* * *
Две последующие декады Либертина провела в горячечном, радужном тумане. Осознавая, пронзительно и четко - даже если ей посчастливится прожить на свете не один десяток лет и дотянуть до благополучной старости, ей не будет так хорошо, светло и весело. Никогда. Дни уходящей осени - лучшие в ее жизни, которые стоило бы обернуть в кусочек шелка, спрятать в шкатулку и хранить, как балерины поступали с первой парой своих туфель. Чтобы доставать время от времени и любоваться на воспоминания, хрупкие и яркие, как опадающая листва. Как тот шуршащий огромный букет, что они с Линой-Суламитой собрали в парке Тюильри и поставили на стол Фабру. Зная, что он не поблагодарит вслух, но мимоходом улыбнется им - и тогда день будет прекрасен до вечера.
"Никак влюбилась, девочка моя? - снисходительно интересовался беззвучный голос, так похожий на рассудительные интонации Николь Годен. - Что ж, не ты первая, не ты последняя…"
"Наверное, - отвечала наставнице Либертина, поздним вечером падая после репетиций на свой узкий диванчик и проваливаясь в темноту без снов. - Но его же нельзя не любить, он… он такой…"
Либертине понадобилось всего пара дней, чтобы осознать, насколько собравшееся в Павильоне Дружбы общество привязано к Фабру. Танцоры, актрисы и певцы, музыканты, даже плотники, сооружавшие огромную Скалу - все они невольно тянулись к нему, с его солнечным, легким характером и невесть откуда берущейся энергией. Эглантин тянул на себе подготовку представления, мирил вечно готовых вцепиться друг другу в глаза певиц и балерин, добывал деньги и продукты на всю подчиненную ему шатию. Одновременно умудряясь писать сценарий будущего действа и стихи к нему, и появляться на заседаниях в Конвенте, благо идти от Павильона до дворца Тюильри было всего ничего. О своей высокой должности депутата он высказывался довольно пренебрежительно, заявляя, якобы у него нет времени выслушивать пустую болтовню. Уж если от него потребовали праздник в честь Разума, они его получат. И могут им подавиться.
- Фабр, мы все знаем, что у тебя язык без костей… но лучше бы ты его попридержал, - мрачно изрекал в таких случаях Шабо. Невесть почему Либертине казалось, что этот знакомый Фабра смахивает на строгого учителя или священника - и Суламита подтвердила ее догадку, рассказав, что до Революции Шабо и в самом деле состоял в ордене капуцинов, но потом отказался от духовного звания. Еще маленькая танцовщица с изумлением узнала, что диковинный новый календарь есть изобретение Фабра - и он ужасно стесняется этого, всякий раз уверяя, что сочинил его, пребывая в чудовищном похмелье. Никто не верил, но все дружно делали вид, что так оно и было.
Либертина сама не знала, с какой радости принялась наводить порядок в закутке за китайской ширмой, выбросив оттуда уйму пустых бутылок и корзину исписанных и скомканных бумаг, перемыв грязные стаканы и чашки из-под кафе, а заодно вычистив старую бронзовую жаровню. Словно получив безмолвное разрешение, она всякий вечер готовила кофе для являвшихся на огонек друзей Фабра, а потом тихонько пряталась в уголке и слушала. К Эглантину вечно кто-нибудь приходил, словно Павильон Дружбы был его личным домом с вечно распахнутыми настежь дверями, а он сам - гостеприимным хозяином.
Громкие имена тех, о ком Либертина раньше только слышала, теперь обретали зримые лица, повадки и узнаваемые черты. Они все наведывались сюда, в балаган Фабра, ставший нейтральной территорией - сторонники Дантона, сторонники Робеспьера, депутаты, спекулянты, актеры, непримиримые враги, просители - сидели на продавленном диване, пили кофе из чашек с вензелем герцогов Орлеанских. Ссорились и мирились, решали свои насущные проблемы, сочиняли речи и статьи в газету, тут же подсовывая их издателям… Порой Либертина не могла понять, где, собственно, заседает Конвент - в парадных залах Тюильри или за шелковой ширмой с пучеглазыми драконами?
Либертина узнавала и запоминала их, а они запоминали ее, мимоходом окликая: "Юность, где кофе? Вот тебе денег, возьми кого в помощь, сбегай в пекарню или в лавку - жрать охота… Либертина, ну-ка перепиши быстренько, у тебя вроде рука счастливая… Граждане, куда запропастилась наша маленькая Свобода? Иди сюда, садись и слушай - уж больно душевно слушаешь…" Шуршали свежие листы газет, от которых остро и кисловато пахло типографской краской, язвительный остроумец Эро тихонько отпускал очередную шпильку, от которой, как от упавшей в сухостой спички, вспыхивал хохот, и Либертина молилась невесть кому, чтобы так было всегда. Чтобы трещала жаровня, булькал кофейник, чтобы сдержанный Шабо делал вид, якобы его абсолютно не волнует сидящая рядом на подлокотнике дивана Лина-Суламита, чтобы Эглантин и Сешель беззлобно поддразнивали друг друга, и не было никакого города за окнами. Шумно пыхтящего, обозленного, голодного города, тянувшегося облетевшими черными сучьями лип к Павильону.
…Но все же город добрался до них.
Вечер накануне не задался, хотя никаких причин к тому вроде не имелось. В намозолившую всем глаза Скалу плотники вколотили последний гвоздь, завтра ее собирались обтягивать тканью. Прибежал мальчишка-разносчик, шлепнул на стол Эглантина пачку газет, прямо из типографии, которые начнут продавать на улицах только завтрашним утром. Объявился уставший и задерганный Камиль Демулен, заявил, что мир жесток и несправедлив, после чего улегся спать на диванчике. Фабр где-то пропадал, Либертина ушла к зеркальной стене, присоединившись к репетиции девушек-танцовщиц из свиты Богини Разума. Она увлеклась, слишком поздно заметив, что из-за ширмы доносятся голоса - и голоса эти с каждым мгновением становились все громче. Когда же Либертина сунулась в некогда тихий и спокойный уголок, то застала ссору во всей ее красе. Шабо, помавая перед собой свернутой в трубку газетой, как кавалерийской саблей, орал на разбуженного Камиля. Тот пытался огрызаться, заикаясь более обычного, у него получалось только судорожное "т-т-т…" пополам с брызжущей слюной, и физиономия быстро наливалась багровым цветом. Либертина растерялась, ее толкнули в спину, влетевший Фабр оказался между спорщиками и рявкнул на Шабо "Прекратить!" таким звонко-режущим голосом, что тот в растерянности подавился окончанием фразы.
- Заорешь на Камиля еще раз, мы больше не друзья, - уже спокойнее добавил Эглантин, развернулся к оцепеневшей Либертине, скомандовав:
- Воды этому несчастному, быстро. Именно воды, потом коньяка, потом фиакр и домой, чтоб глаза мои здесь его не видели.
Либертина кивнула и умчалась выполнять приказание. Посиделок тем вечером не случилось, в зале погасили лампы и свечи, и Павильон утонул в темноте. Скала громоздилась своей огромной угловатой тушей. Либертина впервые представила, как ей придется взбегать наверх, на маленькую площадку, где будет стоять колонна с факелом, да еще и исполнять там танцевальный номер, и вздрогнула.
- Страшно? - спросил подошедший Фабр, тоже запрокидывая голову и смотря на вершину деревянной Скалы. - Ну и дурищу соорудили, м-да… Ты молодцом, Юность. Ты не думай, я за тобой присматриваю. Беги спать.
Невесть почему от этих простых слов она огорчилась до глубины души. В любой пьесе в подобной ситуации они либо заговорили бы о том, что лежит у них на душе, либо Шиповник поцеловал бы ее. А тут всего-навсего - "иди спать". Еще бы по голове погладил. Будто она маленькая неразумная девочка.
Либертина дулась полночи, вертелась, никак не в силах заснуть. Задремала под утро, чуть не проспала репетицию и, заполошно летя по коридору, столкнулась с незнакомцем. Этого в числе посетителей Павильона она еще не встречала - к тому же он так неожиданно вышел ей навстречу, что Либертина едва не врезалась в него. Маленькая танцовщица шарахнулась назад… но, вместо того, чтобы извиниться и поскакать вприпрыжку вниз по лестнице, замерла, испуганно хлопая ресницами. Обычнейший вопрос: "Вы кто, гражданин, и что здесь потеряли?" застрял в горле острой рыбьей косточкой.
Гражданин таращился на нее сверху вниз, благо высокий рост позволял. Пялился чуть раскосыми глазами, точно кот на пойманную мышь, решая - сожрать сразу или позволить добыче выскользнуть из когтей, чтобы погоняться за ней еще немного? Черный кот с белой манишкой: черная куртка толстой кожи, высокие кавалерийские сапоги, заляпанные грязью, трехцветный шарфик, небрежно обмотанный вокруг шеи. Широкий пояс с прицепленной шпагой - не на талии, как положено, а низко сдвинутый на бедра, отчего окованный медью кончик ножен с мерзким звуком скреб по полу. Черные волосы - не живописно взъерошенные, как у Эглантина, а просто непричесанные, торчащие во все стороны густые лохмы. И вид, то ли как у пьяного до стеклянности, то ли как у припадочного.
- Кукла, - наконец изрек гражданин. Голос низкий, хрипловатый, но, что самое удивительное, приятный на слух. - Живая кукла. Ну-ка, стой, потолкуем. Где этот гребаный цветуечек?
- К-какой цветуечек? - заикнулась Либертина, понимая - вот сейчас-то она впервые в своей юной жизни грохнется в обморок. Как аристократическая барышня, позорище какое.
- Единственный и неповторимый! - рявкнул ей в лицо незнакомец, и Либертина отшатнулась. - Фабр где, спрашиваю? Валяется в койке с очередной красоткой, пока истинные герои кровь проливают на полях сражений?..
- О-он внизу, в зале… наверное… - пролепетала танцовщица, чувствуя себя насмерть перепуганной маленькой девочкой. Боже, которого нет, вдруг это дружок или законный супруг какой-нибудь из пассий Эглантина, он прознал, что рогат и явился с намерением устроить обидчику взбучку?
- Ну так веди! - распорядилось лохматое чудовище. Либертине ничего не оставалось, как спуститься вниз по ступенькам, обмирая и подмечая, с каким испугом смотрят на нее встреченные по пути участники будущего празднества. Не иначе, решили, что будущий Гений Юности угодил под арест и отсюда ее прямиком потащат на допрос в Люксембургскую тюрьму.
Фабр оказался на месте. Сидел, покусывая кончик без того обгрызенного пера и рассеянно разглядывал вышитых на полинялом шелке драконов. При виде черняво-косматого выронил перо:
- Сгинь, моя белая горячка. Сгинь немедленно. Изыди, рассыпься. Скажи, что ты мне мерещишься.
- Не дождёшься, - буркнул пришлец и вдруг рухнул в ближайшее кресло. Именно вдруг - только что возвышался угрожающей черно-белою башней, и внезапно сложился, осыпался в кресло, как марионетка, которую бросил кукловод, с таким явственным наслаждением на лице, будто от самой Тулузы шагал именно к этому креслу. Позолоченное старое дерево жалобно хрустнуло под немалым весом. - Что, не рад старому дружку, Ш-шиповничек? Ай, не рад… Хорошо устроился, смотрю. Сыт, пьян, полон дом блядей натащил… Это - новая твоя? - небрежный взмах в сторону обмершей Либертины. - Поделишься?
У Либертины захолонуло в груди. Незнакомец звал Фабра по прозвищу, разговаривал, несмотря на всю страховидность облика, вроде бы мирно, но под обманчивым дружелюбием крылась странная, непонятная угроза, некое смутное беспокойство. Находиться рядом с этим, косматым, было все равно что войти в вольеру с ручным леопардом. Леопард, конечно, ручной… до той поры, пока ему не захочется стать диким.
Может, и в самом деле объявился некий давний знакомец Эглантина, сделавший карьеру на военном или политическом поприще? А что, если Фабр возьмет да отдаст ему смазливую дуру-девку на откуп? Ой, мамочки… боюсь его, не хочу…
Привлеченные явлением незваного гостя, к уголку Фабра начали подтягиваться зрители. Ширма опасно покачивалась, угрожая шлепнуться. В щели блеснул любопытный глаз.
- Нет уж, - бросил Фабр. Пока чернявый разглагольствовал, Шиповник успел прийти в себя и смотрел теперь ехидно да искоса, как петух на зерно. - Девушек ему, как же… Мои девушки не про тебя, они чистые и невинные, как заря нового мира, а ты, братец, страшен, как сон роялиста. И с конца у тебя, говорят, капает.
- Ничего у меня не капает! - взвился гость. - Вранье это все! Гнусные слухи, распускаемые врагами Коммуны об одном из ее вождей! Еще надо бы узнать, где ты таких слухов набрался!
- Слухи не слухи, а девок моих не тронь, - отрезал Фабр. - Если совсем невтерпеж, еби хор. Он у нас мужской, ну да тебе все едино. Мальчики там подобрались трепетные, но авось ты их достанешь как следует, хоть сообща по немытой шее наваляют. Так чего приперся? Только не говори, что соскучился по моему обществу - не поверю. И выпивки у меня тоже нет, не надейся.
Он чуть повернулся к Либертине, сообщив:
- Познакомься, милая. Это чучело зовется Жаном Мари Колло. Страшно не любит собственное имя - оно, видите ли, слишком заурядно для такой выдающейся личности - несет верную службу в Комитете Общественной Погибели, таскается за Робеспьером, а ведь когда-то был неплохим актером и почти что человеком… Колло, говори, что тебе надо, и выметайся.
Имя "Колло" маленькая танцовщица уже слышала. Друзья Фабра отзывались о нем с неприкрытой ненавистью, называя "псом Неподкупного", шепотом рассказывали о массовых расстрелах в городе Лионе, куда Колло решением Конвента отправили нынешним летом усмирять волнения. Либертине представлялось сказочное чудовище в человеческом облике, с руками по локоть в крови и оскаленными клыками, а оказалась взъерошенная громогласная орясина с нелепой шпагой у бедра.
И все же никак не отделаться от ощущения притаившейся совсем рядом жути…
- Ишь ты, как заговорил, - ухмыльнулся Колло, устраиваясь в кресле поудобнее. - А вот не выметусь. Меня к вам прислали. Инспектором от Комитета. Ибо, как доносят верные патриоты, у тебя тут натуральный притон дантонистов, эбертистов, жирондистов, роялистов…
- …сатанистов и содомитов… - тихонько в унисон подсказали из-за ширмы.
- …сатанистов и содомитов, - разлетелся по инерции Колло и на мгновение нахмурился, соображая, что не так. За ширмой сдавленно хрюкнули.
- Да уж, в особенности содомиты распоясались, - буркнул Фабр, мрачнея на глазах. - Ври, да не завирайся. Вы там в Комитете уже всех и каждого готовы подозревать. У нас уже есть инспектор - Сешель.
- Гильотина по твоему Сешелю давно плачет, ждет его - не дождется, - со своего места Либертина видела, как глаза Колло превратились в две узкие щелочки, а голос стал противно-медовым. - Поговаривают, якобы вы с ним не только компаньоны и верные подельщики, но еще и дружки - не разлей вода. В чем-то я его понимаю, Шиповничек, для своих лет ты еще очень даже ничего…
- И вот этот человек собирается избавить нас от засилия содомитов, - хмыкнул Эглантин. - А предъяви-ка ты, братец, бумаги.
- Чего?..
- Бумаги, говорю. Сиречь верительные грамоты, коими Коммуна уполномочила тебя на инспекционные действия в моем театре. Надеюсь, гражданин, ты сознаешь всю важность революционного мандата? Без соответствующей бумаги с печатью любой проходимец, даже тайный эбертист или, того хуже, содомит может прийти и…
- Раньше он не был таким недоверчивым бюрократом, - обращаясь почему-то к Либертине, пожаловался Колло. - Есть у меня мандат. На, подавись.
Он и в самом деле вытащил из-за обшлага куртки свернутую бумагу, швырнув ею в Фабра. Тот поймал, развернул - Либертина сунулась через плечо, прочитать - ровные строчки казенным почерком переписчика, лиловый кругляш печати. Д’Эглантин пробежал недлинный текст глазами, в изумлении задрал бровь и принялся зачитывать вслух:
- "Предъявитель сего есть редкое животное породы павиан, являющееся собственностью Парижского зоологического сада. При поимке оного надлежит принять неотложные меры по доставлению упомянутого животного в адрес: Париж, Рю де ля Пэ, четырнадцать, мэтру Лавалю, за вознаграждение…"
- Чего-чего? - оторопел Колло. - Какое еще животное? Дай сюда!
Он попытался выхватить бумагу, Фабр вовремя отдернул руку и издалека продемонстрировал Колло лист:
- Колло, ты ведь читать умеешь?
- Ну?!
- Видишь букву? Это "Ж". "Же" означает "животное". Ты зачем из Зоосада убежал, а?
- Да нет там никакого "же"!
- Да вот же!..
Либертина хихикнула, за ширмой довольно громко зареготали на разные, в основном женские, голоса.
- А животное кусается?
- Можно его погладить?
- Ой, а хвостик у этого животного есть?
- А чем питаются павианы?
Колло, красный, как рак, бросил на хохочущую ширму яростный взор и прошипел:
- Не мог Неподкупный такого написать! А ну дай сюда немедленно!
- Ну, если не мог - на, прочитай сам, что написано, - смиренно отвечал ехидный Фабр, прекрасно знавший, что читает Колло еле-еле, и протянул бумагу кипящему от негодования гостю.
Колло бумагу схватил и, пребывая в расстройстве чувств, немедленно в мелкие клочки изорвал.
- Гражданин Животное… То есть гражданин Колло! - голос Фабра взвился ноткой праведного негодования добродетельного гражданина, оскорбленного в лучших чувствах. - Да понимаете ли вы, что сейчас натворили?! Как вы могли так поступить - разорвать мандат, доверенный вам лучшими представителями Республики? Вы что, контрреволюционер? Или, не побоимся этого слова, тайный роялист?!
Инспектор от Комитета общественного спасения схватился за шпагу и с рычанием полез из кресла, в самом деле став похожим на дикого зверя. Танцовщицы за ширмой завизжали и брызнули врассыпную. Довольный устроенным представлением Фабр хмыкнул и заговорил уже спокойнее:
- Ладно, ладно, успокойся и убери свой вертел. Не все тебе развлекаться. В самом деле, Колло, на кой ты нам сдался со своей дурацкой инспекцией? Заговоров мы тут не строим, лично у меня просто не хватает времени на такую чепуху. Мне велено состряпать мистерию из подручных материалов - я этим и занимаюсь. Или ты собираешься сценарий вычитывать, на предмет замаскированных симпатий к Старому Режиму?
- Может, и собираюсь, - буркнул Колло, остывая. Рухнул обратно в кресло и с надеждой спросил: - И все-таки, Фабр, у тебя выпить есть? Ну, за встречу старых друзей, а? Хоть чего-нибудь, ты же запасливый, у тебя всегда было припрятано…