========== Глава 1. Дуэли и последствия ==========
Я никогда не искал счастья. Кому оно нужно? Я искал наслаждений.
(О. Уайльд. «Портрет Дориана Грея»).
Мы называли себя гедонистами. Жили, как дышали – легко, бездумно, беззаботно. Развлекались, тонули в наслаждении, не упуская ни минуты из отмеренного времени, потому что хоть и не обсуждали вслух, но знали – это ненадолго.
Мы были героями, пронесшими стяг по главной площади столицы. Мы, вернувшиеся с победой, на самом деле были просто смертниками, чье время еще не пришло, и огромные позолоченные часы на башне парламента с идеальной точностью отсчитывали то, что нам осталось.
Нас называли потерянным поколением. Мальчишками с искалеченной Первой войной психикой, рано и слишком близко видевшими смерть. Несшими смерть.
Иногда, когда не пьян и не с друзьями, я задаюсь вопросом, почему тогда умирать было не страшно. Потому что все вокруг делали вид, что готовы умереть? Или потому, что ад ТАМ представлялся куда меньшим злом, нежели ад на поле брани? Так или иначе, мы бились как львы, не щадя ни противника, ни себя. Идиоты, мы были уверены, что победа принесет в страну благоденствие и процветание, что сохраненная независимость даст нам куда больше, нежели рабство под чужаками.
А его величество просто набивал себе цену… и ждал.
***
Тот памятный вечер мы проводили у Стефана.
Видели бы благочестивые аристократки, претендующие на звание наших жен, как проходят вечера у блестящих офицеров-героев, поклонниц у нас стало бы меньше. Среди благочестивых, разумеется. Вино рекой, шлюхи обоих полов в разнообразии, карты, громкий смех.
Стефан привел в нашу теплую компанию новичка. Мальчишка казался совсем юным, сразу видно, что о войне только читал.
- Северин де Лабрюйер, прошу любить и жаловать, - представил он гостя. Фамилия показалась смутно знакомой, но я не придал значения, ведь кто только не был в этой гостиной за три послевоенных месяца. Юнец, преодолевая робость, прищурился и вскинул голову, демонстрируя квадратный и пока еще абсолютно гладкий подбородок.
- Любить… - я обвел жарким взглядом стройную фигуру, - это мы всегда готовы.
Кто-то пьяно засмеялся, юноша нахмурился.
- Ты, mon ami, всегда готов, - хмыкнул Стефан и стащил с дивана пьяную шлюху. Юбки той вызывающе задрались, обнажая стройные бедра, обтянутые шелковыми чулками, но девица даже не очнулась. Стефан похлопал по обивке, убирая несуществующую грязь, выровнял подушки и, приобняв за плечи новичка, сел сам и усадил того рядом.
- Я-то друг, - внезапно и отчего-то зло сказал я. – А это, - махнул в сторону де Лабрюйера - L’ Amant qui rétrécit? Этот малыш – твой новый любовник? Не замечал за тобой раньше любви к детям.
Движение «маленького любовника» было внезапным и неуловимым. Только я лежал на диване, задрав ноги на подлокотник, и вот уже на полу, жестком и холодном.
- Какого черта? – вскричал, подскакивая. Качнулся, сел обратно. Голова кружилась, вино сегодня оказалось крепче обычного.
- На рассвете, - сквозь зубы процедил мгновенно осмелевший новичок. – Стефан, будьте моим секундантом?
Я переводил недоуменный взгляд с Северина на Стефана, со Стефана на Северина. И решительно ничего не понимал.
- Стеф, о чем он?
- Ты обидел моего гостя.
- Я? И в мыслях не было.
- Так вы, оказывается, еще и трус? – скривившись презрительно, прошипел гость. Этого я, конечно, простить уже не мог.
- На рассвете. Д’Эвре, прошу вас быть моим секундантом.
Д’Эвре нетвердым шагом приблизился к дивану.
- Для вас, мой друг, все, что угодно.
- Пистолеты, - хищно улыбаясь, сказал де Лабрюйер.
Я кивнул.
- До первой крови. В голову, грудь и живот не стрелять! – прокричал Стефан. – И так если поймают…
- Не поймают, - улыбнулся я. – Если никто не расскажет, конечно.
Вечер перестал быть интересным. Я встал, чуть качаясь, махнул всем рукой и пошел на выход. Слуга встретил меня у дома, помог выбраться из фиакра, проводил в спальню, раздел и уложил. Наказав разбудить меня за час до рассвета, я мгновенно уснул. Спать оставалось три часа.
Думал ли я о смерти? Думал ли о том, что де Лабрюйер может нарочно выстрелить в голову? Нет, не думал. Пистолеты – это, конечно, плохо, хотя и честно, на шпагах у мальчишки не было бы ни малейшего шанса. Беспокоило ли меня, что, соглашаясь на дуэль, я нарушаю закон? Нет. Закон представлялся мне условностью, необходимой в качестве сдерживающей силы для народа. Но не для меня.
Хотел бы я сказать, что на рассвете был свеж и бодр, но это было не так. Тяжелая после ночных возлияний голова, чуть дрожащие руки, мутный взгляд.
Я прибыл на место последним. Стефан ходил туда-сюда, не отводя взгляда от часов, д’Эвре пинал носком сапога мелкие камушки, де Лабрюйер стоял, устремив взгляд вдаль. Сейчас он уже не казался таким юным, наоборот, я бы не удивился, окажись он старше меня.
- Доброе утро, господа, - крикнул громко. Спрыгнул с лошади, привязал ее к дереву.
- Явились, - вновь скривившись, протянул де Лабрюйер. – Мы уж и не ждали.
Я не ответил.
Стефан открыл ящик с пистолетами.
- Тридцать шагов.
Мы разошлись. Я вскинул пистолет, прицелился, закрыв левый глаз. Де Лабрюйер держал оружие вполне уверенно. На короткий миг стало страшно. Вдруг в голову? Пройти всю войну и так глупо кончить! Рука дрогнула. Я вздохнул и прицелился снова. Де Лабрюйер медлил. Секунды текли. Я выстрелил. Он упал. Стефан кинулся к нему, присел рядом на корточки, похлопал по щекам.
- Жив? – крикнул я.
- Да. Плечо.
Выдохнул с облегчением. Как оказалось, рано.
- Столичная жандармерия. Не двигаться!
Тюрьма была старой и холодной. Легендарное здание, сгубившее не одно поколение неугодных, гордо возвышалось на холме чуть в стороне от центра столицы. Говорят, из спальни Его Величества открывается панорамный вид на шпили и башни, видны решетки на окнах, меж прутьев которых торчат бледные руки заключенных,
мечтающих потрогать свободу. До этого дня мне не приходилось здесь бывать. И я надеялся, что и не придется.
С потолка мерно капало, в левом углу валялся полусгнивший матрац, в правом – ведро. Под потолком маленькое зарешеченное оконце, сквозь которое еле-еле пробивался робкий солнечный свет.
Светало. Я брезгливо потрогал ногой матрац, о том, чтобы присесть, даже не думал. Прислонился к стене и прикрыл глаза.
Глупо, как же это было глупо. В голове крутился всего один вопрос: кто?
Кто знал о дуэли? Я, д’Эвре, Стефан и де Лабрюйер. В себе и д’Эвре я был уверен. Я все проспал, а д’Эвре сам дуэлянт. Стефан? Неужели все еще обижен? Но чужими руками? Тайком? Нет, не верил я в его вину. Мы же не барышни, в вечной любви не клялись.
Оставался юный Северин. Я задумался, стал ходить по камере от одной стены к другой. Стражник посмотрел настороженно, но, убедившись, что я не буяню, опять перестал обращать внимание. Де Лабрюйер – семья в столице известная. Всю нашу внешнюю политику определяют де Лабрюйеры. Тогда тем более непонятно, зачем ему меня подставлять.
Я прислонился к стене и съехал на корточки, уткнулся головой в колени.
- Эй, милорд!
Я вскинулся. Неужели задремал?
- К вам пришли.
Медленно поднялся, попрыгал на месте, восстанавливая кровообращение в ногах. Тяжелая дверь с пронзительным скрипом распахнулась.
- Мишель! – подбежал к решетке, тронул руку любимого брата.
- Анри, - Мишель покачал головой. – Как же так?
Он смотрел без осуждения, добрые карие глаза его лучились пониманием.
- Попался на провокацию, - ответил тихо. – Что теперь?
Мишель поправил манжет сутаны и посмотрел мне в глаза. Я замер.
- А сам ты как думаешь?
Признаться, я не думал. Ни минуты я не думал о том, чем грозит мне эта дуэльная выходка. Забыл о законе, запрещающем любые дуэли, забыл об ответственности за нарушение.
- Так что, казнь? – сердце бухало где-то в горле. В одно мгновение накатили доселе тщательно сдерживаемые эмоции. Смерть слишком часто ходила рядом, но я так и не научился ее не бояться.
Мишель сжал мои пальцы.
- Думаю, Его Величество тебя помилует. Вторая война – дело решенное, сам знаешь. Уверен, на тебя у него другие планы, - я хмыкнул, не сдержавшись. Действительно, зачем казнить того, кто может отдать жизнь с большим толком? - Но он недоволен, очень недоволен. Отец и Филип сейчас у него.
Я закрыл лицо руками. Моя глупость, мой юношеский пыл и неуместная гордость заставили униженно просить за меня отца и старшего брата.
- Все образуется, - Мишель погладил меня по плечу. – Я помолюсь за тебя.
Ах, если бы этого было достаточно!
- Простите меня, - прошептал я.
- Господь простит.
Мишель повернулся к стражнику. Тот поклонился.
- Готовы, святой отец? – кивок в ответ.
Стражник с почтением проводил брата, и я снова опустился на корточки, спиной прислонившись к стене.
Ощущал себя паршивой овцой в благородном семействе. Препротивное чувство.
- Виконт? – кто там еще?
- Де Лабрюйер?
- Как вы? – он приблизился к решетке, я встал.
- Лучше не бывает. Как плечо?
Он не ответил, только поморщился, тронув бинты. Стояли друг против друга, разделенные тюремной решеткой. И молчали. Я, наконец, получил возможность разглядеть Северина как следует. Нет, он не был младше меня, тонкая фигура и гладкое лицо ввели меня в заблуждение. Передо мной стоял не мальчик – мужчина: пронзительные серые глаза испытующе смотрели на меня, изящно изогнутая верхняя губа накрыла пухлую нижнюю.
- Нравлюсь? – спросил я. От напряжения сдавали нервы.
Де Лабрюйер хмыкнул.
- Нет.
Я сглотнул.
- Признайтесь, вы нарочно меня провоцировали?
- Не признаюсь, - он играл со мной, как кот с мышью. И я вынужден был отметить, что его положение было значительно более выигрышно: находясь по другую сторону решетки, он волен был уйти в любой момент. В отличие от меня.
Он постоял еще несколько мгновений, потом повернулся спиной и, не говоря ни слова, покинул камеру, оставив меня недоумевать.
Трижды меня кормили похлебкой с хлебом, единожды опустошили ведро. Преодолев брезгливость, я присел на угол матраца. Темнело. Казалось, до рассвета меня не выпустят точно. Может, его величество все-таки решил сделать меня примером того, как поступать нельзя и казнить в назидание?
Нет ничего хуже неизвестности. Скажи мне, что казнят, я бы и то страдал меньше, точно зная, чего ожидать от грядущего дня. Но участь моя оставалась мне неизвестна. Стоит ли говорить, что до рассвета глаз я так и не сомкнул?
Ближе к обеду снова пришел Мишель.
- Брат мой, у меня хорошие новости, - с улыбкой сказал он с порога. – Его величество помиловал тебя.
Я вздохнул, без сил ткнулся лбом в решетку.
Дома меня ждали. Филип кричал, упрекал в безответственности, обычно невозмутимая матушка промокала платком влажные глаза, отец был холоден и настроен решительно. Мишелю – единственному, кто мог бы за меня заступиться – обстоятельства не позволили быть в этот момент со мной.
- Анри, поведение ваше не умещается ни в какие рамки. Дальнейшая судьба ваша решена.
Я покорно склонил голову, ожидая отцовского повеления. Смешны наши традиции: можно быть сколь угодно бравым офицером, но пока вы младший графский сын и не живете своим домом, вы беззащитны пред отцовской волей, словно младенец. Мне несказанно повезло, ведь традиции предписывали мне карьеру церковника, к коей душа моя не лежала совсем, и только Мишель, которому военные сражения не более милы, чем мне – ряса, избавил меня от уготованной доли к нашему обоюдному удовлетворению.
- Анри, вы завтра же выезжаете в имение де Брази. Через месяц юная Сабрина достигнет брачного возраста, и я желаю видеть вас, сын, женатым человеком.
Я тяжко вздохнул и прикрыл глаза. Жениться в мои планы не входило еще лет пять, как минимум.
- Отец… - осекся под тяжелым взглядом.
- Не обсуждается. Хватит! Надеюсь, семейная жизнь хоть немного умерит ваш пыл.
Признаться, я в этом очень сомневался. Но мнение свое держал при себе.
Так, на следующий день я отправился в имение невесты в тридцати лье от столицы с тем, чтобы не далее чем через месяц сочетаться браком. Настроение было безрадостным, сельские пейзажи никогда не были мною любимы, а о скупости графа де Брази ходили легенды. Юная же Сабрина не вызывала во мне иных чувств, кроме смущения – последний раз я видел ее еще в коротком платьице, передвигавшуюся ползком. Самому мне было тогда едва ли шесть.
Пожалуй, недели, которые мне довелось провести в имении невесты, стали одними из счастливейших в моей жизни. И знай я, что ждет меня дальше, не растратил бы их так бездарно.
========== Глава 2. Сельские пейзажи ==========
В радости, как и во всяком наслаждении, почти всегда есть нечто жестокое.
(О. Уайльд. «Портрет Дориана Грея»).
Меня ждали к ужину. Миленькая, хоть уже и не первой свежести, служаночка проводила меня до отведенных покоев.
- Прошу вашу милость, - проворковала, опуская глаза с хитрым прищуром. Я взял на заметку прищур и шагнул в комнату. Освежился с дороги, переоделся в чистое и решительно спустился в столовую.
Столовая в поместье де Брази разительно отличалась от нашей городской. Большое помещение с деревянным потолком, пересеченным балками, обшитые деревянными же панелями стены, нарочито грубый пол.
На входе я едва не столкнулся с той, кого совсем скоро должен был назвать своей женой.
- Удивлены? – с улыбкой спросила она. – Прихоть батюшки.
Я не смог не улыбнуться в ответ, чувствуя себя почему-то заговорщиком.
Сабрина де Брази, конечно, изменилась. Я с интересом, стараясь особенно не наглеть, разглядывал ее. Невысокий рост, хрупкое сложение, большие карие глаза – она была прелестна в своей юности и невинности.
- Рад вновь видеть вас, - проговорил, поднося к губам тонкие пальчики.
Возможно, прелесть невесты должна была заставить меня смириться с участью, вот только желание связать себя узами брака так и не появилось. Я был покорным сыном и глубоко несчастным человеком. В самом по себе браке как будто не было ничего плохого, но пример старшего брата внушал мне форменное отвращение. Филип женился рано, невесту, разумеется, выбирал отец. Да что там, Филип, как наследник, был обречен жениться и продолжить род. Жена его оказалась склонной к меланхолии робкой женщиной, во всем согласной с мужем. Она безропотно вынашивала его детей, чудесно ладила с матерью и ужасно раздражала меня своей покорностью судьбе. И Филип был ей под стать: темперамент его был таков, что уже семь лет он имел одну и ту же любовницу, которой изменял лишь с женой. Раз в год, я полагаю. А это тоже о чем-то да говорит. Я не представлял себе такую жизнь, я отрицал ее. Но был бессилен что-то изменить.
За столом меня посадили между графом и невестой. Напротив восседала графиня, левее – незнакомый молодой человек лет девятнадцати.
- Этьен Реньяр, - отрекомендовали мне его.
Тот кивнул, глядя неожиданно зло.
- Господин Реньяр – наш учитель музыки, - сказала мне невеста. Голос ее дрожал.
Реньяр всю трапезу пожирал Сабрину глазами, да столь откровенно, что даже кто-то менее проницательный непременно догадался бы о страстных чувствах, питаемых
сим юношей к графской дочери.
Спокойно поесть мне не дали. Графине непременно сегодня необходимо было узнать все столичные сплетни, коих я хоть и не собирал нарочно, знал немало.
- А будет ли опять война? – удовлетворившись описанием фасонов платьев дам, спросила графиня. – Даже до нашей глуши доходят тревожные слухи.
Я тщательно пережевал кусочек свиной вырезки и ответил: