо. Из ремонтной канавы навстречу ему вылез слесарь, присвистнул:
- Павел?! Ты ж вроде на выходном?
- С утра побыл, хватит..
- Горишь на работе, - засмеялся слесарь. Скрылся в ремонтной канаве, под брюхом вагона. Комаров миновал доску приказов. "Машинист 4-го класса Сумкин опоздал на смену без уважительной причины на шестнадцать минут". Разбор на коллективе, выговор с предупреждением. "Машинист Феофанов устроил скандал в общественном месте". Снят на три месяца с поездной работы, переведен пока удочником. "Машинисту 1-го класса Белых исполняется 50 лет. Чествование в 12.00 на Линейном пункте".
Приказы известные, не остановился.
День был рабочий, четверг, и время спокойное, тринадцать часов шестнадцать минут. Большинство составов на линии, но кое-где по канавам стоят, раз еще не пик. Возле шныряли ремонтники. Уборщица прошла на седьмую канаву, гордо неся швабру.
Головные вагоны стояли смирно, как коровы на электродойке. Сосали из шлангов воздух, пополняли тормозную-напорную магистрали.
Дежурный по депо Николаич сидел на лавочке, где написано "для курения", и грел в вечных валенках ноги. Рядом припрыгивал бригадир электриков. Он так курил, припрыгивая, будто - даже куря - бежал куда-то с делом и не терял рабочей секунды. Тут же вертелся Серега-удочник, совсем молодой еще парень.
- Как ноги? - спросил на ходу Комаров.
- Смердят, - охотно сказал Николаич.
- Это слово чего-то не то… - засмеялся Комаров,
- Еще какое то, - качнул головой Николаич.
Серега смеялся, задрав тщедушный кадык. Ему все здесь ужасно нравилось, в депо. Нравилась своя взрослость, признанная людьми. Показывать утром постоянный пропуск вахтеру - это нравилось. Нравились галоши и резиновые - диэлектрические - перчатки, выданные персонально, как спецодежда. Нравилось ежедневно расписываться в журнале, что он ознакомлен с правилами техники безопасности. Расписываясь, Серега раздувался от ответственности и старался писать фамилию понепонятней, с росчерком и завитушкой. Но пока не получалось.
- Тебя, что ли, выпустить? - сказал Комарову Николаич, сверяясь в своих бумажках. - Не, тебя нету…
- Есть. Заступаю вместо Тулыгина.
- Если заместо… - Николаич все же нашел в бумажках. - Ага, двадцать третья канава. А Тулыгин чего?
- Рожает.
- Сам, что ли? - развеселился бригадир электриков.
- Не, сам не умеет. Марья.
- Чего он умеет, Тулыгин-то, - сказал Николаич.
- Вроде уж им бы хватит, - отметил еще электрик.
- Самим виднее, - засмеялся Комаров. - Человек на земле никогда не лишний, пускай рожают.
- Тулыгину заступать, а Марья как раз, конечно, рожает, - сам себе ворчал Николаич. - Это уж у Тулыгина завсегда, ненадежный машинист. Я и говорю - ненадежный..
- А чего она днем-то? - вдруг сказал Серега-удочник.
- А когда надо? - Комаров прищурился с интересом.
- Я думал - ну… ночью, что ли…
- Он думал! - Бригадир электриков припрыгнул резвее, захлебнулся затяжкой. - Большой специалист. Соску об штаны вытри, думал!
- Так я тебя, Павел Федорович, выпущу, - сказал Николаич и, сидя, переступил валенками. - Смердят и смердят. Во сколько у тебя выход?
- Состав еще буду глядеть…
Комаров уже прошел дальше. Николаич сказал ему вслед - то ли просто подумал вслух, то ли в назиданье Сереге:
- Этот будет состав глядеть. Все, как есть, облазит. Не как некоторые - скок за контроллер и уже поехал. А потом на трассе прихватит, вот тебе и Случай…
Просторно, гулко было сейчас в депо. Сбоку от ремонтников - будто бегемот бил себя в диафрагму кувалдой. И ухал гулко. Но снова бил. И тонко что-то подвывало, шакалье.
Свой брат машинист попался Комарову навстречу:
- Паш, а собрание?
- Рвался, да не пустили..
- Подмена?
- У Тулыгина Марья рожает.
- Уже? - удивился машинист. Прикинул что-то в уме и захохотал громко. - Ну, Марья его допечет! Как ни вертись Тулыгин, а придется повышать классность. Иначе всех не прокормит.
- Это точно, - оценил Комаров.
Возле четырнадцатой канавы блестела наглядная агитация. Вагон тут был раскурочен ярко, в плакатах. Все отдельно - муфта, редуктор, тележка, двигатель. Изучай - не хочу. Блеск был свежий, праздничный. Но никто на него не льстился, шли мимо. Деповской художник топтался возле канавы вроде с раздумьем.
- Любуешься?
- Высоко повесили, - хмуро сказал художник. - Голову надо задрать, а народ ленивый.
Комаров теперь поглядел. Агитация блестела пышно.
- Нормально. Как в медчасти.
- Почему в медчасти? - обиделся художник.
- Ну, как у них там - почки, сердце, глотка в разрезе. Сильная наглядность - и сразу болеть не хочется.
- Ха-ха, - неохотно посмеялся художник. - Три ночи сидел…
- Теперь можешь спать: висит.
- Нет, высоко, - окончательно решил художник. - Перевешивать надо.
Пошел вдоль канавы прочь от Комарова, хмуро неся большой взыскательный нос и сутулые невыспавшиеся плечи.
На мойке состав принимал плановый душ.
Комаров пересек моечную канаву, как узкую - в одну канаву - осень: хмарь, дождь, зонта только не хватает.
Дальше, за мойкой, деповские ворота были открыты. В ворота вливалось солнце, тревожный весенний воздух, синь. Трудовая пыль так и плясала в этом широком, вольном потоке, а морда состава, которую достигало солнце, казалась унылой и грязной.
Где-то близко шла проверка дверей. Лязг и вселенский хлоп.
Ага, как раз на двадцать третьей канаве. Узкий и длинный машинист-приемщик будто свинтился из кабины навстречу Комарову:
- Порядок, можешь ехать.
- А чего было?
- Да ничего. Пономарчук принимал, так я проверил на всякий случай. Записано в журнале ремонта: двери вчера на закрытии заедало в третьем вагоне. Отладили, все - порядок.
- У меня время есть, - сказал Комаров. - Погляжу.
- Гляди, тебе ехать.
- Чужая машина, кабы своя..
- Свою, что ли, ты не глядишь? - фыркнул машинист-приемщик.
- На своей-то я и без рельсов уеду, - засмеялся Комаров.
- Матвеева снимают, слыхал? Приказ вроде уже подписан…
- Нет, не слыхал. Зашел в депо на минутку, газировки попить, а меня - в Трубу. Чего снимают?
- Как чего? - аж ввинтился в бетон приемщик. - Третий Случай с начала года в депо! Кого ж и снимать, если не зама по эксплуатации?
- Не больно-то начальство снимают, - хмыкнул Комаров.
- Смотря какое начальство. А Матвеева снимут, точно тебе говорю. Уже в Управлении подписали. Гущин будет.
- О, зять! - обрадовался Комаров. - Это хорошо, попользуемся служебным положением, это я люблю.
До длинного приемщика наконец дошло.
- Тьфу! - он даже сплюнул в сердцах. - Я-то, дурак, ему серьезно расписываю, а он-то…
- Дурак, только зубы скалит, - охотно закончил Комаров. Глянул на ручные часы. - Ого, набежало. И не заметишь за хорошей беседой. Пора принимать машину.
- Все ты давным-давно знаешь, - еще раз сказал оскорбленный в лучших чувствах приемщик. - Матвеев тебе старый друг, а Гущин вообще зять.
- Я же и говорю - зять…
Комаров был уже в кабине. Чуть тронул кран машиниста. Воздух с тягучим шипением полез из тормозной магистрали. Тормозные колодки дрогнули, будто нехотя, И прильнули к колесным парам, как им положено по инструкции.
Комаров шагал теперь вдоль состава. Шаг его был отлажен многолетней привычкой - не быстрый, не медленный, как раз такой, чтобы глаза замечали все. Главное - тормоза. Плотно ли прижались колодки? Плотно. Выходы штоков тормозных цилиндров? Так, порядок. Ага, этот токоприемник… Коснулся носком ботинка, чего техника безопасности, вообще-то, не дозволяет. Нет, в порядке. Ладно, дальше идем…
Когда вернулся, приемщик все так же стоял на прежнем месте.
- А ты почему же вышел, раз выходной?
- Ну, до тебя доходит! - засмеялся Комаров. - Марья опять рожает у Тулыгина, как не выйти.
- Мальчика снова родит, - убежденно и с завистью сказал приемщик, у которого было две дочки.
Комаров не услышал в кабине.
Дежурный по депо Николаич уже переступал валенками подле рубильника. Серега схватил свою удочку и теперь держал ее, как удава, за холку. Удочкой подают в депо ток составу на выход.
- Давай! - крикнул в окно Комаров.
Николаич двинул рубильником.
Красная лампа вспыхнула над двадцать третьей канавой. Звонок взревел, как сирена. И вдоль всей канавы зажглись красные лампы. Напряжение! Ворота депо медленно поползли, открывая путь. Но сигнал Комарову был пока красный. Ага, уже белый. Серега ткнул удочку второму вагону. Николаич свистнул один раз: движение на меня. Комаров ответил "тайфуном": вас понял. Тронулся.
Искры полетели сверху в Серегу-удочника…
13.24
Контролер станции метро "Чернореченская" Аня Дмитренко отстояла час наверху, при контроле, замерзла и теперь сидела на нижней гребенке, возле эскалаторов, рассеянно и привычно пропуская народ глазами. Согревалась. Тут тоже, конечно, дует, вниз по наклону, по все же не так, как вверху. Не сравнить.
Третья машина - вниз - надсаживалась, считай, вхолостую: время непиковое, середина рабочего дня, кой-где только стояли по эскалатору. Худощавый парень в очках обнимал девушку, и очки его счастливо взблескивали, наплывая на Дмитренко. Маленькая старушка везла полную сумку и все время держала ее на весу, робко взглядывая на контролера сверху и напрягаясь всем телом. Дмитренко сама почувствовала, как напрягается ей в ответ, сказала по громкоговорящей связи:
- Бабушка, сумку-то поставьте, можно…
Старушка вздрогнула, завозилась, поставила.
Издали чем-то она походила на Буцукину Ольгу Сидоровну, из двадцать шестой квартиры, которая выручала Дмитренко с Антоном, иной раз и неделю сидела, если болел. А денег не брала. С Буцукиной Аня разговорилась случайно, вытряхая половик возле помойки. Она тогда уже все заборы увешала объявлениями и отчаялась кого-то найти. Хотела переходить уж в Службу пути, в обходчицы, чтоб ночная работа, а к утру всегда дома. Но Буцукина вдруг сказала: "Я, пожалуй, могу посидеть. Какая квартира?" Дмитренко сказала номер, но не очень-то обнадежилась. А наутро Ольга Сидоровна пришла, со своей собакой…
Ступени перед старушкой уже сложились для выхода. Она с трудом подхватила сумку, слабо улыбнулась Дмитренко:
- Спасибо, дочка.
Нет, вблизи сходства не было.
Дмитренко напустила серьезный вид, кивнула.
Теперь приближались сверху девочка в красном пальто, с косичками, и ее мама, очень похожая на девочку, только вместо косичек у нее были хвостики, небрежно перехваченные аптечной резинкой. Девочка стояла на полотне крепко и крепко держалась за мамину руку, так что тут не было беспокойства для контролера.
Снизу, от Дмитренко, наклон казался бесконечным, и эскалаторы плыли мерно и будто в небо. Чуть проглядывал над ними потолок вестибюля, беленный обычной известкой, но почему-то снизу он казался голубоватым, как небо. "Звезд только не хватает", - подумалось вдруг Дмитренко. Но тут сзади, из глубины станции, налетела на нее тугая волна, и Дмитренко привычно ощутила ее всей спиной - это состав разлетелся по второму пути из центра и стал теперь возле платформы, обдав контролера воздухом.
И сразу возник сзади шум, топанье, живое дыхание.
Чуть скосив глазом, Аня видела, как вырвался из пассажиропотока кряжистый дядечка с рюкзаком и лопатой в чехле. Первым скакнул на эскалатор и оглянулся победно. Всегда есть кто-то, кому и здесь позарез нужно быть первым. За ним уже заскакали другие. И Дмитренко, как всегда, подивилась этому тяжелому скоку толпы в таком простом деле, как шагнуть на эскалатор. Кто-то еще одолел по инерции несколько ступенек вверх своим ходом и застыл, будто задумался. И за ним застыли, в затылок.
Первая машина, которая одна работала сейчас на подъем, зашумела словно мощнее, довольная, что есть ей живая работа, не воздух возить, и полотно эскалатора, уставленное людьми - не так, конечно, как в пик, но все-таки почти тесно, - потекло мимо контролера Дмитренко, от нее, все выше, туда, где не то потолок, не то небо.
Там, за пределами метро, было сегодня чисто и солнечно, почти жарко. Смелые уже скидывали пальто на руку, молодежь вовсе ехала в платьях, в курточках, даже мелькнул короткий рукав. После теплой зимы выпал вдруг в Ленинграде прямо-таки жаркий апрель. На широких газонах вокруг станции метро "Чернореченская" густо лезла навстречу солнцу молодая трава, острая, будто иглы, набухали почки декоративных кустов, названия которых никто не знал, кроме узких специалистов, сох и звенел под ногами асфальт.
В кинотеатре-стекляшке, рядом с метро, уже мыли окна.
Перед станцией, по так называемой Круглой площади резво бежали машины, яркие после зимы, после тесных гаражей, в свежей краске. И казалось, что у них нет другой цели, кроме как нестись тут по кругу, что эти машины крутятся тут часами, просто гоняясь друг за дружкой и принюхиваясь к первой весенней пыли.
Возле самого метро бойко торговали мороженым.
Дворник метрополитена Ащеулова, плоская и угрюмая женщина, наблюдала эту торговлю с непримиримым лицом - одна была против. Она отвечала за чистоту вокруг станции, и она уже видела, что урн рядом с метро опять не хватает, урны стоят не там, неудобно для пассажиров, пассажиры, лениво пошарив глазами, бросают стаканчики из-под пломбира, обертки прямо на тротуар, на газоны, кто поделикатней - за газетный киоск, где пока тень. И еще несут торговать пирожки, тут уж вовсе к пику спасу не будет…
Толкнув всем телом дверь в вестибюль, Ащеулова большими шагами направилась прямо к начальнику станции Светлане Павловне Комаровой, тьфу, теперь-то - Гущиной. Раз Светка - начальник, пускай шевелит прической. Но кабинет был закрыт, и, похоже, на два оборота.
- Глухо, - сказала сама себе Ащеулова.
Возле контроля кассирша Марина Игнатьевна с милиционером Виктором разгружали от медяков АКП. Медяки звенели в мешочек. Виктор катал тележку с деньгами. Редкие пассажиры тыкались как раз в тот проход, где было сейчас нельзя. Контролер Зубкова, которая сильно любила власть, покрикивала со своего рабочего места:
- Сюда, граждане, проходите! Сюда!
- А начальник где? - ни у кого спросила Ащеулова.
- В Службу поехала, - объяснила кассирша. - На собрание.
- Всё собрания, а работать некому, - фыркнула Ащеулова. Но тут же договорилась с милиционером Виктором, чтоб передвинуть урны возле метро и еще парочку приволочь из сквера напротив.
- Телефон-автоматов опять людям мало, - сказал еще Виктор.
- Автоматы пусть слон волочит!
- Да я не к тому, тетя Валя, - засмеялся Виктор. - Просто гляжу - опять очередь, люди ждут.
- Нечего и звонить, - отрезала Ащеулова. С тем же непримиримым лицом проследовала обратно на улицу. Хоть мелькнуло в ней искушение: проехаться на эскалаторе вниз, вроде бы еще поискать начальника, и обратно въехать на эскалаторе. Изо всех развлечений дворник Ащеулова тайно любила детскую карусель с жирафами и эскалатор. Кабы жизнь иначе сложилась, чтоб училась бы в свое время, она бы работала только при эскалаторе и была бы счастлива.
Ага, пирожки уже продавали. Конечно.
Дворник Ащеулова близко подошла к лоточнице, сказала:
- Нарушаешь своей бумагой внешний вид станции!
- Да откуда бумага? - округлила глаза лоточница. - И не допросилась сегодня бумаги. В кулак, считай, продаю. Гляди!
- А без бумаги вовсе нечего продавать, - сказала Ащеулова.
Молодая девчонка в меховой куртке с капюшоном, которая жевала рядом, прыснула и едва не подавилась.
- Гляди, задохнешься пирогом, - сказала Ащеулова.
- Не-е, - девчонка мотнула головой, и капюшон на ней мотнулся.
- Вся повидлой вымазалась, - сказала Ащеулова.
- Где?
- Вон, висок…