И говорит:
- Любовь без преданности - это не любовь. Честно говоря, я вообще не знаю, что теперь означает это слово, но я не я, если то что у меня к Лидии… или к плану по её завоеванию - не было любовью. Это точно любовь, дружище. Абсолютно. Я люблю то, что любил её. Классно, правда? Правда же?
Да. Я знаю. Наверное. Режь салат.
Так обычно отвечает Скотт и тяжело вздыхает, когда Стайлз опять начинает задвигать о том, что родись он во времена Шекспира, то не слезал бы с табуретки, и зачитывал бы оды медовым волосам и зелёным глазам. Или всё пытался бы попасть башкой в петлю всё на той же табуретке, пока не умер бы от старости.
И как жаль, что он не умеет слагать рифмы.
И бедные те люди, кто ни разу не изведал любви.
И что первое своё стихотворение Стайлз мог бы посвятить марвеловскому Магнето или своему джипу. И что он мог бы исповедовать в церкви, потому что, ну, а почему бы и нет? И что мог бы вообще что угодно.
- Человечеству и без этого нелегко, - отвечает Скотт.
- Успокойся уже и дорезай салат, - говорит он.
- Ты не понимаешь, - объясняет Стайлз, но всё-таки снимает кожицу с помидора. - Преданность - это важно, Скотт. Честное слово. Вот что такое - преданность? Это ж не от слова предательство, чувак? А они похожи, правда же?
Похожи, отвечает МакКолл и чешет нос запястьем, не отрывая внимательного взгляда от кучки нарезанного огурца на доске.
- Вот если ты любишь шоколадную мороженку, а пошёл в маркет и просто стрём как захотелось клубничную. Ты купишь?
Наверное, отвечает МакКолл. Он думает о том, что нужно бы позвонить Кире, а ещё о том, что нужно дорезать салат. Он не думает о раненных чувствах шоколадного мороженого, потому что чувства замороженных аммиаком желтков и сливок уже давно не учитывается в современном обществе. Не потому что это двадцать первый век, а потому, что это не слишком нормально, наверное.
- Но это же не предательство, потому что, ну, ты же по-прежнему любишь шоколадное мороженое, просто сейчас, в этот самый момент, тебя закоротило, ты вспомнил детство, как вы со стариной Стайлзом обжирались клубникой и вот тебе захотелось три клубничных шарика. Да?
- Да.
- Нет.
- Но ты же сказал?
- Как раз об этом я и говорил! Ты не предан шоколадному мороженому, если идёшь и покупаешь клубничное - это элементарно.
- Теперь я ненавижу мороженое. Режь уже долбаный салат.
- А знаешь, почему так? - Нож Стайлза перерезает томат напополам и на доску вытекает красновато-прозрачный сок. Стайлз дожидается, пока Скотт пробубнит “почему”, и тогда начинает делить каждую половину на неровные дольки. - Потому что еде преданы только веганы. А мы не веганы. Потому что преданность не должна перерастать в шизофрению. Чувак, ладно, ты вообще не понимаешь - и я не понимаю. Это философия, лучше в это вообще не лезть. Просто люби мороженое, а я буду любить план по завоеванию Лидии Мартин.
- А к Малии у тебя не любовь?
Нож на миг застывает - Стайлз задумывается и не даёт своему сердцу дать перебой, - а затем снова начинает глухо колотить по доске.
- Такое дело. К Малии у меня Малия. Это лучшее объяснение, которое у меня есть. То есть, ну, она милая, да?
- Ладно, а что тогда делать с преданностью, которой нет? - вдруг спрашивает Скотт и сам удивляется.
- Для начала дорежь салат, а там разберёмся.
Они дорезают салат, ужинают вместе, потому что сегодня суббота, а по субботам в семь вечера на центральном канале бокс. Джон Стилински смотрит его в офисе, потому что по субботам у него ночные смены. Никто не думает о преданности или любви, или о том, страдает ли клубничное мороженое, потому что больше людей любят шоколадное - все смотрят бокс, ужинают, ложатся спать с лёгкой мыслью о том, что завтра воскресенье, а через часов пять-восемь-двенадцать открывают глаза и думают: вот чёрт, завтра снова понедельник.
И опять до субботы.
Стайлз филантроп до мозга костей семь дней в неделю, двадцать четыре часа в сутки.
Он не всегда размышляет о преданности, а только тогда, когда его мозг не занят другими чрезвычайно важными проблемами. Такими как цепи и наручники, необходимые его лучшему другу в полнолуние. Такими как регулярное восполнение резерва Аддералла и очередная взрывная коробочка с изрезанными бумажками в кабинете Финстока. Такими как Дерек.
Да, ублюдочный волк продолжает сидеть в голове, и в списке смс на мобильном единственное сообщение в одно слово набранное его руками значит больше, чем ежедневные признания Малии.
И тут речь уже не о мороженом.
Стайлз каждый раз внутренне сжимается всё сильнее, когда Скотт тащит его в лофт, или когда возникают какие-то слишком неотложные дела, которые требуют вмешательства Стайлза, стаи и Дерека, Дерека, снова и снова Дерека, даже тогда, когда сил смотреть на него - нет. Нет и быть, блядь, не может, потому что это неправильно, и это в конце концов закончится, должно, обязано прекратиться. Это поедает изнутри и с каждым разом всё сложнее перекрывать себе доступ кислорода, который так необходим, и в этой метафоре Дерек - кислород.
Он - кислород, даже тогда, когда дела стаи совсем плохи. Когда каждый день может оказаться последним, ведь, чёрт возьми. Они просто любители ходить по грани. Ездить на коньках по острию ножа, и от этого в организме уже такой переизбыток адреналина, что можно вписывать его в привычный состав крови.
Они просто компания недоумков, умных, ответственных, неповторимых идиотов штата Калифорния, и из них получилась, прямо сказать, неплохая банда. Скоро она станет практически исторической.
Как Бонни и Клайд - непревзойдённые ребята, Стайлз бы присоединился к их нелегальному дуэту, не сомневаясь ни секунды. Не потому что всю жизнь он мечтал грабить банки, а потому, что чувство, когда ты делаешь что-то, за что могут настучать по голове или крепко нагнуть в полицейском участке - просто неповторимо.
Нарушать правила - идеально.
Вот и сейчас Стайлз водит кончиком языка по внутренней стороне щеки и нарушает правило. Самое ненавистное и самое раздражающее из всех правил, установленных Дереком. Он смотрит на него.
Дерек стоит спиной к Стайлзу и ждёт, пока кофемолка прекратит перемалывать зёрна. Он тяжело упёрся разведёнными ладонями в столешницу и низко опустил голову. Так, что видны выступающие позвонки на шее.
В лофте сейчас практически вся стая, всего два поворота отделяет их от Скотта, Киры, Лидии, Джейн, чёрт бы её побрал. И Малии.
Малии! Проклятье. Но думать о ней сейчас - выше его сил, потому что сил больше нет.
Стайлз просто сошёл с ума.
Стайлз просто смотрит, привалившись спиной к косяку свежевыкрашенной двери и чувствуя, как сильно Дерек хочет остаться один.
Смотрит, вылизывает глазами каждый сантиметр открытой кожи - шея, закатанный до локтя рукав, длинные пальцы. Каждый перекат мускул под тонким тёмным свитером от дыхания. Каждую линию совершенного тела. Оно совершенно до тошноты, и каждый раз, когда он смотрит на него, у него звенит в голове. Шумит, звенит, чёрт разбери, кто пытается наладить с ним связь в этот самый момент - высшие силы, Бог или Дьявол, плевать. Господи, плевать.
Стайлз просто тихо закрывает за собой дверь кухни и замечает, как вздрагивают плечи Дерека.
Дерек просто хочет остаться один. И кофемолка рычит.
Стайлз делает шаг, два. Он думает о клубничном мороженом. Он думает, что нечестно покупать клубничное, когда любишь шоколадное. Потому что любовь - это преданность. И кому предан он прямо сейчас?
Он подходит к Дереку и останавливается за его спиной, а тот практически не дышит, только плечи напрягаются сильнее. Руки сводит от желания прикоснуться. Тело ломит от желания протянуть ладонь и провести по спине вверх, сминая ткань, сжимая её в кулаках.
Но Стайлз не может. Прикасаться к Дереку нельзя.
Ему это необходимо до боли, но… запрещено.
Он просто немного наклоняется и закрывает глаза, когда носа касается запах горячей кожи. Так близко, что если покачнуться вперёд, губы прижмутся к границе свитера и шеи. Если покачнуться вперёд, он тут же умрёт от разрыва сердца. Потому что невозможно желать чего-то настолько сильно, а, получив, остаться в живых. Это разорвёт его на куски.
Он просто стоит, просто стоит и дышит.
Наполняет Дереком лёгкие, практически стонет от нежелания выдохнуть его. Случайно выдохнуть его - раз и навсегда. От этого страшно и прекрасно одновременно.
Ведь это должно закончиться.
Когда-нибудь это закончится.
И Дерек тянется к нему всем своим существом, затягивая на глотке поводок всё туже и туже. Ведь нельзя позволить себе. Ведь самоконтроль у него вылит из железа.
- Чего-то хотел?
Стайлз жмурится, сцепляя зубы. Сердце колотит так, что больно груди. Сколько раз он слышал этот вопрос. Сколько же раз этот вопрос загонял его лицом в тупик. В глухой и тёмный угол.
И так хочется ответить. Я хочу тебя. Я хочу, чтобы ты прекратил делать вид, что тебе комфортно с Джейн. Я хочу, чтобы твои глаза смотрели на меня без напряжения. Я хочу, чтобы у нас было по-настоящему, а не словно бы ничего. Чтобы необходимость быть с тобой не тяготила настолько сильно. Я хочу, чтобы ко мне вернулось моё безразличие.
Я хочу обнимать Малию, не думая о тебе.
Я хочу быть счастливым.
И он скорее затянет на кадыке петлю, чем скажет. Поэтому:
- Нет… нет.
Поэтому:
- Там просто шумно.
И сейчас, когда в нём гремит апокалипсис, Стайлз так больно ощущает, как он меняется рядом с Дереком. Здесь так сложно находиться, что ему вовсе не хочется шутить. Ему хочется забрать из Дерека всю тяжесть, которую тот на себя взвалил.
- Возвращайся к стае, Стайлз.
- Ты нужен мне.
Хейл обмирает, и Стайлз практически чувствует ледяной холод. Он понятия не имеет, что Дереку хочется разодрать его на части и размазать по этой огромной кухне. Он понятия не имеет, что Дерек хочет выдернуть его из собственной глотки, как застрявшую там кость. Что это всё настолько осточертело. Что волк в Дереке тащит его к Стайлзу за шкирку, ни на секунду не расслабляя челюстей. Не давая даже надежды на то, что вырваться возможно.
- Проваливай, я сказал.
Въебать больнее невозможно.
Даже если бы Дерек сейчас разломал о его физиономию работающую кофемолку, это было бы терпимо. Всё познаётся в сравнении.
Стайлз думает, что когда-нибудь он соберёт себя по частям и покажет всей этой херне средний палец. У него есть план. Это первый его абсолютно, идеально провальный план. Когда он возвращается в лофт, берёт свою куртку и коротко целует Малию в затылок, чувствуя, как отмирают губы. Когда он спускается вниз и рушится за руль своего джипа. Когда жёсткий руль давит ладонь, а от рывка ключа зажигания на пальцах вспухает царапина. Когда он не успевает ударить по педали газа, потому что дверь открывается и его выволакивают наружу, схватив за ткань футболки.
В сознании происходит небольшой коллапс.