— Его преосвященство благословил эту войну и отказывается прислушаться к голосу разума, — дородный сэр О’брайен с обширными залысинами на круглой, как спелый кочан капусты, голове никак не отставал от своего правителя. Не так часто владыка Инвернеса возвращался в гавань Морского дракона, чтобы выслушать мольбы своего народа.
— Вы хотите, чтобы я остановил эту войну? — напрямую спросил Эрик и жестко усмехнулся, поражаясь наивности своих советников. Должно быть, они совсем ослепли, сидя за серыми стенами его замка, раз думали, что он один был способен на такое. Как бы он ни хотел, войну нельзя было остановить за пару дней одной лишь мыслью, даже если все войска Шоу встанут как вкопанные или вовсе покинут поле боя. Безумная ярость короля заставила его бросить все силы на эти бессмысленные священные войны, и для них всегда находилось множество поводов. Но Эрик видел то, что видели и советники Шоу, и наместники в его землях: война не приносила им ресурсов, не давала сил, а новые земли были подобны раненым диким зверям на цепи — они скалили зубы и норовили откусить хозяину руку, стоило тому отвлечься, но никак не были намерены покорно служить безумному королю.
Так же, как и королям до него. О, если бы Шоу был первым. Если бы. Он был уже двенадцатым королем в своем роде, кто не мог жить без войны и в ней воплощал свое безумие, непременно ведшее его к гибели, лишь для того, чтобы его корону надел новый безумец. Тем лучше, что у Шоу не было наследников. Тем лучше, что в своем желании унизить и приструнить любимого волчонка он три года назад объявил Эрика своим названым сыном и во всеуслышание говорил, как горд своим цепным псом. Он так любил дразнить его, играть с огнем, всегда зная, что все сойдет ему с рук.
Но не в этот раз.
— Мой король облюбовал Ирий, — продолжил Эрик прерванную речь, — и уже десять лет не выпускает лакомую добычу из своих клыков. И я, и весь совет при короле уже не раз говорили, что эта война опустошает страну, выжимает из нее последние соки, но он верит, что Ирий все исправит. И не слушает ничьих доводов.
— На что ему сделались пустынные земли язычников? Там нет ни плодородных земель, ни развитых шахт, даже города — и те в запустении! — воскликнул тощий, бледный, как мертвец, казначей и с ужасом уставился на Эрика. Леншерр так и видел, как старый скряга мысленно считает убытки после того, как Шоу прикажет их портовому городу кормить новые земли. Он бы не дал и жалких обглоданных костей дикарям, поклоняющимся сотням богов, живущим под гербом с изображением гамаюна, пророчащего смерть и разрушения.
Эрик устало выдохнул и поднялся из-за стола.
— Я передам ваши сомнения и опасения королю, но он давно остается глух к доводам разума. А что касается Ирия — это лишь вопрос времени, когда он покорится нам. И если король не решит начать войну с соседними странами за морем или странами-союзниками, то завоевывать здесь ему больше нечего, — Эрик обвел взглядом всех присутствующих: всего лишь пятеро слабых, жалких на вид людей, лишившихся силы воли с приходом Шоу. Эрик был бы рад вздернуть их на площади вместо тех мятежников, что поднялись против короля, но это было не в его власти. Однако и оставлять родной край в руках этих крыс он не намеревался.
За тяжелой дубовой дверью послышались грузные шаги, а спустя мгновение в зал совета ворвался коренастый мужчина в парадном облачении, которое, хоть и было идеально сшито и выкроено под его фигуру, все же смотрелось на нем чужим и неказистым в сравнении с его обычной походной одеждой.
— Опоздал, — вместо извинений буркнул он и кивнул Эрику, не глядя на всех остальных.
Леншерр едва заметно склонил голову в поклоне, не скрывая своей хищной ухмылки.
«Опоздал он, конечно. Просто знал, что все это собрание — пустая трата времени и решил вовсе не приходить».
— Мы уже заканчиваем, — сообщил он, и впервые в его взгляде загорелся интерес к происходящему. — Вы нашли Его Светлость?
— Все еще ищем, Ваше Высочество. Опрашивали горожан, те, кто видел его, говорят, что граф был серьезно ранен. Мы все еще в поиске.
— Надеюсь, ты бросишь все силы на то, чтобы найти своего дорогого брата, — Эрик безупречно отыграл спокойную заинтересованность, хотя все внутри него кипело, и он невероятно сильно желал знать, на сколько частей Логан успел разорвать тело ненавистного Саблезуба, прежде чем избавиться от него.
— Я вынужден вернуться на поле боя. Ирий почти взят, я должен быть рядом с королем, когда падет последняя деревня безбожников. Покуда меня нет, Логан, займись здесь всем…
— Господин… — советник произнес это так быстро, что едва не поперхнулся слюной, и резко вскочил с места, глядя на Эрика глазами полными ужаса. — Вы же не оставите вояку на троне, пока Вас нет?
— Оставлю, — с самым серьезным видом сообщил Эрик и, обернувшись к советнику, сделал всего один решительный шаг в его сторону. Тот едва не рухнул на пол. Он всегда боялся истинного короля Инвернеса. Покуда Леншерр оставался ребенком, совет потешался над ним, видя в нем не более чем игрушку короля. Пока этот самый соломенный человечек не взял в руки меч и не вкусил крови впервые в жизни. Сейчас же в мужчине, стоящем перед советом, не было ни капли от того испуганного мальчика в лохмотьях. Во взгляде его сверкала безучастная к другим сталь, сродни той, из которой был выкован его меч, омытый кровью настолько, что даже его чистое лезвие отливало багрянцем.
— Или у Вас есть возражения, сир Олаф? — тихо спросил он. Советник тут же замотал головой, боясь и вовсе ее лишиться. — Логан останется наместником, пока не найдет Виктора. Я не покину страну, оставив ее без надзора. Подготовьте бумагу с распоряжением, я подпишу ее перед отъездом, — отдал свой приказ Эрик.
Он о многом хотел бы расспросить Логана и должен был остаться на показательную казнь бунтовщиков, но сейчас это отходило на второй план. Ему нужен был конь, самый быстрый из тех, что имелись. Он должен был обогнать гонца для Шоу, прибыть раньше, чем до него долетят новости о смене наместника в Инвернесе. Прежде, чем Шоу осознает, что его ручной монстр сорвался с цепи.
***
Бледные пальцы скользили по шершавому, покрытому мхом камню, очерчивали контуры некогда прекрасной скульптуры, выбитой прямо в стенах того, что прежде, должно быть, было прекрасным и величественным замком, а теперь же превратилось в развалины, что стремились стать частью необузданного лесного пейзажа. Ветви дикого винограда плотно оплетали могучие камни, и среди листьев виднелись созревшие грозди нетронутых ягод.
Чарльз поднял взгляд сияющих голубых глаз, чтобы лучше рассмотреть скульптуру, и даже отошел на пару шагов, мягко ступая по сочной траве.
Он никогда прежде не был в замках, пусть и понимал, что здесь остались только самые крепкие стены, но всегда мечтал и надеялся, что когда-нибудь дороги приведут его хотя бы в один из дворцов Семи Королей.
И вот он, наконец, увидел один из них собственными глазами — после стольких сказок и легенд, рассказанных ему его тетушками.
Чарльз представлял его себе… иначе.
В преданиях Короли были сильнейшими воинами, подчинившими своей воле все непокорные страны. Они могли видеть будущее и проклинать своих врагов, и эта сила сделала их безумными.
Чарльз представлял их или сильными воинами, закованными в доспехи, или старцами с бородами и тощими когтистыми руками. Но он не ожидал увидеть в скульптуре изваяние юноши. На вид он был немногим старше самого Чарльза, хотя и сложно было судить по половине каменного лица, что еще сохранила очертания, высеченные рукой искусного мастера. На нем был плащ из перьев и дорогие одежды. А единственный уцелевший глаз юноши был совершенно пуст, словно скульптор, с такой заботой высекавший каждый узор на камзоле, каждое перышко, каждую крохотную морщинку на лице юноши, просто забыл, что у глаз должна быть радужка и зрачок, оставил их совершенно гладкими и пустыми.
Чарльз протянул руку вперед, между пальцев тут же заструился блеклый солнечный свет. Тень легла на его бледное лицо с яркими голубыми глазами, способными затмить своим цветом даже самое ясное летнее небо, заставив его выглядеть тусклым и серым. Он бы хотел коснуться лица безымянного Короля, но скульптура была слишком высокой, поэтому Чарльз просто встал на цыпочки, сорвав гроздь винограда, с наслаждением съел несколько ягодок и справился бы и с остальными, если бы только его не напугал шум пробирающегося через деревья человека.
— О нет, — тихо выдохнул Чарльз и запустил руку в карман, нащупав старую, но чистую чёрную повязку и начав оглядываться, лихорадочно пытаясь вспомнить, где оставил свою трость.
— Чарльз Ксавьер! — словно фурия, зашипела на него выбежавшая из леса пожилая женщина, бросившись на юношу.
— Я просто гулял, все хорошо, меня никто не видел, честно! Я точно знаю, сюда же никто не ходит, все считают это место проклятым, здесь даже ни единого следа на траве не было, — начал торопливо оправдываться Чарльз, наперед зная, что скажет его тетушка.
— Ты ушел, ничего не сказав, а теперь разгуливаешь средь бела дня без повязки! Какого Гамота ты вообще ушел из лагеря?! — женщина чуть не налетела на Чарльза и боязливо заозиралась по сторонам, боясь, что за ними кто-то мог бы наблюдать.
— Тетушка, меня никто не видел…
— И не увидит, ты зачем снял повязку?!
— Я хотел посмотреть на замок Короля. И не мог этого сделать, пока мои глаза были завязаны!
— Жизнью своей не дорожишь!
— Нас никто не увидит…
— Конечно! — она вырвала повязку из рук Ксавьера и грубо накрыла ей его сияющие глаза, крепко, надежно связала края ткани на его затылке и натянула капюшон на голову юноши, тот же привычно стоял неподвижно, зная, что с тетушкой Мойрой спорить не стоило — у нее и так от переживаний полно было седины в волосах, а споры могли довести ее до срыва. Этого только Чарльзу не хватало. — Идем. И больше не смей сюда приходить. Люди же начнут шептаться и спрашивать: «Зачем Ксавьер ходил туда? Почему он не боится проклятья? Что с ним не так?». А если пойдут такие разговоры, тебе конец! Мы с Магдой не сможем вечно защищать тебя.
— Трость, — не став пререкаться, напомнил Чарльз. Он слышал ее нравоучения больше сотни раз и давно уже понял, что они куда важнее для нее самой, чем для него.
Тем более после таких вот небольших истерик она успокаивалась, а он привык уже вслушиваться в ее интонации, но пропускать мимо ушей слова, думая о чем-то своем.
Вот и сейчас, погрузившись в привычную темноту, он ощутил, как обострились его чувства, а затем Мойра вложила ему в руки трость и сильнее натянула серый капюшон ему на голову, пытаясь вовсе скрыть ото всех лицо Чарльза.
«Если они только увидят твои глаза, Чарльз, если только заметят» — всю свою жизнь его тетушки с ужасом повторяли это, с самого детства надевая на него повязку. Должно быть, они и правда не выделялись из толпы народа, бегущего от войны. Среди женщин, детей, стариков и калек их небольшая семья из двух немолодых женщин и слепого юноши казалась такой же, как и все остальные. На него не обращали внимания, разве что могли извиниться, если случайно налетали на него в толпе. И если при столкновении он еще чувствовал злость от человека, то стоило ему поднять голову, как она тут же сменялась сожалением.
Почти всю жизнь провести в темноте.
Это лучше, чем вовсе лишиться жизни.
Чарльз знал, что тетушки правы, но ему все же было легче, когда они путешествовали втроем, а не прибивались к кочевым лагерям, к людям, которых война гнала все дальше и дальше от сражений. Вот только все понимали, что они уже на самом краю, а позади — лишь пустошь и флаги кровавого короля. Должно быть, уже на каждом здании в Ирии реял ядовитый змей.
А бежать им было некуда. Море было не пересечь, а все земли вокруг принадлежали Шоу. Оставалось лишь ждать, пока его войска настигнут их: тогда от Ирия не останется ничего.
Чарльз все еще слышал голос Мойры и следовал за ним, слегка проверяя свой путь тростью. Он уже давно научился ходить в темноте, полагаясь на слух и другие чувства, но все же каждый раз, когда была возможность, он хотел видеть этот мир своими собственными глазами, не боясь, что кто-то увидит их цвет и поймет, кто он… Но если это все же случится, его будет ждать либо нож в сердце от сородича, либо «очищающее пламя» католиков с земель Шоу.
Ксавьер поправил свою повязку и тихо вздохнул, погружаясь в собственные мысли.
Порой он так хотел жить в те стародавние времена, когда такие же, как он, гамаюны правили этими землями, вели в бой войска, предсказывая действия противников, выигрывая войны за войнами.
Как жаль только, что те времена уже шесть веков как были забыты.
***
Эрик чувствовал, как бежало его время, как с каждым часом пути шанс уничтожить Шоу становился все ничтожнее, норовя и вовсе исчезнуть. Но он готовился к этому слишком долго, чтобы совершить ошибку именно сейчас — из-за простой спешки.
Оставалось еще время. Он знал, что Логан сможет какое-то время сдерживать новость о смерти брата, пусть не дольше пары недель. Даже если Шоу узнает, что его бешеный Саблезуб пропал, у Эрика еще будет шанс осуществить задуманное.
Нужно было только подобраться к Себастьяну…
Воины запрягали лошадей, готовясь сойти со стоянки перед последним боем с остатками сил Ирия, отступившими к одному из безымянных замков этой дикой страны без единого короля и правителя. Скопища разрозненных язычников — вот и все, что осталось от некогда величайшей страны в истории их мира. И старый Змей, должно быть, весь изошелся ядом в предвкушении момента, когда он, наконец, сможет назвать непокорные земли своими в полной мере.
Завидев Эрика, многие воины вскакивали со своих мест и приветствовали его, но тот не обращал на них внимания, решительно шагая по выжженной земле и смятой траве к шатру Шоу, с холодным гневом глядя на флаг, реющий над ним.
Но стоило только приблизиться, как стража преградила ему путь.
— С дороги, мне нужно видеть короля, — спокойно произнес Эрик, однако голос его словно отдавал могильным холодом, а от одного взгляда серых глаз воинам стало не по себе.
Свинцовые тучи сгущались над лагерем, и где-то вдалеке раздался гром. Казалось, что буря, от которой Леншерр успел уйти в своем родном городе, теперь шла за ним по пятам, намереваясь во что бы то ни стало настичь свою жертву.
— Это невозможно… Ваше Высочество, — ответил рослый воин в начищенных доспехах со змеем на груди.
— Это приказ. И я не намерен повторять.
— Боюсь, мой дорогой Эрик, юноша не в состоянии выполнить его при всем желании.
Леншерр едва не закатил глаза от этого голоса. Вот кого он меньше всего хотел видеть не только на поле боя, но и в лагере, так это Страйкера.
— Если король проводит свое время в молитвах о скорой победе, то я рискну его прервать, — он повернулся к полноватому священнику, с презрением глядя ему в глаза.
— И что Шоу в тебе находит? Никогда не понимал, зачем он держит рядом того, чья душа давно принадлежит Дьяволу. Тебе, сын мой, никакие молитвы уже не помогут, так не оскверняй короля.
— Я готов рискнуть.
— Тогда тебе лучше седлать коня, потому что путь до столицы не самый близкий.
— Он вернулся? — настороженно спросил Эрик и тут же добавил: — После всех этих лет он не желает присутствовать на взятии последнего рубежа? Он был с нами каждый раз, когда мы брали крепость за крепостью, каждый из шести замков, а теперь просто вернулся в столицу?
— Что я могу сказать? Такова была его воля, и я не стал его останавливать. Зато тебе, сын мой, выпала великая честь представлять его в этом бою, — Страйкер плавно подошел к Эрику, без тени страха глядя на самого опасного воина королевства. О, Леншерр знал, если Страйкер и молился о чем-то во время сражений, так это о том, чтобы кому-то из вражеских воинов повезло снести мечом голову названого наследника престола. Но пока его мольбы оставались неуслышанными, и Эрик всегда возвращался, в какую бы заварушку ни попадал. И пасть в последнем бою он точно не собирался.
— Я благословляю тебя на этот бой. Со словом моим ступай на эту тропу и очисть мир наш от неугодных дикарей, оскверняющих земли наши, — Страйкер сказал это с непроницаемым лицом, исполненным одухотворенности, но глаза его оставались насмешливыми.
Эрик невольно подумал, что старая церковная крыса все знал. Иначе было не объяснить, почему еще Шоу покинул поле боя, если только не Страйкер повлиял на его решение. А уж он это умел и управлял мыслями и действиями короля — с тех самых пор, как его безумие стало неуправляемым, и он бросился искать спасения в молитвах. Вот только Шоу все еще видел несуществующий огонь и мертвых людей, мог сорваться с места, сражаясь с невидимыми врагами, и находил свое успокоение только в битве.