В сборник вошли повести и рассказы советских и зарубежных писателей: Г.Альтова, Р.Подольного, П.Амнуэля, Р.Брэдбери, Г.Каттнера, Л.Биггла-младшего, Э.Донаджо, Н.Нильсена и многих других.
Для широкого круга читателей.
СОДЕРЖАНИЕ:
Preludium
Владимир Одоевский - 4338-й год (отрывок)
Мы с тобой - одной крови
Иржи Берковец - АУТОСОНИДО ( перевод Е.Аникст)
Герберт Голдстоун - ВИРТУОЗ (перевод В.Волина)
Эмио Донаджо - ЧУДИЩЕ И ДЖАЗ (перевод Л.Вершинина)
Бёрье Круна - КОСМИЧЕСКАЯ МУЗЫКА (перевод А.Афиногеновой)
Чеслав Хрущевский - ИСЧЕЗЛА МУЗЫКА (перевод Е.Вайсброта)
Генри Каттнер - МУЗЫКАЛЬНАЯ МАШИНА (перевод В.Боканова)
Павел Амнуэль - ДАЛЕКАЯ ПЕСНЯ АКТУРА
Она одна со мною говорит
Виктор Колупаев - НАСТРОЙЩИК РОЯЛЕЙ
Роман Подольный - СКРИПКА ДЛЯ ЭЙНШТЕЙНА
Виктор Жигунов - ИНТЕГРАЛЬНОЕ СКЕРЦО
Никита Ломанович - ОТКРОЙТЕ ВАШИ УШИ!
Наталия Никитайская - НОГИ ЛОГОФАРСА Современная сказка
Рэй Брэдбери - ПРИШЛО ВРЕМЯ ДОЖДЕЙ (перевод Т.Шинкарь)
Спайдер Робинсон - ЖИЗНЬ КОРОТКА… (перевод В.Боканова)
Джемс Блиш - ПРОИЗВЕДЕНИЕ ИСКУССТВА (перевод Р.Рыбкина)
Генрих Альтов - БОГАТЫРСКАЯ СИМФОНИЯ
…За все, что было при нас
Рэй Брэдбери - АВГУСТ 1999. ЛЕТНЯЯ НОЧЬ (перевод Л.Жданова)
Нильс Нильсен - НИКУДЫШНЫЙ МУЗЫКАНТ (перевод Л.Жданова)
Дорел Дориан - ЭЛЕГИЯ ПОСЛЕДНЕМУ БАРЛИНГТОНУ (перевод Т.Воронцовой)
Рэй Брэдбери - УБИЙЦА (перевод Н.Галь)
Дежё Кемень - НЕВИДИМОЕ ОРУЖИЕ (перевод Е.Тумаркиной)
Генри Каттнер - ЛУЧШЕЕ ВРЕМЯ ГОДА (перевод В.Скороденко)
Ллойд Биггл-младший - МУЗЫКОДЕЛ (перевод Г.Усовой)
Анатолий Карташкин - ФУГА БАХА В ПОНЕДЕЛЬНИК
Юрий Леднев, Генрих Окуневич - КРАХ "ДИСКОПОПА"
Postludium
Ян Лишанский - ПОКА НЕ ПОЗДНО!
КОММЕНТАРИИ
Составитель, автор послесловия и комментариев: Я.Е.Лишанский
Художник: Д.А.Аникеев
Содержание:
ИНТЕГРАЛЬНОЕ СКЕРЦО 1
Preludium 1
Мы с тобой - одной крови 1
Она одна со мною говорит 17
…За все, что было при нас 40
POSTLUDIUM 81
КОММЕНТАРИИ 83
ИНТЕГРАЛЬНОЕ СКЕРЦО
Preludium
Владимир Одоевский
4338-й год
(Отрывок)
…В разных местах сада по временам раздавалась скрытая музыка, которая, однако ж, играла очень тихо, чтобы не мешать разговорам. Охотники садились на резонанс, особо устроенный над невидимым оркестром; меня пригласили сесть туда же, но с непривычки мои нервы так раздражались от этого приятного, но слишком сильного сотрясения, что я, не высидев двух минут, соскочил на землю, чему дамы много смеялись. Вообще на нас с дядюшкой, как на иностранцев, все гости обращали особенное внимание и старались по древнему русскому обычаю показать нам всеми возможными способами свое радушное гостеприимство…
Проходя по дорожке, устланной бархатным ковром, мы остановились у небольшого бассейна, который тихо журчал, выбрасывая брызги ароматной воды; одна из дам, прекрасная собою и прекрасно одетая, с которою я как-то больше сошелся, нежели с другими, подошла к бассейну, и в одно мгновение журчание превратилось в прекрасную тихую музыку: таких странных звуков мне еще никогда не случалось слышать; я приблизился к моей даме и с удивлением увидел, что она играла на клавишах, приделанных к бассейну: эти клавиши были соединены с отверстиями, из которых по временам вода падала на хрустальные колокола и производила чудесную гармонию. Иногда вода выбегала быстрою, порывистою струей, и тогда звуки походили на гул разъяренных волн, приведенный в дикую, но правильную гармонию; иногда струи катились спокойно, и тогда как бы из отдаления прилетали величественные, полные аккорды; иногда струи рассыпались мелкими брызгами по звонкому стеклу, и тогда слышно было тихое, мелодическое журчание. Этот инструмент назывался гидрофоном; он недавно изобретен здесь и еще не вошел в общее употребление. Никогда моя прекрасная дама не казалась мне столь прелестною: электрические фиолетовые искры головного убора огненным дождем сыпались на ее белые, пышные плечи, отражались в быстробегущих струях и мгновенным блеском освещали ее прекрасное, выразительное лицо и роскошные локоны; сквозь радужные полосы ее платья мелькали блестящие струйки и по временам обрисовывали ее прекрасные формы, казавшиеся полупризрачными. Вскоре к звукам гидрофона присоединился ее чистый, выразительный голос и словно утопал в гармонических переливах инструмента. Действие этой музыки, как бы выходившей из недостижимой глубины вод; чудный магический блеск; воздух, напитанный ароматами; наконец, прекрасная женщина, которая, казалось, плавала в этом чудном слиянии звуков, волн и света, - все это привело меня в такое упоение, что красавица кончила, а я долго еще не мог прийти в себя, что она, если не ошибаюсь, заметила.
Почти такое же действие она произвела и на других, но, однако ж, не раздалось ни рукоплесканий, ни комплиментов - это здесь не в обыкновении. Всякий знает степень своего искусства: дурной музыкант не терзает ушей слушателей, а хороший не заставляет себя упрашивать. Впрочем, здесь музыка входит в общее воспитание как необходимая часть его, и она так же обыкновенна, как чтение и письмо; иногда играют чужую музыку, но чаще всего, особенно дамы, подобно моей красавице, импровизируют без всякого вызова, когда почувствуют внутреннее к тому расположение. (…)
…Настанет время, когда книги будут писаться слогом телеграфических депешей; из этого обычая будут исключены разве только таблицы, карты и некоторые тезисы на листочках. Типографии будут употребляться лишь для газет и для визитных карточек; переписка заменится электрическим разговором; проживут еще романы, и то недолго - их заменит театр, учебные книги заменятся публичными лекциями. Новому труженику науки будет предстоять труд немалый: поутру облетать (тогда вместо извозчиков будут аэростаты) с десяток лекций, прочесть до двадцати газет и столько же книжек, написать на лету десяток страниц и по-настоящему поспеть в театр; но главное дело будет: отучить ум от усталости, приучить его переходить мгновенно от одного предмета к другому; изощрить его так, чтобы самая сложная операция была ему с первой минуты легкою; будет приискана математическая формула для того, чтобы в огромной книге нападать именно на ту страницу, которая нужна, и быстро расчислить, сколько затем страниц можно пропустить без изъяна.
Скажете: это мечта! ничего не бывало! за исключением аэростатов - все это воочью совершается: каждый из нас - такой труженик, и облегчительная формула для чтения найдена - спросите у кого угодно. Воля ваша. Non multum sed multa - без этого жизнь невозможна…
Мы с тобой - одной крови
Иржи Берковец
АУТОСОНИДО
Ключ загремел в замке, тяжелые кованые двери со скрипом открылись, и Педро вошел. В узкой сводчатой комнате было почти темно. Луис высек огонь; мерцающий свет озарил голые стены, сверкнул на струнах лютни, висевшей над убогим ложем, и упал на темные корешки книг, аккуратно расставленных в нише. Педро подошел к окну. Из патио доносился сильный пряный запах кампанулы, на угасающем кобальте горизонта заблистали первые звезды.
Тихий аккорд, прозвучавший навстречу спускающейся ночи, задрожал и вылился в новую гармноию: звуки, вначале еле слышные, постепенно усиливались, слетая со струн под волшебной рукой мастера. Только один человек во всей Таррагоне мог так исполнить "Фантазию" Сантильяны - Луис Агиляр.
Педро оглянулся. Лютня висела на стене. В углу, у стола, Луис склонился над небольшой деревянной шкатулкой с круглой рифленной крышкой, из которой торчало диковинное происпособление, заканчивающееся пергаментной воронкой. Крышка медленно вращалась, и из аппарата неслись звуки лютни Агиляра.
Луис с улыбкой посмотрел на пораженного Педро. Затем нажал на какой-то рычажок, диск остановился, и музыка сразу оборвалась. Луис ловко снял диск, положил на его место другой, и тот, щелкнув, пришел в движение.
Педро застыл на месте. Ему казалось, что в мгновение ока комната наполнилась топотом и кашлем толпы. Следом зашумел ошеломляющий поток человеческих голосов. Педро зашатался, с трудом удержав крик ужаса. С широко раскрытыми глазами, почти теряя сознание, он дрожал, весь во власти необычного ощущения.
Лишь спустя несколько минут Педро осознал, что слышит пение, да он уже разбирал слова "Kyrie eleison". Голоса скрещивались и сливались, то приближаясь, то удаляясь, усиливались и ослабевали. Похоже на хорал в храме Тринидада, мелькнуло в голове Педро, ну, конечно, вот сложный переход басовой партии… да ведь это…
- Мистерия из Элхе, - вздохнул он облегченно.
- Рад, что ты узнал произведение и место, где оно исполнялось, - сказал Луис, когда музыка отзвучала и в комнате стало удивительно тихо.
- Разумеется, это церковь в Элхе, помещение с прекрасной акустикой, где ясно слышны все слова песнопения. Поэтому-то я и решил испытать аппарат именно там. В Элхе я участвовал в хоре на пасхальном богослужении. На репетициях мне удалось спрятать записывающий аппарат под кафедрой.
Только, сейчас Педро пришел в себя.
- Открой же мне наконец, что это за чудесный аппарат, который может вобрать в себя и вновь издать звук лютни и человеческого пения?
- Это мое аутосонидо, - улыбнулся Агиляр, - плод давней мечты, долгих размышлений, попыток и трехлетнего упорного, неустанного труда. Погляди! - Луис развернул на столе чертежи и рисунки. - Вот механизм, который передает звук спиральным углублениям на вращающейся пластинке, покрытой особой древесной смолой… Вначале я крутил их вручную, но, когда дон Эстебан привез мне из Германии "el huevo de Norimberk", карманные часы магистра Петра Геле, я использовал их скрученную стальную упругую пружинку как источник равномерного движения… видишь, заводится вот здесь этим ключом!
Педро с жадностью просматривал чертежи.
- Да, конечно… хитроумно… и при этом удивительно просто, воронка заканчивается пленкой с острым кончиком… Скажи на милость, как ты до этого додумался? Я имею в виду принцип устройства, понимаешь?
Агиляр вытащил откуда-то запыленную бутылку манзанильи.
- Это длинная история, - сказал он, когда друзья пригубили доброе вино из Санлакура, - она началась еще во времена моего ученичества в Альмерии. Однажды в саду дона Лопеса я увидел стройную девушку, которая рвала цветы такими изящными движениями, что я глаз от нее не мог отвести. Вскоре она скрылась в лавровой беседке. На следующий день я увидел ее прелестное лицо у фонтана. Я ходил там с лютней, играл и пел. Она остановилась поодаль, печально мне улыбнулась и поспешно ушла. Я не решился следовать за ней. Но как-то я застал ее врасплох, когда она перевязывала букеты. Я заговорил с ней, но она даже не подняла на меня глаз и, лишь когда моя тень легла на песок перед ней, испугалась и вскочила. Я извинился за свое вторжение, она пристально посмотрела на мои губы, задрожала, глаза ее увлажнились.
И тогда я понял, что она глухая. Меня захлестнула волна мучительного и одновременно нежного чувства. Я подошел к ней поближе, наклонился к ее устам - она инстинктивно закрыла их вуалью - и прошептал в ароматную гладкую кисею два слова… и в ответ именно эти слова отчетливо слетели с ее уст. "Любовь моя!" Она любила меня, как и я ее, что еще она могла сказать? Разве близкие существа не высказывают подчас мысли одними и теми же словами, в одно и то же время?
Уже тогда мне показалось, что вуаль, спущенная на уста девушки, уловила мое признание, словно звук моего голоса застрял в ней и снова ожил.
Много воды утекло с тех пор. Сейчас у нас тысяча пятьсот тридцатый год, а то было почти двадцать лет назад. И давняя-давняя мысль не давала мне покоя. Разумеется, путь от вуали к пленке был трудным и долгим. А все прочее…
Луис опорожнил бокал и поставил его на стол. За окном звенели цикады. Педро все еще изучал чертежи.
- Это великое дело, Луис, - медленно произнес он. - Даже представить себе не могу всего величия твоего изобретения. Неподражаемое исполнение инструментальных и вокальных произведений не исчезнет бесследно, когда кончат дни свои те, кто услаждал ими слух своих современников. Подумай только… - Педро вскочил и начал расхаживать по комнате, - если бы наши предки знали нечто подобное в те времена, когда жил Хуан Руис, мы еще сегодня могли бы восхищаться его легендарной игрой на виоле! И не только музыка! - Педро остановился у камина. - Слово тоже переживет века, слышишь, Луис? - обратился он к Агиляру, который возился у аппарата: поставил гладкий диск, повернул воронку в сторону говорящего и нажал на рычажок.
- …мысль, высказанная вслух, действеннее мертвого письма. Ты понимаешь, какое это будет оружие в борьбе с предрассудками, суевериями и невежеством, легче будет победить косность и мракобесие…
Громкий стук в дверь прервал рассуждения Педро. Агиляр удивленно посмотрел на друга. Вновь раздался стук, и чей-то голос произнес:
- Именем Высшего совета инквизиции, откройте!
Луис схватил Педро за руку.
- Беги! Сюда! Из окна прыгнешь на балкон, оттуда по крыше спустишься в винный погребок Мануэля, а там уже легко найдешь дорогу. А это, - он сунул Педро чертежи аппарата, - на всякий случай возьми с собой, я приду за ними. Поспеши!
Было самое время. Дверь затрещала под градом ударов. Педро вскочил на подоконник и исчез во тьме. В ту же минуту, сломав замок, в комнату ворвался алгвасил с пятью вооруженными стражниками. Они набросились на Агиляра, после короткой борьбы связали его и увели.
В сгустившейся тьме из-за перевернутого стола в углу голос Педро шептал: мракобесие… мракобесие… мракобесие… мракобесие… мракобесие…
Желтоватый свет восковых свечей тщетно боролся с темнотой, рисуя резкие тени на бледных лицах мужчин и скользя по красному бархату знамени с вышитыми на нем оливковой ветвью, крестом и обнаженным мечом. Голос секретаря то поднимался, то угасал, подобно пламени свечей в серебряных канделябрах. Луис уже давно перестал слушать, и до него доходили лишь несвязные обрывки фраз:
"…говорили с кем-то, кто не входил и не выходил… слышали пение хора, доносившееся по ночам из его комнаты… общался с демонами… одержим бесами…"
Обвинение было оглашено. Человек с лицом аскета, в лиловом облачении с белым восьмиконечным крестом подал знак Агиляру.
- Я простой музыкант и механик, - начал Луис. - За мной никакой вины нет. Обвинения не признаю. Мне было жаль, что искусство наших великих мастеров умрет вместе с ними. Я попытался спасти его и изобрел аппарат, который сохранит музыку, пение и голос для потомков. Не я первый пытаюсь сделать это. С давних пор люди стремились создавать механизмы, подражающие голосам птиц и человеческой речи. Двести пятьдесят лет назад английский монах Роджер Бэкон из Ильчестера смастерил говорящего карлика; знаменитый учитель Фомы Аквинского, регенсбургский епископ Альберт Великий водил своих гостей в уединенную мастерскую доминиканского монастыря, где скрытая за драпировкой искусственная женщина приветствовала входящих на латинском языке; воспитанник орилльякской школы Герберт, будущий папа Сильвестр Второй, пятьсот лет назад сделал искусственного человека, который пел и отвечал на вопросы…
- Погоди, - раздался холодный резкий голос инквизитора дона Карлоса Торквемады. - Ты говоришь, что изобрел аппарат, подражающий человеческому голосу и пению…
- Не подражающий, а… - возразил Луис.
- Молчи. Где этот аппарат?
- Вот он, ваша милость, - услужливо сказал следователь, - мы послали людей в дом подсудимого. Они принесли, - он показал на стол, стоявший неподалеку от кресел инквизиторов, - еретические книги и этот аппарат.
- Итак, Агиляр, - Торквемада вновь обратился к Луису, - покажи нам, сравнится ли твое изобретение с искусственной женщиной, созданной Альбертом Великим.
Пока таррагонский музыкант возился у стола, инквизитор наклонился к своему другу Гомесу и что-то вполголоса ему сказал.
- Я готов. - Луис слегка поклонился и отошел в сторону.
Секретари, чиновники и заседатели суда напряженно следили за медленно вращающимся диском. Неожиданно послышался слабый, характерный, чуть гнусавый голос: "Эти люди так же самозабвенно преданы своему делу, как мы - очищению догматов веры от заблуждений, быть может, они кое в чем правы, но мы не должны этого признавать, не то…"
- Хватит! - прервал тот же голос, на этот раз исходивший из уст дона Карлоса Торквемады. Инквизитор стоял, выпрямившись, с искаженным, смертельно бледным лицом.
- Дьявольское наваждение! - завизжал он и сильным ударом посоха разбил аппарат. - Дьявола заставил говорить моим голосом! - Горящий взгляд инквизитора сверлил Луиса. - Ты сам - дьявол в человеческом образе! Бейте его, изгоните сатану, вздерните на дыбу, колесуйте! - Старик захлебывался от ярости; он ударил Агиляра в грудь в знак того, что передает его мирскому правосудию.
- Сжечь на костре, а дьявольский аппарат бросить в огонь вместе с ним!
Буковые поленья потрескивали и шипели, угольки постепенно распадались. Красные отблески плясали на потолке, мелькали на темной резной мебели, блуждали по открытым саквояжам, одежде, нотной бумаге, разбросанной по полу. Порой они скользили по струнам скрипки, лежавшей на столе, и озаряли узкое, худое лицо человека, отдыхавшего в кресле возле камина. Казалось, человек спит. Он даже не поднял глаз, когда в дверь постучали и в комнату вошел слуга с визитной карточкой на чеканном подносе.
- Господин маркиз… - произнес он.