– Напишу, – сказал Виктор Дарьевич. – И пошуршу. А пока я буду писать и шуршать, никто, уважаемые коллеги, меня не заменит на радио? Раз уж у нас тут особое задание…
И ведь все как один отказались…
***
А на первый взгляд радиостанция казалась солидным учреждением.
Здание радиостанции сохранилось еще с тех пор, как в Столице поставили первую вышку. Однако в позапрошлом году его реставрировали и реконструировали, и краска еще не успела облезть на светлых стенах, и ступеньки на крыльце не выщербились, и пара грифонов у входа смотрела на посетителей круглыми совиными глазами. Глаза у металлических грифонов были светлее всех остальных частей тела, и этому быстро нашлось объяснение: мимо Виктора Дарьевича пролетела наверх, цокая каблуками, какая-то девушка, приложила ладонь к глазу статуи, энергично потерла и скрылась за дверьми. В юности Виктора Дарьевича похожим образом приманивали удачу студенты-медики, дергая за нос бронзового Штейгеля. Поэтому на радио мог удивить разве что выбор объекта: кому пришло в голову лезть рукой в глаз, пусть даже и бронзовый?
Внутри все тоже было очень пристойно – хотя и не Медкорпус, конечно, но сравнивать радиостанцию и Медкорпус было бы глупо и как-то даже неприлично, в слишком разных они весовых категориях находились. Но все равно – светлые стены, большие окна, начищенные полы, в глубине вестибюля с мраморного пьедестала на входящих взирает какая-то очередная статуя. И пропуск для Виктора Дарьевича, когда он представился, у вахтера нашелся немедля, и в гостевом гардеробе его обслужили моментально, и бледного юношу выделили в провожатые, чтобы Виктор Дарьевич не заплутал в коридорах.
– Может, и экскурсию проведете? – спросил заинтригованный Виктор Дарьевич.
– Если хотите, – не растерялся юноша, хрупкой кистью отбрасывая со лба светлую челку. – Сейчас мы проходим мимо статуи, изображающей изобретателя радио Сандрия Гулямовича Попова-Маркони…
От дальнейшей экскурсии Виктор Дарьевич отказался. Но походило, что заведующего Когнитивной Частью Медкорпуса на радио ждали как дорогого гостя. Интересно, а если попросить стопку водки и бутерброд на закуску – дали бы? Но даже если бы и не дали, пока радиостанция производила приятное впечатление, хотя пребывание здесь Виктора Дарьевича было, конечно, бесполезной тратой времени.
Юноша потянул массивную дверь слева, повис на ней всем телом, и Виктор Дарьевич поспешно шагнул в открывшуюся щель, пока его провожатый не потерпел поражение в борьбе с бездушным механизмом. И сразу стало ясно, зачем на радиостанции такие тяжелые двери, а заодно и толстые стены: даже закаленного обучением на медфаке Виктора Дарьевича чуть не вынесло обратно волной хаоса.
В коридоре радиостанции порядок боролся с кавардаком, но отступал и проигрывал. Напрасно чьи-то руки намывали тут до блеска огромные окна, зря кто-то циклевал паркет, тщетно блестели надраенные бронзовые ручки, не спасали аккуратно покрашенные стены и расставленные у стен в полном соответствии с правилами композиции комнатные растения!
«Свирид, шушь зеленая, верни четверку!» – гласило объявление, криво приклеенное на тяжелую дверь, близнеца двери в вестибюль. Из-за приоткрытой двери кто-то (быть может, тот самый Свирид) сочным баритоном выводил лирическое «О, мое солнце!» и на требования кредитора плевать хотел. Возле кнопки пожарной сигнализации болталась табличка: «Не жать! ПРАВДА ОРЕТ! Подбегаев». У горшка с фикусом на корточках сидело лохматое нечто с явными признаками хронического недосыпа, поливало фикус заваркой из пузатого чайника и бормотало под нос: «пей, Гриша, пей…» Из-за соседней двери в коридор выглянула та самая блондинка, которая попалась Виктору Дарьевичу на крыльце, и гневно воскликнула:
– Ростик! Оставь растение в покое!
Лохматый покосился на нее через плечо и вернулся к своему занятию, шепотом успокаивая фикус: «не бойся, маленький, ничто не разлучит нас!»
На Виктора Дарьевича и его провожатого никто не обращал внимания, включая фикус.
Мимо протопали двое. Один, в клетчатом костюме и узких очках, объяснял второму: «…и тогда она делает вз-з-з-з! Понимаешь? Вз-з-з-з! А надо вж-ж-ж-ж! Нет, ты слышишь? Вж-ж-ж-ж…» Второй, одетый в синий рабочий комбинезон, задумчиво кивал и жал на автомобильный клаксон, который нес в руке:
– Ты заявку Ломянских послал?
– Обижаешь! Но она пока дойдет, сроки выйдут, ты посмотри, голубчик, пока так!
«Комбинезон» кивал, жал на клаксон и ничего не говорил.
Из-за угла вылетел кто-то огненно-рыжий с багровым не то от бега, не то от ярости лицом, остановился, прислушался и с воплем: «Попался, гнида!» – рванул туда, где все еще слышались звуки «Моего солнца». Рыжий распахнул дверь и ворвался внутрь. Баритон смолк.
– Где восьмая запись?!
– Восьмая?
– Да! Восьмая! Восьмая, ебись оно все таврским конем! Восьмая, падла, где-е-е?!
– Где?
Дверь, которую рыжий распахнул в порыве ярости, совершила обратное движение, захлопнулась, и звуки скандала как отрезало. В щель еще успело проскользнуть надрывное: «Восьмая! Расчленю!» – и все стихло.
За пять минут ходьбы по коридорам Виктор Дарьевич убедился, что попал в рассадник дефективных с богатым букетом нервных расстройств. Вот просто как дома оказался, в Когнитивной Части. Каждого второго бери и исследуй, каждому первому хотелось подсунуть под нос пятно Боршаха. Но не только поэтому чудилось Виктору Дарьевичу в творящемся кругом хаосе что-то родное и близкое. Виктор Дарьевич всегда ценил энтузиазм и инициативу, а местные сотрудники, при всех своих чудачествах, выглядели кем угодно, но не лентяями и тунеядцами. В коридорах радиостанции витал вольный дух, который в Медкорпусе холили, лелеяли и тщательно взращивали, чтобы проникся каждый сотрудник. Виктор Дарьевич был убежден, что главное в работе – чтобы было интересно, иначе никакого смысла заниматься такой работой нет, и ее может сделать кто-нибудь другой, для интересных дел не приспособленный. И тех, кто на своем месте скучал, отправлял от себя подальше: не терпеть же поблизости унылую физиономию, не освещенную свежей мыслью. Так вот, посмотрев вблизи на работников радио, на их ужимки, прыжки и беготню, Виктор Дарьевич готов был сказать: здесь интересно. Пусть даже все эти люди занимались полной чепухой, но они отдавались этой чепухе самозабвенно. Должно быть, все это было кому-то нужно, иначе не видать бы радиостанции возможности резвиться со своими клаксонами, фикусами и чайниками на сверкающем паркете – сидели бы в какой-нибудь конуре, которую город выделил от щедрот.
За новым поворотом бледный юноша взялся за ручку очередной тяжелой двери и поднял глаза на табличку из матового стекла с грозной надписью «Не входить!» – в точности как в Медкорпусе, разве что здесь к предупреждению добавили еще одно слово: «ЭФИР!». Табличка не светилась, матовое стекло холодно поблескивало в солнечном свете, и провожатый Виктора Дарьевича рванул дверь, подавшись назад всем телом. Виктор Дарьевич ждал нового наплыва звуков и даже отступил на шаг, но из-за открывшейся двери ничего не было слышно.
– Проходите, пожалуйста, – пропыхтел провожатый, и Виктор Дарьевич шагнул внутрь.
Внутри было какое-то гнездо из проводов и лампочек, большая часть проводов змеилась в направлении ощетинившегося рычажками и кнопками пульта, за который немедленно полез бледный юноша – видимо, он не только гостей по коридорам умел водить. Пульт приятно подмигивал разноцветными огоньками. Над ним висел плакат, рисованный от руки, с изображением микрофона и подписью: «Делая коллеге сюрприз во время эфира, ты вносишь в его жизнь приятное разнообразие!». Немного в стороне висело зеркало, возле него канцелярской кнопкой был прикреплен к стене пожелтевший исписанный листок, на котором Виктор Дарьевич разобрал: «1. Твирин шушеру муштровал-муштровал, перемуштровал, да не вымуштровал. 2…» Напротив пульта стоял стол, на котором вокруг двух микрофонов водили хоровод разноцветные чашки. На углу скромно притулилась папка для бумаг. За столом, спинкой ко входу, стояло вращающееся кресло. Из-за спинки виднелся выставленный вправо небесно-голубой локоть и носки апельсиновых ботинок, которые вознеслись наверх, прислонились к стене и ритмично постукивали друг о друга.
– Кристоф, – позвал провожатый Виктора Дарьевича. И, когда реакции не последовало, заорал так, что закладывало уши:
– КРИСТОФ!
Кресло с радостным возгласом: «А, уже!» – поехало и развернулось, явило прибывшим своего обитателя, и Виктор Дарьевич испытал обреченность узнавания. Он узнал не столько голос, сколько цвета – хотя нет, цвета были как раз другие – сколько полную, абсолютную их несочетаемость. Давешний дефективный предстал перед Виктором Дарьевичем, как сказочный козел по зову, облаченным в лимонный жилет, голубую рубашку, черные брюки и лаковые ботинки. Очки-хамелеоны остались прежними. На шее возле фиалкового шейного платка болтался кусок картона, на котором крупными буквами было напечатано: «Толстолобиков Кристоф Карлович».
Кристоф Карлович при виде Виктора Дарьевича просиял, содрал с головы толстые наушники, повесил их на шею, вскочил, заставив кресло заплясать, и помчался жать руку.
– Добрый день, Виктор Дарьевич! Очень рад, что вы все-таки приехали! У нас до последнего не были уверены, что вы выкроите время в своем графике.
– У нас тоже, – честно сказал Виктор Дарьевич, пожимая протянутую ладонь.
Дефективный счел это шуткой – засмеялся, показывая крупные зубы. Вблизи было слышно, как из наушников на его шее льется музыка – струнные и что-то еще, флейта, что ли?
– Квартет «Три зеленых шельмы», – прокомментировал Кристоф Карлович. – Очень талантливые ребята, предложил бы послушать, но у нас десять минут до эфира – проходите, Виктор Дарьевич, располагайтесь. Чай? Где-то должна быть еще одна кружка. Саша!
Юноша за пультом пробормотал что-то неопределенное и вернулся к своим кнопкам и рычажкам.
– А почему «Три шельмы»? – Виктор Дарьевич занял место за столом и прислонил к столешнице зонтик, который не стал сдавать в гардероб. – Это же квартет.
– Да леший их знает, – пожал плечами Кристоф Карлович, сгреб в объятия вереницу кружек со стола и потащил куда-то в угол. – Творческие личности бывают не от мира сего, понимаете. Рядом с ними бывает сложно выжить здравомыслящему человеку.
– Могу представить себе, – согласился Виктор Дарьевич, глядя в желто-голубую спину.
Спина пошевелилась.
– Да? Значит, правда, что между гениальностью и безумием – тонкая грань? Медкорпус нашел подтверждение тому, что у талантливых людей есть склонность к психическим расстройствам?
– Передача уже началась? – поинтересовался Виктор Дарьевич, которому вопрос не понравился. Потому что от этого вопроса за версту несло дилетантизмом, конечно, а не потому, что одного такого гения с паранойей они недавно обсуждали всей гэбней, а за пределами гэбни лучше было о нем не распространяться.
Гений, по докладам сотрудников, спал плохо, ворочался, иногда вставал, бродил, подслушивал под дверью. Вот с ним бы Виктор Дарьевич пообщался с куда большей охотой, чем с Кристофом Карловичем Толстолобиковым! Нейролептики он, конечно, гению уже выписал, но лекарства лекарствами, а одними нейролептиками параноика не вылечишь.
– Ну что вы, – Кристоф Карлович вернулся к столу и просочился на свое место – без чая, но что с него взять. – У нас еще две минуты. Перед началом эфира начнет мигать вот эта лампочка на столе. А когда она загорится ровно, мы выйдем в эфир. Вы раньше не были на радио, Виктор Дарьевич?
Виктор Дарьевич не был. Не считать же выходом в эфир трансляцию записи детского хора одиннадцатого отряда, который в лохматом году пел песню гостям в честь годовщины Революции. Да и там его голоса не прозвучало, потому что у маленького Вити (как, впрочем, и у взрослого Виктора Дарьевича) музыкального слуха не было совсем, и на него махнули рукой, поставили в задний ряд и велели беззвучно произносить «двадцать пять, двадцать пять, двадцать пять», пока песню будут петь те, кого природа музыкальными способностями не обделила.
Честно говоря, Виктор Дарьевич прекрасно бы обошелся и без сегодняшнего выступления, однако Бюро Патентов подняло брови и велело отправить кого-то для участия в научно-популярной передаче. Виктор Дарьевич не видел никакого смысла в популяризации науки среди взрослых. Среди детей – да, пусть юные таланты находятся на ранних порах и заранее готовятся вступить в чудесный мир науки. Среднему же обывателю Всероссийского Соседства даром не нужны глубокие познания в медицине. Для заботы об его, обывателя, здоровье, существует Медкорпус, а если он, обыватель, наслушавшись таких вот научно-популярных передач, возомнит себя знатоком и начнет лечить соседа подручными средствами, то у врачей в районных больницах прибавится головной боли. Если же какой талант и пропустят в детстве, то он прорвется в медицину безо всяких передач, сам, с черного хода, где его и встретит с ласковой улыбкой Медицинская гэбня.
Собственно, вся гэбня так считала, поэтому они раскрутили на столе шприц, и иголка указала на Виктора Дарьевича. Вот и пришлось ему посреди рабочего дня отправляться в это логово кандидатов в пациенты.
Так что Виктор Дарьевич на радио не был никогда, в чем и признался.
– Чудненько, – невесть чему обрадовался Кристоф Карлович. – Тогда краткий ликбез: про лампочку мы уже говорили – если она горит, значит, мы в эфире. Микрофоны у нас хорошие, поэтому постоянно говорить прямо в микрофон не нужно, но и слишком отодвигаться не стоит. У вас нет привычки ходить, когда вы объясняете что-нибудь? Нет? Отлично! А то у нас был один профессор…
– Кристоф, минута до эфира! – перебил из-за пульта бледный Саша.
– И последнее, Виктор Дарьевич, – скороговоркой произнес Кристоф. – Я буду задавать вам вопросы, возможно, какие-то покажутся вам глупыми, элементарными или просто смешными, но в моем лице с вами говорит обычный радиослушатель нашей страны. Если угодно, относитесь ко мне, как к студенту первого курса или вообще воспитаннику в отряде – знаний еще нет, а жажда знаний есть!
Виктор Дарьевич вздохнул и мысленно похоронил следующий час своей жизни.
Кристоф Карлович взял папку с угла стола, пробежался взглядом по страницам, покивал чему-то и посмотрел на лампочку. Виктор Дарьевич тоже посмотрел на лампочку. Она загорелась красным, погасла. И еще раз. И еще. А потом засияла ровным светом, и человек рядом вдруг заговорил так, что его хотелось слушать.
– Добрый день, дорогие радиослушатели – а если вы в Куе или восточнее, то добрый вечер! Как всегда, в это время в эфире передача «Диалоги обо всем», меня зовут Кристоф, и я рад приветствовать вас на волнах радио. И сегодня в нашей студии Виктор Дарьевич Подпокровов, заведующий Когнитивной Частью Медкорпуса. Здравствуйте, Виктор Дарьевич, вся страна слушает вас, – тут Кристоф Карлович вдруг опустил очки на кончик носа и подмигнул.
– Здравствуйте, – ответил Виктор Дарьевич.
– Мы знаем, что Медкорпус заботится как о физическом, так и о психическом здоровье граждан Всероссийского Соседства. Однако международное сообщество не всегда сходится в оценке методов, которыми пользуются наши специалисты в своей работе. Особенно когда речь заходит именно о психическом здоровье.
«Сейчас начнет спрашивать про опыты на детях», – про себя вздохнул Виктор Дарьевич и приготовился объяснять, что никаких опытов на детях нет и быть не может.
Кристоф Карлович слегка наклонился к Виктору Дарьевичу и доверительно сообщил:
– Вот, например, на международном медицинском форуме в октябре прошлого года польско-итальянский профессор Тадеуш Лыськевич заявил, что когнитивный метод в психологии абсолютно бесперспективен. Бихевиоризм – пожалуйста, изучайте человека с его поведением, как зверюшку. Фрайдизм тоже можно. А вот когнитивный метод пан Лыськевич не признает. Как же так, Виктор Дарьевич, – у нас в Медкорпусе есть целая Когнитивная Часть, а Европы не хотят слышать о когнитивных методах?
Виктор Дарьевич встрепенулся, как таврский боевой конь, и бросился в бой.
К сожалению, в первую же минуту размазать доклад Лыськевича, от которого Виктор Дарьевич плевался (в основном от доклада, хотя от Лыськевича, бестолочи с претензией, тоже), не получилось. Пришлось разъяснить на пальцах, на чем базируется когнитивный метод в науке, привести пару простых аналогий, пофантазировать о машине с человеческим интеллектом и только потом, все разжевав, вернуться к первому вопросу, чтобы избавиться от лыськевищины. Кристоф Карлович кивал, задавал вопросы, иногда даже не очень глупые (все-таки готовился, иначе откуда бы у него взяться заметке о форуме в октябре), понял две шутки Виктора Дарьевича из пяти и посмеялся – неплохой результат для обывателя. Можно было надеяться, что оставшиеся три в Европах, где наверняка тоже ловили росское радио, примут за чистую монету и за свежие достижения росской науки.