Комментарии от автора: граждане, перед вами попытка сугубо исторического рассказа, слегка замешанного на реальных событиях 1793 года. Автор скорбит, честно признавая, что не владеет матчастью даже в минимальном объеме, что упустил из виду многие интересные события и обошелся с историческим материалом весьма и весьма произвольно, соорудив в итоге некую фантазию в исторических интерьерах. А еще у автора дуболомный язык, дешевый пафос, сюжет простой, как угол стола, и склонность к мелодраматизму. Аффтору стыдно, что он не оправдал возлагаемых на него надежд, но аффтор очень старался.
Содержание:
1840 год, Новый Орлеан 1
1793 год, Париж 1
Джерри Старк
Павильон Дружбы
Посвящается Мелфу, втянувшему невинное создание в грязное дело революции.
1840 год, Новый Орлеан
Река ослепительно сияет под южным солнцем, в гавани угольный дым пятнает белые паруса, перекликаются многочисленные корабли, сладкий воздух пьянит и кружит голову, как молодое вино. Белые и розовые особняки среди садов, завитки чугунных решеток, улицы - широкие и узкие, модные магазины, многоголосый гоном, цокот лошадиных копыт и шелест колес открытых экипажей.
Город, прекрасный и опасный, город между рекой и зловонными болотами, город пугающих и прелестных историй, город золота, авантюр и музыки.
Кофейня в конце Французской набережной, изящная розовая вывеска в золотых завитках, надпись "У мадам Катрин". Середина дня, сиеста, посетителей немного - но в дальнем краю открытой террасе на скамейке-качелях расположились три дамы. Две молоденькие девушки, белокурая и черненькая, щебечущие, как птички, голова к голове рассматривают лежащий у них на коленях огромный альбом. Сидящая рядом с ними женщина давно перешагнула почтенный рубеж шестидесятилетия, некогда рыжие локоны сделались пепельными, и фигура ее наводит уже на мысли не о стройности, но о хрупкости старинной вазы.
Дополняет живописную группу молодой человек, время от времени наклоняющийся через плечи девушек и отпускающий ироничные замечания. Солнце пробивается через кружевные зонтики, пятнает золотыми пятнами старые гравюры и аккуратно накрытые папиросной бумагой акварели, слегка выцветшие со временем. Девушки аккуратно переворачивают тяжелые страницы, водят пальчиками под подписями, негромко произносят имена давно умерших людей, оживающие от прикосновения розовых мягких губок.
- Какие ужасные были времена, - вздыхает блондинка. - Мадам, а вам было страшно жить тогда?
- Нет, Шарлотта, - рассеянно улыбается пожилая дама, веер в иссохшей руке чуть колышется, разгоняя полуденную жару. - И да. Мы не задумывались об этом, мы просто жили. Голодали, плясали на площадях, устраивали праздники, влюблялись, рожали детей, хоронили друзей - и жили.
- "Гильотина, установленная в январе 1793 года на площади Революции для казни короля Людовика XVI", - читает брюнетка и нервно передергивает тонкими плечиками. - Мадам Катрин, а вы… вы ее видели, эту гильотину? Своими глазами?
- Да, Рашель, - чуть заметно кивает пожилая дама. Девушки дуэтом взвизгивают.
- Говорят, простой народ воспринимал казни чуть ли не как бесплатное развлечение, - замечает молодой человек и наклоняется чуть ниже. - О, смотрите, а вот и тиран собственной персоной.
- Кто, король Луи, которому отрубили голову? - поднимает бровки белокурая Шарлотта.
- Нет, гражданин Робеспьер.
- Фи! - хором выносят безжалостный приговор юные дамы, тщательно изучив гравюру. - Совсем неинтересный! Надутый, напыщенный, да еще и в парике! Ой, а вот этот, белокурый, это кто? Какой хорошенький, прямо как пасхальный ангел! Наверное, какой-нибудь казненный принц?
- Этого юношу звали Луи Антуан Леон Флорель Сен-Жюст, и в те времена за ним прочно закрепилось прозвище "Архангел Смерти", - мягко улыбается мадам Катрин. - Он был вернейшим и преданнейшим сторонником гражданина Робеспьера, погиб вместе с ним на эшафоте и действительно был на удивление хорош собой. Только глаза у него были злые - как у жестокого ребенка, любящего помучить беззащитных зверюшек. Да, Шарлотта, я как-то видела его вблизи.
Шарлотта задумчиво смотрит на акварельный портрет, молодой человек фыркает и вполголоса цитирует:
- "Логикой его была гильотина…"
- Раймон, перестаньте, мы все знаем, что вы закончили университет, - обрывает рассуждения брюнетка Рашель. - Пусть лучше мадам расскажет еще что-нибудь, это так занимательно! Мадам, а это кто? - палец с розовым ноготком чуть касается гравированного изображения. - Какое странное лицо… Вроде и некрасивое, но привлекательное. И взгляд такой… такой… - она запинается, не в силах подобрать нужное слово.
- Распутный, - спокойно произносит мадам Катрин, подчеркнуто не замечая, как смущенно краснеют девушки и одобрительно кивает Раймон. - Сей образчик рода человеческого мог соблазнить любую красотку… да и мужчины тоже не могли перед ним устоять, если говорить правду. Познакомьтесь, барышни, это гражданин Колло. Мы никогда не звали его по имени - ему не нравилось. Убийца, утопивший в крови город Лион, обаятельнейший нахал, он сперва был заодно с Робеспьером… а потом оставил его, переметнувшись на сторону его врагов, став сторонником императора Наполеона - который, разумеется, в те дни еще не был императором, а был всего лишь гвардейским поручиком с островка Корсика. Колло умер в изгнании, в Гвиане…
Шуршит перевернутый лист, открывая цветной рисунок. Девушки в задумчивости переглядываются - копия этого портрета висит в комнате мадам, и с него то ли задумчиво, то ли насмешливо смотрит темноглазый мужчина средних лет. Шарлотта и Рашель не решаются расспрашивать, но уверены, что в те давние времена мадам была влюблена в этого человека, и наверняка безответно - ведь мадам Катрин в те времена была совсем девчонкой. Они знают его имя, но оно ничего им не говорит - просто еще одно имя из множества, еще один человек из времен юности мадам, некогда живший и умерший в стране за океаном.
В стране, взвихренной ветрами перемен, в стране свободы и равенства, залитой кровью во имя высших идеалов.
1793 год, Париж
Вообще-то при рождении ее назвали Катрин. Катрин Леконт, класс младших воспитанниц танцевальной школы при Королевской Академии танца. По отзыву наставницы, мадам де Молиньяр, "настойчива и упорна в повторении упражнений, хотя не может похвалиться примерным поведением, достойным благонравной юной девицы".
Замечание касательно поведения было вполне справедливым. Появилось оно после того, как незадолго после своего тринадцатого дня рождения мадемуазель Катрин, всю неделю чутко прислушивавшаяся к тому, что доносится из-за стен пансиона, убедила подружек сбежать в город. Посмотреть на свержение тирана. Ибо в год разрушения Бастилии начинающим танцовщицам едва стукнуло десять-одиннадцать лет от роду, они по малолетству ничего не понимали и, разумеется, ничего не видели.
- Если мы и это прохлопаем, всю оставшуюся жизнь локти кусать будем! - решительно заявила Катрин под согласные поддакивания Люсиль и Сони.
Удирать было страшновато, но любопытство пересилило.
Поначалу беглянки ничуть не сожалели о своем поступке. Повсюду на площадях пели и плясали, швырялись камнями в окна дворцов, орали: "Да здравствует свобода!" и "Долой тиранов!". Катрин где-то подобрала трехцветное знамя и размахивала им, ее носили на плечах и поднимали повыше, чтобы ей было все видно и все могли ее рассмотреть. Кто-то спросил, как ее зовут, и девочка ответила не привычным с детства скучно-целомудренным "Като", а внезапно навернувшимся на язык звонким прозвищем - "Либертина".
Огромная шумная толпа ломилась в замок Тюильри, маленьких танцовщиц увлекло потоком. Заворожено глазея по сторонам, они слишком поздно заметили, что в общей неразберихе потеряли Люсиль. Поискав подружку - не слишком, впрочем, усердствуя - и не преуспев, они решили: Люсиль не маленькая девочка, сама в состоянии о себе позаботиться и помнит, где расположен пансион. Благо над ухом у них кто-то заорал: "Смотрите, вон коронованная шлюха!" - и они сломя голову помчались глазеть на бывшую первую даму Франции и ее фрейлин под конвоем.
У Либертины кружилась голова от восторга, все было так весело и захватывающе, так непохоже на пансион с его строжайшим расписанием уроков и занятиями в зеркальном зале… Они бегали по дворцу, восхищаясь, удивляясь, краем уха слушая громогласные речи избранников народа. Тихая и робкая прежде Соня успела свести знакомство с каким-то молодым человеком, помахала Катрин на прощание рукой - и исчезла.
Либертина осталась одна. К вечеру беглянка приуныла, поняв, что здесь, в шальном и безумном круговороте, до нее никому нет дела. Вдобавок к бродившей в одиночестве девушке начали приставать подвыпившие победители, и Либертина не на шутку струхнула. Наваждение схлынуло, в сумерках она поплелась обратно - куда ей еще было идти, сироте, взятой в школу по ходатайству родственников и мечтавшей однажды грациозно выпорхнуть на сцену Королевского театра?
В пансионе мадемуазель Тардье ожидали строжайшая выволочка от наставницы и ночь взаперти в старой кладовке. Люсиль больше не объявилась - ни на следующее утро, ни вообще. Соня пришла через несколько дней, собрала вещички и гордо объявила, что выходит замуж, а балет может катиться ко всем чертям.
Через месяц с небольшим грянули очередные перемены. Отныне и навсегда монархия в стране отменялась, ее сменяла Республика. В которой все будут равны между собой и с завтрашнего же дня начнут сообща стремиться к светлому будущему всеобщего равенства, братства и процветания. Старшим же классам Академии было сообщено, что их обучение окончено - и десять лучших выпускниц, согласно нерушимой традиции, будут переведены в Театр Оперы. Прочие вольны устраиваться кто куда, благо за последний год благодаря Декрету о свободе театров в Париже открылось не меньше двух десятков новых сцен, принадлежащих частным владельцам. Многие вовсю набирают труппы и вряд ли устоят перед юными ученицами Академии.
Позже Либертина сумела по достоинству оценить, насколько ей посчастливилось. Рыженькую и не слишком уверенную в себе юницу согласились приютить в бывшем Комеди Франсез (теперь гордо именовавшемся Театром Нации), что занимал чей-то внушительного вида особняк на бульваре Сен-Мартен. Как традиционно полагалось новенькой, она безропотно помогала в туалетных, гримерках и гардеробных, бегала по поручениям и получала разносы, если ее угораздило попасть под горячую руку. Порой ее для пробы выпускали на сцену, когда требовалось "дитя без речей", "танцующий путти" или вышагивающий за королевой паж. Либертина невозбранно болталась за кулисами, слушала во все уши, запоминала и училась.
Шумная городская жизнь накатывала волнами и разбивалась о ступени и колонны перед парадными дверями их театра.
Пытавшихся бежать от заслуженного возмездия Бурбонов поймали где-то в провинциальном городке и привезли обратно в столицу. В январе короля Людовика казнили на площади Революции, перед его же бывшим собственным дворцом. Несколько человек из труппы отправились посмотреть на зрелище. Либертина потащилась следом, но ничего толком не разглядела - они стояли слишком далеко - замерзла и соскучилась. С последним из Капетов покончили как-то слишком быстро - приглушенный стук, всплеск оглушительных воплей, от которых зазвенело в ушах - и все. Король на поверку оказался самым обычным человеком, напрочь лишенным какой-либо "божественности", и голова его отделилась от тела с такой же легкостью, как и голова обычного горожанина.
Королева Антуаннет и маленький дофин, если верить слухам, были еще живы - сидели за решеткой в тюрьме Консьержери. На площади за садами Тюильри казнили еще кого-то и еще, всякий день по не по одному десятку человек, и в конце концов черная узкая тень Всеобщей Вдовы стала привычной.
В театре менялся репертуар - в соответствии с требованиями времени. Из Конвента прислали список пьес, категорически запрещенных к публичному показу, и другой перечень - произведения, настойчиво рекомендуемые к скорейшей постановке. Многие были недовольны таким распоряжением, роптали и вслух говорили, лучше бы рубили головы расплодившимся бездарным авторам, не способным создать пристойный текст. Директор пребывал в панике, и многие еще помнили, как в прошлом году почти треть труппы со скандалом ушла следом за Франсуа Тальма, основав Театр Республики.
- Иные времена - иные нравы, - не раз со вздохом повторяла симпатичная и добродушная Николь Годен. Лет десять назад она, думала Либертина, была удивительно хороша собой - да и сейчас, в гриме, парике и затянутом корсете, весьма походила живостью движений и речи на молоденькую девушку. Для актрисы Николь была на удивление выдержанной и спокойной, предпочитавшей держаться в отдалении от сплетен и бесконечных скандальчиков. Невесть с каких причин она решила оказать покровительство новенькой - разумеется, не без выгоды для себя, ибо заполучила в свое распоряжение служанку, которой не надо было платить жалованье. - Что ж, вместо маркиз и куртизанок будем играть честных гражданок и озлобленных поборников рухнувшей монархии… Маркизы, честно говоря, были мне больше по душе. Даже Бурбоны со своей цензурой не рисковали навязывать нам свое мнение о том, что играть, а что - нет. Не нравится мне все это, девочка, очень не нравится…
Либертина хотела спросить, почему, но не рискнула. Ей самой нынешние времена были по нраву. Больше не нужно зубрить скучные истории про давно умерших королей и ходить в унылом платье пансионерки, всякий день рядом происходит что-нибудь новое и занимательное. Николь обещала похлопотать, чтобы ей дали роль - пусть даже самую маленькую, в два-три слова - так чего еще можно желать?
В начале осени Второго года Республики - даже время теперь отсчитывалось по-иному, горожане путались в новых наименованиях месяцев и дней - пробежал слушок, якобы грядет очередное грандиозное представление, с парадом, шествием и живыми картинами. Слух вызвал нешуточное оживление, всплеск интриг, нашептываний и кляуз. Участие в подобном празднестве хорошо сказывалось на репутации, да к тому же за него еще и платили. Иногда ассигнациями, новыми бумажными деньгами Республики. Иногда - продуктами, что в нынешние голодные времена ценилось несравнимо дороже красивых, но бесполезно шуршащих ассигнатов. Хорошенькие актрисы, изображавшие аллегорические фигуры, обзаводились полезными знакомствами и покровителями. Неудивительно, что накануне начала репетиций в театре разворачивались настоящие баталии за право оказаться в списках участников будущего празднества.
Маленькая танцовщица знала, что ей рассчитывать не на что, и не волновалась понапрасну. Вот года через два-три, когда она подрастет, тогда на нее и обратят внимание, а сейчас она всего лишь тощенькая девочка-подросток. Посреди охватившего Театр Нации смятения Либертина тихонько сидела в маленькой гримерке Николь перед распахнутым шкафом, перебирая разноцветный ворох платьев и соображая, какие из них нуждаются в починке в первую очередь. Сама актриса пребывала невесть где, и Либертина краем уха прислушивалась, не раздастся ли в коридоре знакомый цокот каблучков.
Дождалась она приближающего гула спорящих и негодующих голосов, мужских и женских, катившихся по узкому коридору подобием снежного кома с горы. Шум оборвался у дверей гримерки, щелкнул замок, снаружи загомонили еще сильнее - Либертина безошибочно опознала режущий, как нож, высокий голосок Эмилии Конта, девицы смазливой, но вздорной, безуспешно метившей на место примадонны. Снаружи бушевал очередной скандал, затянувший в свой водоворот обычно невозмутимую Николь. Либертина опасливо высунулась из-за дверцы шкафа, держа переброшенное через руку платье Марии Стюарт с пышными юбками - раздраженная гамом актриса сейчас наверняка потребует, чтобы ей сварили кофе.
Николь в туалетной была не одна. С ней пришел мужчина, с совершенно обессиленным видом рухнувший в любимое кресло покровительницы Либертины и нехотя обернувшийся на скрип давно не чиненых половиц под ногами танцовщицы.
Прежде Либертина уже сталкивалась в театральных коридорах с этим человеком - он частенько наведывался в Театр Нации. Говорили, якобы он - большая шишка в Конвенте, чуть ли не правая рука самого Жоржа Дантона, Отца Нации. Еще говорили, что он в прошлом был актером - а это ремесло метит свои избранников не хуже каторжного клейма, не смывающегося до конца жизни. Она слышала, как его окликали знакомые - d’Eglantine, Шиповник - и удивилась столь оригинальной фамилии. Или то было прозвище? Либертине он показался довольно старым - лет тридцати или даже больше - но ее удивил и поразил цепкий взгляд блестящих темных глаз, приковавший ее к месту.
- Это что такое? - указательный палец ткнулся в растерявшуюся Либертину, а вопрос был обращен к Николь, стоявшей за креслом, облокотясь на высокую резную спинку. Рука актрисы лежала на плече мужчины, и маленькая танцовщица явно оказалась здесь третьей лишней.
- Либертина, - несколько раздраженно отозвалась Николь. - Девочка, ты не могла бы выйти?
- Уже, - Либертина торопливо заталкивала тяжелые и скользкие платья обратно в шкаф, а они, как назло, соскальзывали с вешалок.
- Погоди, погоди… Либертина, или как там тебя, ну-ка поди сюда! Повернись, голову выше. Николь, чем она у вас тут занимается - платья латает или полы моет?
- Учится и немного танцует, - голос актрисы стал совсем холодным, и Либертина вздохнула. Вот это и называется - оказаться в плохое время в ненужном месте. Не повезло. Николь рассердится, что она не вовремя высунулась, и больше не станет о ней заботиться.
- Роскошно, - одобрил темноглазый. - Николь, я ее забираю. Не дуйся и не завидуй. Мне позарез необходим Гений Юности. Эта рыженькая вполне подойдет, благо говорить ей все равно ничего не придется.
- Больно тощенький получится Гений, - фыркнула актриса. Притихшая Либертина переводила взгляд с мужчины на покровительницу, не веря своим ушам - ее берут для участия в феерии?
- Каковы времена, таковы и гении, - отмахнулся человек, запросто распорядившийся ее участью на ближайшие несколько декад. - Дитя, завтра к полудню придешь к бывшему дворцу Тюильри, спросишь, у кого-нибудь, где Павильон Дружбы, нам его пожертвовали для репетиций. Постарайся не опаздывать, а сейчас - брысь отсюда.
- Конечно, - Либертина затрясла головой, отчего ее кудряшки в очередной раз выскользнули из-под ленты. Вылетела в коридор, тщательно захлопнув за собой дверь, и немедля угодила в цепкие ручки Эмилии. Визгливая красотка и ее свита никуда не ушли, топтались под дверями гримерки Николь.
- Стоять, малышка, - личико Эмилии было как у дорогой фарфоровой куклы, тоненькое, розовое и пустенькое. Вцепившиеся в плечо Либертины пальцы скрючились когтями хищной птицы. - О чем они там говорили? Ну, чего молчишь? Язык проглотила? Он согласился меня взять или его там эта кошка драная вовсю обхаживает?.. Да не молчи ты, придурошная!
- Оставалась еще свободная роль второй слева колонны, - съязвила Либертина, - но ты не подошла - вдруг с тебя штукатурка начнет слоями осыпаться?