СЕРГЕЙМОГИЛЕВЦЕВ
рассказ
- Скажите, – спросили у него, – вы были когда-нибудь счастливы?
- Зачем это вам? – улыбнулся он следователю.
- Мы хотим знать о вас все, – ответил следователь, затягиваясь сигаретой, и выпуская к потолку голубые колечки дыма. – Вы необыкновенно интересный объект для допроса, и, возможно, после того, как вас осудят, я напишу диссертацию по материалам наших бесед.
- Вы считаете, что меня осудят?
- Всех осуждают в итоге, одного больше, другого меньше, и вы в этом смысле не являетесь исключением. Для правосудия нет разницы между вами и мной, и только по чистой случайности вы сидите напротив меня в тюремной одежде, а я ношу мундир с золотыми погонами. При других обстоятельствах все могло быть с точностью до наоборот.
Он посмотрел на следователя: тот действительно был одет в голубой мундир с золотыми погонами, а на груди носил значок в виде ромба, полученный, очевидно, за окончание какого-нибудь учебного заведения. Ладный мундир, подумал он, и погоны тоже ладные, а вот вопрос насчет счастья какой-то странный. Впрочем, в этой тюрьме все странное, и заключенным, вроде меня, надо быть готовым к любым сюрпризам.
- Итак, повторяю вопрос, – вновь обратился к нему следователь, – вы были когда-нибудь счастливы?
- На этот вопрос трудно ответить.
- Неужели, – улыбнулся человек с золотыми погонами, – это такой простой вопрос для большинства нормальных людей!
- Нормальные люди не сидят в тюрьме.
- Вы пока что не в тюрьме, а под следствием, в тюрьме вы еще успеете насидеться. Если, конечно, суд проявит к вам снисходительность, и не приговорит к высшей мере.
- Неужели у нас еще существует высшая мера?
- Высшая мера существует везде, но не все об этом догадываются.
- Да, вы правы, после всего, что случилось в моей жизни, высшая мера была бы самым справедливым решением.
- Вы такой большой грешник?
- Это решать не мне, а вам.
- Хорошо, я так и сделаю. Итак, еще раз спрашиваю: вы были когда-нибудь счастливы?
- Подождите, мне надо подумать, на этот вопрос очень трудно ответить.
- Почему? Обычно счастливые моменты запоминаются на всю жизнь.
- Возможно, что вы правы. Итак, о чем бы вам рассказать? Ну, хотя бы об этом: однажды я выписался из больницы, куда угодил из-за переутомления и сплошной череды неудач, и шел по Москве, не разбирая дороги, как вдруг неожиданно наткнулся на газетный киоск, где в витрине стояла моя только что опубликованная книга. Знаете, тогда, в первые годы перестройки, было еще много таких газетных киосков, готовых торговать чем угодно, лишь бы заработать какие-нибудь деньги.
- А где это было?
На углу Горького и проезда Художественного театра. Тогда это еще были Горького и проезд Художественного театра, Тверская и Камергерский стали только лишь спустя пол-года.
- Это было летом?
- Нет, это было зимой, в последних числах декабря. Я был очень слабым после больницы, практически чудом избежал смерти, и вдруг неожиданно наткнулся на газетный киоск с моей только что опубликованной книгой. Понимаете, не самиздатовскими, наспех напечатанными на папиросной бумаге, а потом неумело сшитыми страницами, а самой настоящей, пахнущей типографской краской книгой. Моей первой книгой. Это было так неожиданно, и звучало таким диссонансом по отношению ко всему, что было до этого, что я просто опешил, и был по-настоящему счастлив, как не был уже долгие годы.
- Рад за вас. Итак, ваша книга стояла в витрине киоска?
- Не совсем стояла, она висела в ряду других книг, выделяясь своей красивой обложкой, которую я специально заказывал у художника, и, без сомнения, привлекала внимание прохожих.
- Привлекала внимание прохожих? Вы не преувеличиваете?
- Возможно, что и преувеличиваю, но в тот момент мне казалось именно так. Я долго стоял возле киоска, испытывая необыкновенный подъем и целую гамму чувств, которые, повторяю, не испытывал очень давно, и которые в совокупности, очевидно, и есть то, что мы называем счастьем.
- И это все? – спросил следователь.
- С моей книгой? Нет, не все, я продолжил свой путь по снежной Москве, и то тут, то там натыкался на такие же газетные киоски со своей первой заветной книгой, которой отдал так много времени, и в которую, кажется, вложил всю свою душу.
- Насчет вашей души вы ошибаетесь.
- Как вы сказали?
- Я сказал, что вы ошибаетесь насчет вашей души. Вся ваша душа распределена между всеми счастливыми моментами вашей жизни, а это всего лишь эпизод из нее, хотя и очень занятный. Итак. Прошу вас, продолжайте рассказывать!
- Хорошо, я попытаюсь вспомнить все до малейшей подробности. Итак, я заходил в метро, переезжал с одной станции на другую, потом выходил наверх, и тут же натыкался на новый газетный киоск, где на видном месте висела или стояла опять она – моя заветная первая книга. Я ликовал, я, кажется, даже пел, и был весь переполнен до краев самым настоящим счастьем, и такого подъема, такой высшей радости, поверьте, со мной не было очень давно, возможно, что с самого детства.
- Да, – сказал, помолчав, следователь, – я вам по-хорошему завидую. Между прочим, вы очень долго сидите в тюрьме, и, очевидно, не знаете, что того, самого первого вашего киоска, что на углу Камергерского и Тверской, уже нет в живых!
- Как так нет в живых?
- Очень просто, – его убрали оттуда. То ли сломали, то ли перенесли в новое место. Кажется, что все же перенесли, я точно не помню этого.
- Вы часто гуляете по Москве? – спросил он у следователя.
- Не очень часто, раз или два в год, и то по нужде. Работы, знаете-ли, очень много, иначе ответил бы вам конкретнее.
- Вы очень загружены?
- Не то слово, буквально до предела, и почти со всеми приходится беседовать о тонких материях, как например с вами.
- Беседовать о счастье?
- Не только о нем. С человеком вообще можно беседовать о чем угодно, как о счастье, так и вообще о самых ужасных вещах, человек вместилище и того, и другого.
- Как хорошо, что вы беседуете со мной именно о счастье.
- Да, вам повезло. Скажите, а других счастливых моментов в вашей жизни больше не было?
- Вы хотите докопаться до самой моей души?
- Такая уж у меня профессия.
- Почему же не было, конечно, были. Вам надо рассказывать в хронологическом порядке?
- Не обязательно. Главное, чтобы было о счастье, а когда вы его испытали: в детстве, или уже в зрелом возрасте, не имеет большого значения.
- Дайте подумать.
- Хорошо, я не тороплю вас.
Они помолчали. Следователь закурил, и глядел в зарешетчатое окно под потолком, пуская кверху голубые колечки дыма. Дотошный чиновник, служака, наверняка давно пора на повышение, а он все тянет лямку, возится с такими безнадежными субъектами, как я, пытается докопаться до истины, задает странные вопросы о счастье, которых другие следователи боятся, как огня. Ему бы не о счастье беседовать, а рявкнуть изо всех сил, да стукнуть по столу кулаком, я бы, наверное, сразу же раскололся, и рассказал обо всем, что знаю. Впрочем, может быть, что их интересует именно это, может быть, их интересует именно моя душа, и то, что лежит на самой ее глубине. Может быть, в этом ведомстве работают именно с душой, а не с телом, предпочитая не ломать пальцы и не заливать в горло воду, а докапываться до такого, что вам дороже всего на свете, дороже даже, чем сама жизнь.