Больше и не нужно

========== Больше и не нужно ==========

― * ―

Антре

― * ―

Если бы Ханя спросили, как он умудрился, охотясь на сенсацию, оказаться на премьере «Вильгельма», он бы чёрта с два ответил. То есть, он ответил бы. Нецензурно и бессодержательно. Исключительно потому, что сам не мог до конца понять, как он попал в этот зал и почему уже несколько минут мнёт в руках ни в чём не повинное либретто.

― * ―

Если вернуться к началу, то начиналось всё вполне обыденно и прилично. В понедельник на утренней пятиминутке руководство рвало и метало, орало на тему лентяев и лодырей в редакции и требовало вот немедленно ― прямо сейчас ― вынуть из цилиндра или рукава, подобно фокуснику, убийственную сенсацию и «чтоб к концу недели вся страна вопила в восторге от субботнего выпуска». Разница между «прямо сейчас» и «субботний выпуск» никого не смущала.

Оперативный отдел субботнего уважаемого развлекательного издания ― диссонанс между «уважаемым» и «развлекательным» опять же никого не смущал ― засел в кабинете редактора. В оперативный отдел входили четыре журналиста, два фоторепортёра, один писатель, украшавший каждый субботний выпуск небольшим юмористическим или трагическим рассказом, инженер, мангака средней паршивости и «мастер на все руки», придумывавший всякую развлекательную мишуру. Ещё были рекламщики, но они предпочитали держаться особняком.

Хань пристроился на подоконнике и сосредоточенно набирал сообщение Минсоку, который зачем-то звонил во время пятиминутки. Хань ответить на звонок не смог, поэтому и писал пространное сообщение, пока коллеги из оперативного отдела занимались мозговым штурмом на тему сенсации.

― …и вот, значит, тут землетрясение начинается и…

― Как же оно начнётся? И чем это ты землетрясение устроишь?

― Жертвы ещё…

Хань озадаченно вскинул брови, сообразив, что он упустил нечто важное. Какое ещё землетрясение? Тут в руке завибрировал телефон, сообщив о приёме ответного послания. Хань забыл о землетрясении и уткнулся в дисплей. Минсок собирался сегодня вечером встретиться в ресторане и поужинать. Хань хотел набрать ответ, но не успел.

― А что об этом думает наш самый удачливый охотник?

Удачливым в редакции считался именно Хань. Он вообще при желании мог похвастать своеобразной репутацией китайца, влюблённого в корейский язык. Пять лет в Корее во время учёбы и ещё пять ― после завершения обучения. Хань лучше самих корейцев знал древние высказывания и пословицы. И ему никогда не отказывали в интервью. Даже самые вредные звёзды и знаменитости ― никогда. Редактор приписывал удачливость и везение Ханя врождённому обаянию и китайской пронырливости.

― О чём? ― вскинув голову, спросил Хань. Он понятия не имел, что там уже принялись обсуждать коллеги.

― Видимо, у Ханя куча собственных сенсаций, поэтому он даже не считает нужным слушать обсуждение, ― недовольно высказался один из фоторепортёров.

― Вовсе нет. И я внимательно слушал.

Ни черта не слушал, но объяснять коллегам ситуацию со своей личной жизнью Ханю не улыбалось.

― Так как? Ты сможешь это провернуть?

― Я могу всё провернуть, если потребуется, ― несколько легкомысленно отозвался Хань.

― Отлично. Сегодня у тебя будет такая возможность. Жду статью от тебя в пятницу. Билет возьмёшь у секретаря.

Хань едва не сверзился с подоконника, огорошенный столь внезапными инструкциями. Потом незаметно подсел к писателю и потормошил его.

― Чунмён, о каком это билете редактор толковал?

― Ничуть не сомневался, что ты всё пропустил. Меньше бы в телефоне торчал. Речь шла о премьере «Вильгельма» сегодня вечером.

― Театральная постановка? Или мюзикл? ― опешил Хань.

― Нет. Опера-балет. Сейчас много болтают о тамошнем корифее. Или он солист, не знаю точно, как правильно. Я далёк от этого.

― Оперный тенор?

― Какой ещё тенор? Нет, речь о танцовщике балета. Говорят, что-то особенное. Критики называют его «Богом Танца». В общем, сходишь, поглядишь и напишешь статью либо о премьере, либо, если повезёт, возьмёшь интервью и напишешь об этом парне.

― А раньше написать было некому?

― Раньше он тут не светился. Он недавно только вернулся из Франции ― там и выступал года четыре, наверное. Признанная звезда в Европе, как минимум. Сегодня он впервые будет выступать на большой сцене в Корее. К слову, неделю назад он был в Пекине и наделал много шума парой выступлений. Вроде бы это были сольные отрывки из балета Аштона «Ромео и Джульетта» в джазовой обработке. Китаец у нас тут ты, стало быть, о балете ты должен знать больше всех нас вместе взятых. В Китае ведь балет намного популярнее. Нет? Да?

Хань тоскливо вздохнул, одарил Чунмёна проникновенным укоряющим взором, вернулся на подоконник и набрал сообщение Минсоку с извинениями и отрицательным ответом, объяснил, что сегодня поужинать вместе никак не выйдет ― редакция «Субботы» требует жертв, если и не кровавых, то всё равно где-то близко ― с точки зрения Ханя.

Может, оно и к лучшему. Минсок Ханя устраивал вполне, не говоря уж о том, что в двадцать восемь пора бы остепениться и обзавестись домом. Настоящим домом, где слово «дом» больше, чем просто слово. И поначалу всё казалось прекрасным, но постепенно… постепенно Хань стал понимать, что чаще сам себя обманывал, чем говорил правду. И он хотел, чтобы его согревали и обнимали, когда он возвращался домой после работы, чтобы его любили, чтобы он мог о ком-нибудь позаботиться, прижаться к кому-нибудь горячему и несдержанному, чтобы его всё время хотели, чтобы что-то случалось хоть иногда, что-то, выходящее за привычные и опостылевшие рамки, чтобы… Наверное, Хань хотел слишком многого, но всё равно получал прямо противоположное: Минсок заботился о нём, как наседка, предпочитал быть любимым сам, прижимался к Ханю и пытался согреться, о несдержанности и заикаться не стоило ― где несдержанность, а где Минсок, вечно спокойный и тихий. Никакой романтичной спонтанности в личной жизни и никаких ярких событий.

Хань не любил суматоху, но повседневные обыденность и размеренность его убивали ― хотя бы сейчас он начал это понимать. Когда-то он думал, что быть с тем, кто стоит на той же ступени, ― лучший вариант из возможных. Когда-то он думал, что его темперамент может удерживать отношения за двоих. Может, не вопрос, но именно удерживать на одной отметке, ровно, однообразно. И Хань в итоге позволил себе помечтать об отношениях с кем-то, кто был бы старше. Или младше. Первый вариант давал многое для души, второй ― для тела, а хотелось сразу всё. Но любой вариант, предположительно, приводил всё к тому же результату.

Наверное, такова сущность любых отношений: яркое начало, бурная завязка, успокоение и привычная ― тоскливая и бесцветная ― обыденность. А не лучше ли тогда отказаться от любых отношений?

Если уж начистоту, то Хань после знакомства с Минсоком испытал чувство облегчения, когда не потребовалось спорить о позициях в постели. Разумеется, речь не шла о консервативности, и Хань спокойно воспринимал любой расклад, просто сам до конца не мог понять, почему после знакомства с Минсоком остро возжелал получить главную роль в их отношениях. Причём Хань прекрасно знал, что пресловутая «главная роль» отнюдь не всегда является главной на деле, ― у него уже имелся опыт подобного плана.

Шло время, и Хань постепенно испытывал всё большее неудовлетворение от отношений с Минсоком и хотел уже совершенно иного. С другой стороны, Минсоку всегда удавалось гасить раздражение Ханя и придумывать что-то такое, что увеличивало запасы терпения Ханя и заставляло откладывать перемены. Не встряски и не яркие события, но нечто такое щемяще нежное и мягкое, тёплое, напоминавшее о начале. Наверняка тот ужин, что Минсок запланировал, тоже поспособствовал бы улучшению их отношений. Или нет, потому что Хань с трудом уже терпел.

В любом случае ― не судьба. Вместо ужина Ханю полагалось быть в ином месте.

― * ―

И вот, Хань уже несколько минут мял в руках ни в чём не повинное либретто, проклинал редактора и пытался сообразить, что он вообще знает о балете и опере. И что это за «Вильгельм» такой. Причём он до сих пор не додумался открыть и прочесть либретто, а ведь там содержался краткий пересказ всего, чему предстояло случиться на сцене. Либретто для того и составлялось, чтобы помочь зрителям разобраться в постановке.

Хань тосковал с начала постановки минут десять или двенадцать, глупо пялился на сцену, не понимал, что вообще происходит, и мечтал куда-нибудь сдёрнуть. А потом… потом он забыл об этом, когда увидел тот танец.

Нет, не так. Не танец, а Танец.

Причём впечатлил Ханя именно танец, само действо, ибо сидел он довольно далеко от сцены, не имел при себе театрального бинокля и не мог различить в деталях танцовщика. Но это и не требовалось. Хань не подозревал, что человеческое тело может быть настолько выразительным, однако движения и позы оказались столь же красноречивыми, как мимика или слова.

Во время короткого перерыва Хань подслушал беседу нескольких критиков в холле и выяснил, что того приметного танцовщика называют Каем, он очень талантлив и обладает редким сочетанием способностей. Во время беседы упоминали о распространённых недостатках танцовщиков. Например, безупречная, отточенная техника и прекрасная пластика, но полное отсутствие артистичности и выразительности. Или же ситуация могла быть обратной ― с минусом в технике. И Хань узнал, что у танцовщиков, не обладающих артистичностью, нет ни одного шанса попасть в ведущие солисты или, если речь о женщинах, в примы. Артистичность и выразительность ― обязательные условия для того, чтобы стать звездой.

Если вернуться к Каю, то как раз в его случае критики были поражены тонкой игрой и выразительностью. Более того, они выделяли в мастерстве Кая некий редкий сплав французской и русских школ, сыпали терминами, но Хань в этом ничего не понимал, поэтому уже подслушивал дальше «пнём с глазами». Коль говорить начистоту, то в балете Хань различал ровно три явления: балерина, трико и пуанты.

― Удивительно сильный актёрский темперамент, ― восторгался критик явно китайского происхождения. ― Особо следует отметить выразительность ладоней и мимику. Если вы обратили внимание…

― Да-да, он использует средства пантомимы, ― тут же согласился кто-то с китайцем.

― Говорят, после выступления в Пекине композитор Чжан планирует написать балет специально для Кая…

― Это пока лишь слухи, но они могут оказаться правдивыми. Особенно если руководитель балета сделает официальное заявление и сообщит, что Кай будет ведущим танцовщиком.

― Разве он сейчас не ведущий?

― Был ведущим в труппе «Гран Опера» во Франции. В Корее он пока выступает как один из солистов труппы.

― Как странно…

― Ходят слухи, что господин Ли считает Кая недостаточно техничным для того, чтобы быть ведущим танцовщиком. Хотя… характер у Кая… гм… Характер, в общем. Скорее всего, просто никак с господином Ли не найдут общий язык, но это дело времени. Кай талантлив, а господин Ли никогда не был глупцом.

Хань досидел до конца постановки, жадно впитывая в себя те эпизоды, где фигурировал Кай, и после выбрался в холл вместе с прочими зрителями, а там уже проходило нечто вроде небольшой пресс-конференции по поводу премьеры для телевизионщиков. И Хань впервые смог увидеть Кая не то чтобы близко, но довольно детально ― на большом мониторе.

Строгий костюм, удивительно смуглая кожа и волна откинутых со лба тёмных волос, тяжёлый пронзительный взгляд и резкие черты лица. Если на его танцы можно было смотреть вечно, упиваясь их красотой и выразительностью, то сам по себе Кай в остальное время казался, скорее уж, неприятным и отталкивающим, отстранённым и холодным. Более того, понаблюдав за неловкими порой движениями Кая во время короткого интервью, Хань даже поставил ему диагноз «зажатый», потому что вне сцены ничто в Кае не напоминало о свободе движений, грации, выразительности и изяществе. С трудом верилось, что этот человек способен не то что потрясающе, а вообще хоть как-то танцевать.

Позднее Хань обратился к местному администратору с просьбой побеседовать с Каем и узнать, сможет ли тот дать интервью для субботнего издания. Администратор вскоре сообщила, что интервью Хань получит, но уже не сегодня. Зато он может прийти завтра или послезавтра на дневные занятия и репетиции, например. Хань записал адрес, забрал в гардеробе свою одежду и вышел на парадное крыльцо, на ходу пытаясь застегнуть куртку и повязать шарф. Он задержался возле колонн, а когда безразличным взглядом скользнул по ступеням и тротуару, замер на месте.

Кая он узнал сразу же, несмотря на спадавшую теперь на глаза длинную чёлку. Напротив Кая стоял взволнованный парень, чуть старше и чуть выше, хотя они оба отличались внушительным ростом. Этот парень что-то горячо говорил, размахивал руками и пытался время от времени натянуть шапку на забавно торчащие в стороны уши. Видимо, от холода у него замёрзли руки, поэтому Кай поймал его ладони, осторожно потёр и оплёл своими пальцами. Унявшись, взволнованный парень заговорил спокойнее, но даже не попытался спрятать счастье, которым его лицо светилось всё то время, что Кай согревал его руки собственными.

Хань видел, как они вместе сели в подъехавшее такси. И смотрел, как они обнимались, а, быть может, даже целовались ― с такого расстояния и с высокой позиции Ханя трудно было разобрать в точности.

Хань проводил отъехавшее такси печальным взглядом и поднял воротник куртки повыше. У него тоже замёрзли руки, но согреть их было некому. И какого чёрта он так расстроился? Подумаешь, обнимались, грели руки или даже целовались. Его это не касалось ― у него свой парень есть.

Чёрт.

И что только Кай нашёл в том нескладном и ушастом парне? Подумаешь, ярко улыбается и счастьем светится. Не он один так умеет. А некоторые вот даже намного симпатичнее. Не лучше ли найти кого покрасивее? Хотя… это личное дело Кая всё-таки. Если его устраивает тот ушастый, то…

Хань сунул руки в карманы куртки и медленно стал спускаться по ступеням. Ему уже одинаково сильно хотелось и не хотелось брать у Кая интервью.

Хань замер перед дверью Минсока спустя полчаса и сглотнул. Вообще-то он домой собирался. К себе. Но ноги принесли его к Минсоку. Пришлось позвонить дважды, после чего дверь распахнулась.

― Хань?

― Я, наверное, сейчас уйду, ― честно признался Хань.

― Тебе не нужно уходить, ты вполне можешь переночевать здесь.

Он помотал головой и затянул шарф на шее потуже.

― Мне нужно кое-что. Если ты не сможешь мне это дать, я лучше пойду.

Минсок прекрасно его понял ― разговор об этом уже заходил, но в прошлый раз Минсок отказался. В этот раз ― схватил Ханя за руку и втащил в квартиру.

― * ―

Вариации

― * ―

Хань чистил зубы в ванной и внимательно изучал в зеркале собственное лицо. Пытался оценить своё состояние и эмоции после насыщенной ночи. С одной стороны, он давно уже не делал ничего подобного. С другой стороны, убедился в том, что действительно хотел этого, и ему этого не хватало.

Вроде всё хорошо. На первый взгляд.

Но ещё был Минсок. И Минсок явно не испытывал восторга от внезапной смены ролей и резко навалившейся ответственности. Он ни слова не сказал по поводу, ничем Ханя не упрекнул, но напряжение отчётливо ощущалось. Хань никогда не был дураком, наоборот, он всегда довольно точно чувствовал людей и чутко улавливал их настроения. И он знал наверняка, что Минсоку намного больше нравится получать, чем отдавать. Если бы Хань не хотел того же, всё было бы прекрасно. Но время многое меняло в людях. Будь Ханю и Минсоку по двадцать, всё могло бы сложиться иначе. Но они оба уже давно миновали тот горячий возраст, когда эксперименты воспринимались с бурной радостью.

Хань умылся, провёл кончиком пальца по подбородку, оценив гладкость матовой кожи, и выудил из кармана брюк карточку с адресом. Презентабельный квартал, хоть и не в центре. Если Хань правильно помнил, там как раз располагались частные дома, довольно большие и минимум в три-четыре этажа. Удобнее всего добираться на автобусе или на такси.

Вспомнилась подсмотренная накануне сцена. Интересно, на что похожи отношения Кая и того ушастого парня? И есть ли у них проблемы в личной жизни? Вряд ли, наверное. Если учесть, каким счастьем светилось лицо ушастого. Быть может, эти двое только начали встречаться, поэтому… поэтому сейчас у них самый яркий эпизод в жизни. Начало отношений ― это всегда сказочно прекрасно. По крайней мере, так было у Ханя.