— Нет, — неохотно отозвался Аимбетов.
— Подвинься ближе, что-то скажу.
— Ну, что скажешь? — доверительно наклонившись, спросил Аимбетов.
— Знаешь ли ты, Ахметка, что будет с тобой, если вдруг не раскроется твой парашют?
Глаза Аимбетова мгновенно сделались большими — даже изменился их цвет: вместо черных стали какими-то темно-золотистыми. Он испуганно ощупал рукой парашют и растерянно оглянулся, будто просил помощи.
— А вот что станется с тобой, милый мой Ахмет, — тем временем сочувственно шептал Алеша. — Полетишь ты птичкой на луг, а попадешь прямёхонько в рай...
— Подготовиться! — послышался спокойный голос инструктора, Кремнев вдруг заметил, как все разведчики, будто по команде, взглянули на него. Под этими взглядами капитан неожиданно почувствовал, что ноги у него отнялись и он не может сдвинуться с места.
«Баба! Слюнтяй! — про себя выругался он и рывком оторвался от лавки. — Ты прыгнешь первым, и только первым!..»
— Вам лучше последним, — будто разгадав намерение капитана, сказал инструктор и, наклонившись к его уху, тихо добавил: — Первый прыжок, и люди могут меня не послушаться. Понимаете? Заминочка получится.
Кремнев искоса взглянул на инструктора, хотел ему возразить, но передумал и стал с ним рядом.
Накренившись на левое крыло, самолет легко пошел на первый круг. Инструктор посмотрел на часы, кивнул капитану головой: пора.
— Ну, хлопцы, кто первый? — как можно веселей, крикнул Кремнев.
Все переглянулись и... остались стоять неподвижно.
— Товарищи, товарищи, быстрей! — забеспокоился инструктор.
— Эх, лететь в пропасть, так вниз головой, — неожиданно воскликнул Шаповалов и, сложив над головой руки, прыгнул за борт самолета, прыгнул так просто и легко, как, наверно, когда-то прыгал с крутого берега в бурное течение родного Енисея.
Какое-то мгновение все стояли, оцепеневшие, потом кто-то радостно крикнул:
— Раскрылся? Раскрылся?
Разведчики припали к окнам.
Сбоку и ниже самолета, в чистом, как родниковая вода, воздухе спокойно и величаво плыл ослепительно белый зонт парашюта. А под ним, словно маятник, раскачивался маленький Михаил Шаповалов и, как показалось всем, призывно махал рукой...
На шестом повороте за борт самолета выбросился капитан Кремнев.
Качаясь на прочных стропах парашюта, он взволнованно глядел на широкий приволжский луг. Там, далеко внизу, на еще зеленоватой траве, отчетливо виднелись одиннадцать белых пятен. Скупое осеннее солнце освещало луг, и эти пятна казались ему белыми цветами, что неожиданно расцвели на крутых берегах великой русской реки. И тот отвратительный цепкий страх, который еще минуту назад леденил ему сердце, исчез. И — Кремнев теперь в это твердо верил — больше никогда не вернется. Даже тогда, когда настанет время ступить за борт самолета, чтобы очутиться уже где-то далеко-далеко от этих мест...
IV
Организовав еще несколько ночных вылетов на Лосиный остров, старшина-парашютист простился с разведчиками. Но сразу же появился новый инструктор, и занятия продолжались. Теперь разведчики учились взрывать мосты и здания, минировать дороги и русла судоходных рек, изучали воинские уставы противника, его оружие и форму одежды, старательно знакомились со структурой учреждений, которые создали оккупанты на захваченной советской земле, чтобы закрепить там свой «новый порядок».
Те, кто когда-то имел дело с автомашинами, — «приручали» трофейный немецкий «оппель», нещадно гоняли его по горбатым лесным дорогам; те, кто знал немецкий язык, — закрепляли и пополняли эти знания.
Пятая гвардейская снова сражалась где-то на Ржевском направлении, а маленькая группа ее бойцов жила мирной жизнью, укрывшись в тихом сосновом бору, в неприметной землянке, где на дверях бывшей коптерки все еще белела бумажка с распорядком дня, когда-то вывешенная старшиной Филиповичем.
Этот распорядок теперь никому не был нужен, висел, всеми забытый, и только изредка, случайно попав кому-нибудь на глаза, будил воспоминания о тех, чью жизнь он некогда регламентировал.
Где вы, дорогие друзья, сейчас? Кто из вас пойдет сегодня ночью в разведку? Кто завтра будет с новым орденом, а кто ляжет где-нибудь на минном поле, среди пожухлой, неубранной ржи, чтобы уже никогда больше не подняться на ноги?! И было как-то неловко от сознания того, что ты вот спокойно спишь в обжитой землянке, читаешь — хотя и не очень интересные — книги, а твои друзья, может, каждую ночь идут в окопы к фашистам, идут за себя и за тебя, так как ты разведчик только по списку.
Вот почему Кремнев очень обрадовался, когда наконец получил приказ немедленно явиться в штаб дивизии. Оставив группу на лейтенанта Галькевича, он приказал Шаповалову готовить машину.
Через четверть часа трофейный «оппель» мчался по лесной дороге — на запад.
Уже вечерело, когда они остановились на опушке, на берегу небольшой речки» за которой простиралось широкое холмистое поле...
...В детстве Василь прочел много книг о войне, про давние и недавние битвы. Видел немало знаменитых картин на все ту же извечную тему — тему войны. И постепенно в его представлении война приобрела отчетливый, статичный образ: усеянное трупами поле, черные вороны да свинцово-сумрачное или багрово-красное, будто набрякшее кровью, небо...
И вот он возле реки, на краю поля, где, наверное, только сегодня отгремел бой. О, как непохоже было оно, это поле боя, на все те, что создала фантазия мастеров кисти или пера! Близко, может, в ста метрах от реки, поднявшись на дыбы и сцепившись в мощных объятиях, неподвижно стояли два черных танка. Из стволов их пушек, вздернутых в небо, еще курился черный дым...
Два других танка повернулись один к другому боком и, скосив башни, будто ждали момента, чтобы снова схватиться в смертельной схватке. А еще один их собрат, такой же черный и молчаливый, выбежал на берег реки и, свесив обожженный хобот, казалось, жадно тянулся к целительной, прозрачной воде...
Танки, пушки, автомашины стояли всюду: на дорогах, пригорках, в лощинах, на брустверах развороченных окопов, среди порыжевшей колючей проволоки, среди истоптанной ногами и гусеницами ржи, среди еще зеленого луга.
И всюду валялись трупы. Их было много, в зеленом и сером. Лежали по одному и целыми рядами, будто припали к земле, чтобы в нужный час и по определенному сигналу снова встать и ринуться в новый бой.
Но нигде не было ни черного, в кровавых подтеках, неба, ни воронов. В чистом, кристально чистом небе светило солнце, а на земле царила тишина. Солнце, огромное, близкое и спокойное, плыло над лесом, щедро заливало все вокруг тихим, ровным светом.
Странно, но все, что было увидено, не вызвало в душе Кремнева ни боли, ни печали. Наоборот, в душе шевельнулась радость, — та самая робкая радость, которую он впервые изведал прошлой зимой, под Наро-Фоминском, на безымянной высоте, усеянной черным и желтым крестастым железом...
Поискав и не найдя в карманах папирос, Кремнев через плечо посмотрел на Шаповалова. Старший сержант неподвижно сидел за рулем и смотрел на танк, который по-прежнему жадно тянулся к целительной воде и никак не мог до нее дотянуться. Лицо у старшего сержанта было серым, будто на него осел толстый слой дорожной пыли.
— Ты что это, старшой, скис? — усмехнулся Кремнев.
— Я? — вздрогнул Шаповалов.
— Ну, не я же. Немцев, видишь, снова погнали.
— Погнали, — машинально повторил старший сержант. Немного помолчав, он тихо добавил: — Танк... вон этот, что у реки стоит, знакомый...
— Да ну? — не поверил Кремнев. — Откуда же он тебе знаком?
— Под Наро-Фоминском мы с вами, раненые, ехали на нем. Танкисты нас тогда подобрали...
Шаповалов расстегнул воротник гимнастерки, потер ладонью грудь. Звякнула медаль «За отвагу», задев орден Красного Знамени, и снова стало тихо-тихо. Слышно было, как глухо журчит вода под разбитым Мостом.
— А ты не ошибаешься? — помолчав, спросил Кремнев.
— Узнать-то его легко! — вздохнул Шаповалов. — Шрам у него вон на башне. Тогда, когда мы лежали на броне, я все глядел на этот шрам. Мне казалось очень странным, что и танк можно ранить...
Какое-то время Кремнев смотрел на сожженный танк, потом, толкнув плечом дверцу автомашины, направился к мосту. Схватив автомат, Шаповалов поспешил за ним.
...От сожженной «тридцатьчетверки» еще отдавало теплом. Большая черная пробоина зияла в ее правом боку, а рядом, на черной, выжженной траве, блестела перебитая гусеница. Башня, уже, видимо, сбитая взрывом остатков снарядов, оставшихся в танке, немного перекосилась, подалась вперед, и длинный ствол пушки повис над водой. На этом стволе, просвечиваясь сквозь сажу, тускло белели восемь звезд — число уничтоженных вражеских танков.
Медленно обойдя машину, Шаповалов немного постоял, словно вспоминая о чем-то, потом вскочил на горячую броню и осторожно заглянул в раскрытый люк. И вдруг лицо его просветлело, будто резкий ветер, что неожиданно подул из-за речки, смел с него серую пыль.
— Товарищ капитан, пусто! — радостно воскликнул он. — Только одни гильзы валяются!..
— Ну вот, а ты!.. Паникер ты, братец, — дрогнувшим голосом пробормотал Кремнев и снова начал старательно искать в карманах курево, которого там давно не было.
— Так ведь сердце же... хоть ты с ним что хочешь!.. Как вспомнил того танкиста, который спасал нас... Росточка маленького, глазенки черные, стоит под пулями и на броню нас тянет...
Шаповалов соскочил на землю и вдруг, погрозив кулаком в сторону запада, процедил сквозь зубы:
— Танк что, танк другой будет! А хлопцы... они вам еще под самую завязку врежут!..
— Это верно, — сильно сжав старшему сержанту плечо, улыбнулся Кремнев. — Хлопцы им и сегодня немало показали. А вот нам с тобой пора искать штаб, пока он не перебрался на новое место и пока еще не стемнело.
— На машине поедем?
— Да, пожалуй, лучше пешком. Черт его знает, какая впереди дорога. Гони машину вон в тот орешник. Там и оставим.
Не успели они забросать «оппель» ветками, как на дороге, с которой они только что свернули, послышались чьи-то голоса. Кремнев и Шаповалов притаились.
— Ей-богу, наши! — вдруг прошептал Михаил.
— Не шуми, — дернул его за рукав Кремнев и присел, чтобы лучше видеть дорогу.
— Да нет же, честно говорю, что наши, разведчики! — еще увереннее зашептал старший сержант. — Старшина Филипович и с ним еще кто-то. Прислушайтесь.
Они снова замолчали, ловя каждый шорох. Но на дороге уже было тихо.
— А тебе не показалось? — усомнился Кремнев, взглянув на Шаповалова, который, вытянув шею, все еще к чему-то чутко прислушивался.
— Говорю вам: он, Филипович, — упрямо повторил Шаповалов и тихо позвал: — Сымон Рыгорович! Спички есть?
— Шаповалов?! — тотчас же близко отозвался знакомый голос.
— Ну, что я говорил? — прошептал Шаповалов и начал ловко разгребать сильными руками молодой орешник.
— Откуда ты взялся? — с тревогой в голосе спросил Филипович, подозрительно оглядывая старшего сержанта с головы до ног и держа автомат наготове.
— С курорта прикатил, товарищ старшина, — сверкнул зубами Шаповалов. — Разве по мне этого не видно?
— Я спрашиваю, почему ты один? — строго допытывался Филипович. — Где все остальные?
— Принимают солнечные ванны! — снова шутливо ответил старший сержант, но, заметив, что старшина начинает злиться, сменил тон: — Остальные там, в лесу. А капитан здесь.
В этот момент в кустах зашуршало, и на дорогу вышел Кремнев. Грузный, кряжистый Филипович мгновенно подтянулся. Стукнув каблуками, он развернул плечи и, с ловкостью старого служаки, доложил:
— Товарищ капитан! За время вашего отсутствия в роте никаких перемен не произошло!
— Как же не произошло, если за рекой столько танков подбили? — пожав руку старшине, усмехнулся Кремнев.
— Точно, фрицев сегодня укокошили много! — расцвел Филипович.
— Там и ноши попадаются, — вставил Шаповалов, внимательно разглядывая незнакомого сержанта, стоявшего немного поодаль.
— «Наши попадаются»! — недовольно передразнил Филипович, бросив на Шаповалова сердитый взгляд. — А ты знаешь, что сегодня мы фрица на целых двенадцать километров назад отбросили, да еще и тридцать шесть его танков сожгли!..
— Ну, раз фрицы далеко — угощай, старшина, табаком, — снова улыбнулся капитан. — У нас — ни щепотки.
— Почему — табаком? И папиросы найдутся...
Филипович еще раз недовольно взглянул на Шаповалова, озабоченно насупил густые седеющие брови и полез в какой-то потайной карман, совершенно не предусмотренный для солдата мастерскими военпошива и, достав пачку «Беломора», протянул ее капитану.
— Давно прячешь? Месяц? Или два? — наклонившись к старшине, шепнул Кремнев.
— Почему месяц? И совсем не два, — стараясь не глядеть в глаза капитану, смущенно пробурчал Филипович. — Был вот на складе, ну и... подарили хлопцы.
— Славные хлопцы! — заметил Кремнев, прикуривая от спички Филиповича. И тут, увидев незнакомого сержанта, кивнул в его сторону:
— А это кто с тобой?
— Радист. Новенький. Прямо из школы прислали.
«Вон оно что!.. Значит, скоро за линию фронта», — подумал Кремнев, а вслух спросил:
— Дорога до штаба хорошая?
— Какая там дорога! — махнул рукой старшина. — Разве что на мотоцикле и можно проехать.
— Ну, что же, пойдем пешком. А ты, Шаповалов, оставайся возле машины. Думаю, что долго не задержусь.
— Слушаю, товарищ капитан! — козырнул Шаповалов и исчез в орешнике. Кремнев и Филипович свернули на узкую дорожку, которая сплошь светилась небольшими лужицами. Следом за ними пошел и новичок-радист, строгая на ходу кинжалом ореховую палку.
— Ну, хвались, дружище, как тут тебе жилось? — немного помолчав, обратился Кремнев к Филиповичу.
— Да так, — нехотя отозвался Сымон. — Лицо его было сосредоточенным, а в серых глазах таилась беспокойная мысль. Кремнев замолчал. Он отлично понимал, что угнетало и беспокоило Сымона, но первым заговорить об этом не мог.
Так, молча, они и пошли плечом к плечу, — рослый молодой капитан и пожилой, кряжистый, словно полевой дуб, старшина. Не сегодня и не вчера сошлись их дороги. Еще в 1935 году познакомился минский студент Василь Кремнев с председателем знаменитого тогда на всю Витебщину колхоза. Он приехал, чтобы написать в газету очерк. С того времени дом Филиповича стал для него, бывшего детдомовца, родным домом. Здесь же, когда Кремнев работал над своей второй книгой о пограничниках, его и застала война.
Не ожидая повесток, друзья пошли в военкомат, оттуда — на фронт...
Кремнев, еще раз взглянув на Филиповича и не увидев его лица, спохватился и с тревогой сказал:
— Уже совсем темно! Давайте прибавим шагу, мне обязательно надо попасть в штаб сегодня.
V
В ротной землянке Кремнев задержался всего на несколько минут. Убедившись, что в его хозяйстве все в порядке, он сразу же поспешил в штаб дивизии. Проводить его вызвался Филипович.
— Я туда каждую тропку знаю, да и глаза у меня — как у той совы: чем темней, тем лучше вижу, — коротко объяснил он причину такого своего решения и, повесив на шею автомат, ступил за порог.
В лесу и в самом деле было темно, а неширокая дорога казалась сырым и мрачным туннелем. Шуршала под ногами опавшая листва, носилась в воздухе и, время от времени, слетая на землю, словно осторожная рука слепого, касалась лица.
Филипович шел первым. Шел широким и спорым шагом. Он ступал на переплетенную корнями дорогу неслышно, будто на его ногах были не тяжелые солдатские кирзовки, а легкие лапти, — те самые особенные лапти из липовых лык, в которых когда-то ходили они на болото охотиться на диких уток.
Кремнев старался не отставать, но скоро выбился из сил. Наконец, споткнувшись о корень, он вполголоса выругался и попросил:
— Сымон, ну чего тебя так несет нелегкая!