Хиддлстон давит на кнопку и выдергивает из шкафчика бутылку. Прислоняет холодное стекло ко лбу и выдыхает сквозь зубы.
Сколько раз зарекался не заводить знакомств, любое из которых, при его... проблеме, всегда заканчивалось плачевно. И вот... в очередной раз на те же грабли. Типичный случай.
Ведь он знал... Знал, что все вот так вот и кончится.
Давно пора понять, что надеяться на изменения глупо.
Том тяжело опускается прямо на пол и делает большой глоток темной жидкости. Отвратительный вкус заставляет поморщиться – Хиддлстон никогда не любил крепкий алкоголь. Но после всего...
Думал, если давно ни с кем не общался, то сейчас сможешь?
И Том глухо смеется своим мыслям.
Идиот... Пригласить на кофе в десять вечера – верх глупости. И куда... в номер отеля, мать его!
О чем он только думал?
Думал... Как раз думал. О своем одиночестве. О музыке, которую так хотелось показать кому-то, кто увидит в ней больше, чем ноты...
И как голодная дворовая собака бросился к первому, кто обратил внимание.
Одиночество при всеобщем признании. Смешно...
То, чего он достоин?
Но за что?
Виски проходится по пищеводу обжигающей волной. И вкус уже не чувствуется. Только жар. Как тот, когда сильные руки сжали плечи, а настойчивые губы заставили забыть о том, что...
Не гей?
Хиддлстон нервно усмехается, вспоминая выражение отвращения в голубых глазах Криса. Как, кстати, его фамилия? Неважно...
Важна реакция.
То, как этот светловолосый мужчина отреагировал на музыку. Ведь... реакция определенно была! Ему понравилось?
Том смаргивает и снова прикладывается к бутылке.
Может, Крис почувствовал то же, что и он сам?
Этого нет, Том.
Так он сказал?
Тьма не тронет тебя.
Вот как? Значит... понял?
И Том со стыдом вспоминает свои слезы.
В любом случае, с Крисом он больше не увидится. Какое ему дело до пусть и известного музыканта? Все они... только лицемеры. Он одинок даже тогда, когда на сцене. Тысяча глаз – и ни в одних нет любви или хотя бы понимания. Жадность, восторг, равнодушие, удовольствие... И каждая из этих эмоций направлена на Томаса Уильяма Хиддлстона, знаменитого лондонского музыканта. И ни одна – на Тома.
Да, они интересуются личной жизнью. Жадно ловят любую подробность, любой слух, намек... Но лишь для того, чтобы состряпать очередную статью и посудачить о «звезде».
Пустота...
Вся жизнь пропитана ей.
А еще грязь.
Мрак, который не отпустит. Он пустил корни в самом сердце. Впитался так глубоко, что стал одним целым с душой. Пронзил своими черными жилами...
– Хотел бы я забыть, – тоскливо шепчет Том, пытаясь разглядеть свое отражение в стекле бутылки, – понимаешь? Все...
Ну, да... Конечно. Такого подарка ему не сделают, даже если он продаст свою душу. Хотя кому она нужна... Такая.
Виски вконец потерял и вкус и эффект. Осталось только мерзкое ощущение опьянения и потери координации.
Хиддлстон гладит дрожащими пальцами флейту и, ощущая, как гладкий металл холодит пальцы, понимает, что никого ближе нее у него никогда не было. И, наверное, не будет.
Детство, пропитанное вонью перегара и пьяными криками, юность, запомнившаяся только изощренными издевательствами в школе... И то, что произошло потом... Через все он пронес музыку и флейту. То, что всегда с ним.
Флейте все равно, кто он на самом деле. И каждый день, поднося ее к губам, он уверен, что уж она-то не испытывает неприязни и отвращения. Она говорит с ним. Единственная из всех.
И она никогда не оставит его. Потому что понимает, что нельзя требовать от грязи, чтобы она не была грязью.
Бред...
Докатиться до того, что считать своим другом неодушевленный предмет.
Но с другой стороны... Как ему еще не сойти с ума от одиночества?
Идеальным выходом была бы смерть, но... Том всегда боялся того, что после. Если здесь так страшно, что же там, за чертой?
Плач и скрежет зубовный?
Страшно.
Том растягивает губы в улыбке и буквально заливает в себя алкоголь.
Напиться так, чтобы отрубиться прямо здесь. Чтобы накатило блаженное забытье... Чтобы не мерещились пляшущие тени и монотонный голос, начитывающий на латыни.
А еще губы, заставившие на секунду почувствовать себя живым.
Он ведь... не почувствовал отвращения или ставшего обычным страха. Хотя должен был бы. После всего.
Впервые к нему прикоснулись... вот так. И это было... было...
Том щелкает пальцами, пытаясь поймать ощущение.
Вспышка. Вот, что это было. Так, будто прикоснувшись к его губам, Крис на секунду содрал с его души пленку. С мясом, с приставшей гнилой кожей...
Вскрыл гнойную рану.
Это неправильно. Отвратительно. Грешно, в конце концов...
– Идиот... – нараспев тянет Хиддлстон, раскачивая в бутылке темную жидкость, – глупый, глупый Том...
И смеется, чувствуя, как щиплет в глазах.
________________________________________________________________________
Вот, такая глава получилась.
Не планировала кидать сюда музыку, но... эту главу читать можно только под Wolves In The Throne Room – Woodland Cathedral
Глава 3. «Начало».
Как доехал до дома Крис почти не запомнил. В груди клокотала такая буря эмоций, что картинка реальности смазывалась, превращаясь в непонятное цветное непотребство. И на фоне всего этого калейдоскопа кадров навязчиво мелькали потемневшие, мутные глаза флейтиста и измученное лицо, с мокрыми дорожками на щеках.
Хемсворт никогда не думал, что с ним может случиться что-то подобное.
Поцеловать мужчину...
Это определенно «клиника».
Сразу вспоминаются слова отца о том, что мужеложцы «царства небесного не наследуют». Да... религиозность в их семье выходила за рамки обычных посещений церкви по праздникам. Крис очень отчетливо помнил рассказы матери и об огненном озере, в которое попадают грешники, и про вечные муки во тьме, «где только плач и скрежет зубовный». И хоть сам он религией не увлекался, но, видимо, где-то на подсознательном уровне сохранился ирреальный страх перед миром невидимым. Хотя вроде бы доказательств его существования не было. Но вспоминая наполненные благоговейным страхом глаза матери и фанатичные речи отца, Крис иногда задумывался над различными событиями, которые вполне можно было интерпретировать, как божественное вмешательство.
С другой стороны... Где все те наказания, которые положены за разврат, в котором Крис, нужно быть честным с собой, погряз? Элитные шлюхи, дорогой алкоголь, клубы... В понятии Хемсворта, если бы Бог существовал, то давно бы покарал его и ему подобных. Ну, а поскольку никаких признаков наказания Крис не замечал...
И вот теперь... Взглянув в прозрачные глаза музыканта, Крис, сам того не осознавая до конца, что-то понял. Будто заглянул за призрачную занавеску отделяющую реальность от хаоса. Том словно сломал в груди какую-то перегородку. И от этого было страшно. Так страшно, что, даже вдавливая педаль в пол, Крису казалось, что какую бы скорость он ни развил, что-то призрачное не отстанет. Оно... Они? Словно кто-то смотрел в затылок, провожал взглядом. Вглядывался в самую душу. И звучала в голове эта жуткая, выворачивающая наизнанку мелодия. Какая-то... словно Том подслушал ее где-то там, за чертой. Там, куда не то что заходить, заглядывать опасно.
Может это... и есть наказание?
И снова полезли в голову жуткие притчи, услышанные в детстве. Пугающие тогда еще маленького мальчика настолько, что свет горел в комнате всю ночь. А едва мать пыталась выключить светильник – Крис заходился истеричным плачем. И сейчас вспоминая свои ощущения... Это ведь то же самое! Словно кто-то недобрый внимательно наблюдает. Ждет, когда свет померкнет окончательно. Чтобы...
Черт!
Крис судорожно вдавливает тормоз, останавливаясь перед въездом на подземную парковку.
Если он будет так рефлексировать, недолго и до аварии.
Хемсворт втыкает первую передачу и осторожно катится по ровному заасфальтированному пандусу.
Сейчас он поставит машину, поднимется домой, выпьет и ляжет спать. Завтра вставать черт знает во сколько – сдача номера через два дня, нужно поднапрячься. Проверить статьи, согласовать обложку... И много чего еще. Так что нужно выспаться. И не забивать голову лишними проблемами.
И вдруг... где-то на периферии зрения мелькает что-то похожее на... человеческую смазанную фигуру? Словно кто-то...
Крис резко оборачивается, впиваясь взглядом в пустоту.
Ровные ряды машин, холодный свет люминесцентных ламп... Тихо, пусто...
И Хемсворт подскакивает на сидении, чувствуя, как по спине течет холодный пот, в затылок словно впиваются сотни иголок, обжигают холодным огнем... И ощущение как в детстве – кожу словно жжет от чужого взгляда. Ощущение настолько явственное, что медленно оборачиваясь, Крис ожидает увидеть все что угодно, но только не... пустоту.
Черт знает что!
Он выдергивает из зажигания ключ и нарочито медленно вылезает из машины.
Шаги гулким эхом отскакивают от серых стен, теряются в пространстве.
Хемсворт нервно давит на кнопку вызова лифта и прислоняется к стене, вслушиваясь в тихий шум движущего механизма.
Квартира встречает темнотой и вопиющим бардаком. Домработница, приходящая два раза в неделю, явится только завтра. А с ее прошлого посещения Хемсворт успел буквально разгромить наведенный порядок. И так из раза в раз. Периодически, когда Крису становилось совсем неудобно перед этой пожилой женщиной, так напоминавшей мать, он смущенно вкладывал в сморщенную натруженную руку конверт с, как он это называл, премиальными.
Почему он это делал, Хемсворт не знал. Наверное, из суеверного убеждения в том, что даже самое маленькое доброе дело может перевесить и сотню грехов.
Хотя...
Крис усмехается, щелкая выключателем.
С его-то набором пороков, пожалуй, нужно сделать как минимум сотню таких вот... добрых дел. Да и после этого уверенности в прощении все равно не будет. А все потому что от своего образа жизни Крис бы не отказался. Как ни печально это признавать.
Странные мысли и странный день.
Нужно завязывать с практикой самокопания. Это вызывает ненужные ощущения, а потом и проблемы с совестью. А современный уклад жизни – по глубокому убеждению Криса – наличия болезненно реагирующей на беззаконие совести не предполагал. А наличие мелких добрых дел, в виде конверта со ста долларами, всученного домработнице, как раз успокаивало взбунтовавшуюся душу. Мол, не такая ты и мразь. Вот и людям помогаешь...
Хемсворт сбрасывает с постели грязную, пахнущую алкоголем рубашку и плюхается на матрас.
По-хорошему нужно сходить в душ, потом хоть немного поесть... Он, кажется, и выпить хотел... Но сил нет. Хочется просто вырубиться.
Так... какие, собственно, проблемы?
Крис закрывает глаза, вытягивается на постели... и сразу же проваливается в сон, словно в темный колодец, наполненный ватной, почти осязаемой тишиной.
***
"Sanguis bibimus, corpus edimus, tolle corpus Satani
Ave versus Christus!
Ave Satani!"*
Монотонный голос словно пропевает тягучие латинские слова. Слова наполняют пространство подземелья - а это именно подземелье, Крис абсолютно уверен - ударяются о сводчатый потолок, покрытый испариной.
Речитатив затихает и вступает хор. Похоже, они повторяют слова, произнесенные чтецом.
И вдруг крик, разрывающий благоговейную тишину. Отчаянный, безнадежный... И ничего. Ни шума голосов, ни попыток прервать нарушителя. Только тихое пение и темнота, разгоняемая, похоже, только светом свечей, который пробивается в щель меж приоткрытых дверных створок.
Хемсворт внезапно обнаруживает, что у него есть тело. Да он же стоит у этих самых дверей, напряженно вслушиваясь в происходящее в зале!
С чего бы ему здесь быть? И слова...
Крис никогда не знал латынь хорошо, но университетских знаний хватает на то, чтобы волосы на голове зашевелились. Это же... Какой-то сатанинский гимн!