Я поменяла часть своей стипендии на доллары образца шестидесятых годов девятнадцатого века и направилась в отдел исторической одежды, где мне уже должны были приготовить нужные комплекты, подогнанные под мою фигуру.
– Белла, шикарно выглядишь! – усмехнулся Майк, вбивая мое имя напротив списка выданных мне вещей. – Тебе идут платья девятнадцатого века.
– Передать тебе платок? – осведомилась я, крутясь перед зеркалом. Мне и самой нравилось, как я выглядела.
– Зачем? – удивился парень.
– Слюни вытирать! – усмехнулась я, крутнувшись на каблуках, и направилась к выходу. Вдогонку мне полетел хохот Майка.
Все мои знакомые считали мою будущую специальность – документалист-временщик – слишком скучной. По их мнению, совершенно не интересно заниматься рутинной работой, создавая голографические видео событий прошлого. Открытия в этой области случались редко, считалось, что творчество людям моей профессии не грозит, а потому документально-временной факультет в университете пространства-времени не был в числе престижных.
То ли дело – «Физика пространственно-временного континуума»! Факультет считался элитным, ведь там проводились исследования структуры ткани времени, и даже поговаривали, что некоторые смельчаки замахивались на небольшие пространственно-временные конвертации. За что, конечно, получали по шапке.
Но я гуманитарий на всю голову, изучение технических дисциплин было благополучно заброшено мною еще в школе. Но не это заставило меня поступить на докфак. Я на самом деле была в восторге от своей специальности! Конечно, не съемка временных событий меня влекла, а возможность каждый раз быть новым человеком, жителем разных стран и эпох. Словосочетание «путешественник во времени» в наше время уже было архаизмом, но я мысленно называла себя именно так. С десятилетнего возраста я стала грезить «путешествиями во времени», прочитав Жюля Верна. Его книги я читала тайком, так как он являлся замалчиваемым и неодобряемым автором. По закону человек, оставшийся в прошлом и выдававший, пусть и в виде фантастической литературы, сведения о будущем, является персоной нон грата. Прибыв из двадцать первого века в девятнадцатый, он влюбился, а затем и женился на своей избраннице, заблокировав к себе доступ, чтобы его не могли выдернуть в будущее… ну, то есть, в его настоящее… Короче, в двадцать первый век.
Таких попыток невольного вмешательства в прошлое было зафиксировано не так уж много, так как с детства мы были воспитаны в почитании «эффекта бабочки». Никому не хотелось быть причиной войн, катастроф и прочих трагедий, а именно это вызывают люди, вмешивающиеся в ткань пространственно-временного континуума.
Видимо, Жюль Верн любил свою жену сильнее, чем человечество. Я не осуждала его, считая, что человек имеет право на свой выбор. Может быть, я достаточно легкомысленно относилась к его вине, так как не смогла до конца уразуметь причинно-следственную связь между действием и событием. На мой взгляд, аргументация сторонников «эффекта бабочки» была достаточно слаба и притянута за уши. Мне никто так и не смог убедительно доказать, что гибель «Титаника» в тысяча девятьсот двенадцатом году произошла по вине деда капитана, Эдварда Смита, который тоже нарушил запрет на вмешательство и остался в прошлом, женившись на женщине из простой семьи и став обычным гончаром. Ну и что, что в том времени не должно было существовать Эдварда Смита-старшего, а соответственно, и его внука? Корабль-то утонул из-за встречи с айсбергом, и любой другой капитан точно так же мог принять неверное решение. Но как однажды заявил Карл Хампе, история не терпит сослагательного наклонения, а, следовательно, нельзя сказать: «Если бы был другой капитан…» Был Эдвард Смит, потомок своего деда Эдварда Смита, которого там не должно было быть. А значит, он и был виноват.
Конечно, сама бы я не рискнула сделать нечто противоречащее закону. Просто побоялась бы взять на себя ответственность. А вдруг все-таки временщики правы, и «эффект бабочки» реально действует? Но в этом случае даже то, что я нахожусь в том времени, хожу по земле, дышу тем воздухом, тоже, видимо, оказывает какое-то влияние? В общем, вникать в законы времени моих интеллектуальных способностей не хватает, а потому пусть ими физики и занимаются. А я буду делать то, что получается у меня лучше всего: изображать жителя конкретной страны в конкретную эпоху, фиксировать исторические события и создавать голографические фильмы. Я простой документалист, и меня это устраивает.
Сегодня я отправлялась в Виксбург в тысяча восемьсот шестьдесят пятый год. Мне предстояло сесть на пароход «Султана» и снять документальный фильм о крупнейшей речной катастрофе в мире. Добавлял сложностей тот факт, что женщин на борту было мало, всего двенадцать человек. Но я рассчитывала на то, что меня в основном увидят те люди, которые потом не смогут рассказать, что женщин было на одну больше, потому что они уже вообще ничего рассказывать не смогут. А в списках, конечно же, я значиться не буду.
Я не любительница снимать катастрофы, но руководитель моей практики буквально настоял на этой теме, сказав, что она будет для меня необходимым опытом. Смотреть, как гибнут люди, и не иметь возможности им помочь и предотвратить трагедию, очень тяжело, и я обязана была выработать в себе соответствующие психологические установки. Я решила, что не провалю практику и сделаю все на высшем уровне.
Майк отлично рассчитал место, и вследствие временного переноса я оказалась в заброшенном сарайчике в дальнем углу речного порта. Я вышла и направилась к пристани. Конечно, одинокая дама в тысяча восемьсот шестьдесят пятом году вызывала удивление, но я рассчитывала, что меня примут за суфражистку. К тем двенадцати несчастным дамам, которые находились на пароходе, к так называемому «Христианскому комитету женщин», я не рискнула примкнуть. Билета, конечно же, у меня не было, потому что я не должна была остаться в списках пассажиров. А раз у меня не было билета, я должна была проникнуть на корабль иным путем, например, договорившись с капитаном, который взял бы меня на борт, минуя регистрацию. Я понимала, что это будет весьма затруднительно, так как пароход и так был перегружен практически в три раза больше нормы.
Я продвигалась по пристани и приглядывалась к людям. И вдруг мое внимание привлекла маленькая стычка. Мальчишка-беспризорник, пробираясь сквозь толпу, толкнул матроса с самокруткой во рту. Тот моментально отреагировал и схватил его за руку. Пацан начал молча вырываться, а матрос так же молча выкручивал ему грязную ручонку. Вдруг один из освобожденных из плена северян, высокий рыжеватый блондин молниеносно оказался рядом со странной парочкой и схватил матроса за плечо:
– В чем дело?
Мальчишка воспользовался тем, что матрос отвлекся, и тут же растворился в толпе.
– Что за черт? Пацан стащил у меня кошелек! – возмутился матрос.
– Сколько там было денег? – спокойным мягким голосом, который в моем сознании совсем не вязался с человеком военным, спросил северянин.
– Пятьдесят долларов!
Я была уверена, что матрос врет, но солдат, не возражая, достал из кармана несколько смятых купюр и отдал их тому. Я удивилась. Откуда у голодного ободранного бывшего пленного такая сумма? Впрочем, хотя мужчина и был худощавым, но изможденным он не выглядел. Значит, питался он неплохо, и деньги у него, судя по всему, водились.
Матрос, получив желаемое, сразу исчез, видимо, боясь, что солдат передумает. А я тут же быстро направилась к спасителю беспризорника, так как поняла, что это нужный мне человек с подходящим психологическим типом. Джентльмен, который не сможет отказать даме в беде, в данном случае мне.
Я остановилась недалеко от него, поставила свой саквояж на землю, и стала обмахиваться платком, будто устала. Мужчина тут же обратил на меня внимание:
– Мисс? Вам помочь?
– О, спасибо, – заворковала я, стараясь выговаривать слова с местным акцентом. – Саквояж такой тяжелый!
– Вам помочь донести его до каюты? Вы путешествуете одна? – с сомнением глядя на меня, спросил он.
В роли суфражистки я должна была возмутиться тем, что право женщины на самостоятельное передвижение может кем-то оспариваться, но сейчас мне на самом деле нужна была его помощь, и я выдала другую заготовленную легенду.
– О, пожалуйста, мне очень нужно попасть в Мемфис. Моя мать тяжело больна, а мой брат уехал по делам и вернется только завтра вечером. На «Султану» уже не продают билетов, но я просто обязана попасть на нее. Я ведь не так много вешу, чтобы перегрузить корабль, не правда ли? – я кокетливо захлопала ресницами.
– Мисс, вы изящны, как птичка, – грубовато произнес молодой человек, явно стремясь быть галантным.
– Так вот… Я понимаю, что капитан не позволит мне взойти на борт без билета. Но если бы вы… – я замялась.
– Если бы я..? – непонимающе переспросил северянин, продолжая улыбаться.
Какой же он недогадливый!
Я вздохнула и сказала:
– Если бы вы сказали капитану, что я ваша… например, сестра… которая приехала, чтобы встретить вас, то капитан без сомнения, позволил бы мне находиться подле вас и пустил бы меня на борт.
– Но мисс… Одинокая девушка в толпе солдат… Это будет весьма неприятный опыт для вас. Может быть, все же стоит дождаться другого судна?
– Но я так переживаю за матушку! Пожалуйста, сэр! – я ухватилась за его потрепанный рукав.
Он перевел взгляд на мои пальцы, и я разжала их, испугавшись, что сделала что-то неприятное ему и тем самым настроила его против себя.
Но он ответил:
– А почему сестра? Как сестра, вы не сможете спать со мной на одном тюфяке, а своего, судя по всему, у вас нет, – он ехидно, как показалось мне, ухмыльнулся. – Думаю, вам лучше представиться моей невестой.
На одном тюфяке? Гм. Конечно, оградить себя от его приставаний я смогла бы, но женщина, владеющая приемами самозащиты, в середине девятнадцатого века явно привлекла бы к себе внимание, чего мне не хотелось.
Видя мои колебания, мужчина посерьезнел и сказал, прижав руку к сердцу:
– Мисс, вы можете абсолютно быть спокойны за… вашу сохранность, физическую и душевную. Вы неправильно меня поняли. Я улыбался лишь потому, что мне приятно хотя бы некоторое время считать себя женихом такой прелестной девушки, как вы. Но вы уверены, что хотите совершить такое тяжелое путешествие в неподходящих для женщины условиях, в толпе грязных грубых солдат?
Я никак не могла распознать его говор, иногда он говорил как южанин, иногда как северянин, но возможно, он приобрел путаный акцент, пока был в плену. Ну, или он что-то скрывает. Например, он преступник, прячущийся среди отправляемых на север солдат. Может быть, он бежит от правосудия. В этом случае он не заинтересован привлекать к себе внимание, а девушка рядом с ним, несомненно, ему помешает.
– Пожалуйста, сэр, – повторила я и состроила умоляющее выражение лица. – Я так переживаю за матушку!
На мои глаза навернулись настоящие слезы.
Мужчина, казалось, раздумывал, причем очень серьезно.
– До Мемфиса, вы сказали? – наконец прервал он свои размышления.
– Да, да! – воскликнула я. Конечно, я и не думала сообщать ему, что собираюсь остаться на пароходе до самой трагедии, которая произойдет через несколько часов после того, как судно отойдет от Мемфиса.
Собираюсь остаться до того момента, когда этот молодой человек, скорей всего, погибнет. Небольшое сожаление кольнуло меня в сердце, но я запретила себе об этом думать. Он умер уже давно. Его давно уже нет. Это произошло, это все случилось в прошлом, где меня не было. Я словно смотрю фильм. Да, я плачу и переживаю, сочувствуя его героям, но ничего сделать не в силах.
– Хорошо, – наконец согласился он. – Если вы моя невеста, вы должны называть меня по имени. Меня зовут Эдвард. Эдвард Каллен.
– Белла Свон, – представилась я.
– Итак, Белла, – он улыбнулся и поднял мой саквояж, – пойдемте уговаривать капитана взять вас на борт.
Он не предъявил никаких документов капитану, его форма говорила сама за себя, и я подумала, что если он преступник, пытающийся скрыться таким способом, то он выбрал очень удачную маскировку. Капитан сначала покачал головой, но как только Эдвард достал из кармана деньги, тот изменил мнение. Вздохнул, пробормотав, что пароход и так ужасно перегружен, но не стал возражать против моего присутствия и удалился, засовывая купюры в карман, а мы с Эдвардом взошли на борт. Вокруг, куда только ни падал взгляд, лежали люди. Многие из них были ранены или больны. Но при этом в воздухе царило ликование. Все эти истощенные, грязные, оборванные солдаты сейчас радовались тому, что возвращаются на родину после нескольких лет плена. Я смотрела на их изможденные, но такие счастливые лица и думала, что большинство из них, выжившие в войне и в тюрьме в невыносимых условиях, погибнут через пару дней на взорвавшемся пароходе по пути домой. У меня к горлу подступил комок, и я отвернулась, чтобы Эдвард не заметил слез в моих глазах. Однако он оказался довольно внимательным, хоть и истолковал мое поведение по-своему. Попросив подождать его, он отлучился на несколько минут «разведать обстановку», как он мне заявил, а затем, вернувшись, предложил мне пойти к тому самому «Христианскому комитету женщин», так как для них был отгорожен отдельный салон, и я могла там спрятаться от того ужаса, что творился на палубе. Конечно же, я совершенно не хотела попадаться тем дамам на глаза. Одна из женщин спаслась, и она могла рассказать о лишней пассажирке, которую подселили к ним. Я отказалась от его предложения и сказала, что хочу остаться подле него. Эдвард, казалось, удивился, но смирился и, ведя меня за собой, отправился на среднюю палубу, где через пару дней, как я знала, погибнет основная часть пассажиров. «Уже погибла», – напомнила я себе.