Наслушавшись о себе всякого, я всю вторую половину дня просидел тихо и старательно работал. Впрочем, я мог этого и не делать: вернувшись с собрания, начальник почти сразу убежал домой, и я остался один. Но, видимо, сказалось чувство вины, которое неизменно возникало во мне после каждой взбучки от руководства.
Радовало только одно: к вечеру потеплело, ветер разогнал облака, и на улице было свежо, но эта свежесть приятно бодрила после тяжёлого дня. Беспокоила только дыра в башмаке, но этот маленький дискомфорт можно было стерпеть, если аккуратно и вовремя обходить лужи, тут и там сверкавшие на солнце. Решив немного отдалить момент возвращения в пустую квартиру, я пошёл прогуляться по парку. Умытая утренним дождём молодая листва беззаботно сверкала, по лавочкам сидели парочки, в основном - наши студенты, а между стоящими тут и там взрослыми, ведущими неторопливые беседы, носились взад и вперёд шумные дети. Поддавшись всеобщему весеннему благолепию, я купил себе мороженое в ближайшей палатке и, с трудом отыскав свободную лавку, уселся, глядя на пруд.
Крики детворы отчего-то пробудили во мне ностальгическую тоску, и я принялся вспоминать своё собственное детство. Должно быть, возраст давал о себе знать, потому что вспомнить ни одной цельной картины у меня не получалось. Так, какие-то размытые образы: усатое лицо и сильные руки отца, мягкие поглаживания по голове и поцелуи, которыми меня щедро награждала мать... Всё это было довольно мило, но как-то обобщённо, словно выписка из какой-то справки. "Мать была доброй и нежной, любила тебя и баловала. Отец относился со строгостью, но в глубине души всё равно очень любил. Лишних денег в семье никогда не водилось, но и бедствовать не приходилось." Примерно в таком ключе. О бабушках, дедушках и всех прочих родственниках я не смог вспомнить вообще ничего.
Я тяжело вздохнул. Подумать только. Мне всего лишь тридцать с небольшим лет - а уже совершенно не могу вспомнить своего детства. Неужели так быстро проходит моя жизнь? Отчего-то стало пронзительно грустно и навалилось чувство полной неправильности происходящего. Чем я вообще занимаюсь? Просиживаю место в заштатном учебном заведении, терплю ежедневные нападки начальства. Я что, именно об это мечтал в детстве?
Я изо всех сил напряг память, пытаясь понять, кем я вообще хотел стать, когда был маленьким. Не вспомнилось ничего конкретного, кроме каких-то бессвязных деталей: шлемы, комбинезоны, раскалённый асфальт под палящим солнцем. Во все стороны степь, насколько хватает взгляда, а в центре всего этого - хищный контур огромной белой стеллы... Наверное, я мечтал стать космонавтом. Мог ли я в детстве видеть по телевизору запуск какой-нибудь ракеты? Мог, конечно. Выходит, запали образы в душу. А в какой момент всё пошло наперекосяк?
Я наклонился вперёд, уперев локти в колени. У меня возникло чувство того, что я вот-вот вспомню что-то очень важное, что объяснит мне все неудачи моей жизни. Что-то такое, что придаст всему миру вокруг меня некую упорядоченность, разложит всё по полочкам и поможет осознать, наконец, по какой причине я...
Внезапный детский крик прервал мои размышления. Чувство того, что я стою на пороге какого-то важного открытия, улетучилось. Я снова стал жалким бесперспективным клерком, работающим на дурацкой работе и неспособным поставить на место зарвавшегося сатрапа-начальника. Словом, я вновь стал самим собой. Горизонты, которые начали было открываться передо мной, снова схлопнулись.
Я инстинктивно повернулся в сторону источника шума. Так и есть: малыш лет пяти споткнулся посреди грязных прошлогодних листьев, валяющихся на краю тротуара чёрной кучей, и теперь сидит, с воем держась за коленку. Оглядевшись, я с удивлением понял, что никто из взрослых не спешит ему на помощь, на ходу извлекая из карманов и сумок пластырь и зелёнку. Его вообще словно никто не видел, кроме меня. Первым моим порывом было встать и быстро уйти, оставив малыша самостоятельно разбираться со своими проблемами. В конце концов, какое мне дело до чужих детей? Я даже привстал и начал поворачиваться к выходу из парка, когда меня настигло чувство вины и сострадания.
Ну в самом деле, что я за человек такой? Насколько же надо быть жалким и запуганным, чтобы убегать от детского плача?
Вздохнув, я резко сменил направление движения и, стараясь придать походке взрослой уверенности, которую так и не приобрёл с годами, подошёл к мальчику.
- Что случилось, малыш? - задал я вопрос, изо всех сил стараясь искренне улыбнуться.
Мальчик поднял на меня заплаканное лицо. Самый обычный маленький озорник, так мне, по крайней мере, тогда показалось. Ребёнок смотрел прямо на меня, и мне на мгновение сделалось жутко: слёзы градом катились по абсолютно спокойному лицу. Не было ни искривившихся в гримасе обиды губ, ни наморщенного лба, ни бровей домиком. Я замедлил шаги, настороженно глядя мальчику в глаза.
- Малыш? - спросил я неуверенно, почти останавливаясь.
Ребёнок прекратил плакать. Не так, как обычно это делают дети: рыдания переходят во всхлипывания, всхлипывания - в тоненькое пищание, которое вскоре затихает. Он престал рыдать резко, словно кто-то переключил тумблер. Затем отнял ладошки от коленки, и я увидел, что ткань его штанов абсолютно цела, и на ней нет ни следа падения. Даже грязь и перегнившая листва, размытая дождём, не пристали к ярко-зелёному материалу его брючек. Поднявшись, как ни в чём ни бывало, мальчик развернулся и пошёл в сторону стайки детей, болтающих о чём-то неподалёку. Словно это не он только что заходился безумным плачем, скорчившись на тротуаре.
Я ещё раз огляделся по сторонам. Никто по-прежнему не смотрел в мою сторону, кроме какого-то мужика в отдалении. Он даже замедлил шаги, чтобы получше разглядеть разворачивающуюся у пруда сцену. Я натянуто улыбнулся, разведя руки в стороны. Мужик нахмурился. Наверное, принял меня за педофила или что-то вроде того.
Торопливо повернувшись, я на негнущихся ногах направился к выходу, со страхом ожидая окрика в спину. Не стоило мне заходить в этот парк. Давно пора уяснить, что моя судьба - это утренняя и вечерняя толчея в метро и прозябание перед монитором с бесчисленными графиками занятий. Не для меня все эти прогулки по парку и воспоминания о детстве. Не для меня.
Заснуть у меня не получалось очень долго. Я ворочался в кровати, несколько раз даже хватался за мобильный телефон - позвонить хоть кому-нибудь, поделиться переживаниями, но всякий раз вспоминал, что звонить некому. Нет у меня таких знакомых, которые могли бы выслушать подобный бред. Родители погибли много лет назад, других родственников не осталось. Одиночество душило меня, как никогда раньше.
Сначала происшествие в кофейне, потом мальчик этот, который начал рыдать, ударившись и перепачкав одежду, а потом вдруг оказавшийся чистым и спокойным. Объективная реальность расползалась по швам буквально у меня на глазах. А может быть, это вовсе и не она? Не объективная реальность? Может быть, я сплю? В задумчивости я с силой ущипнул себя за руку, как в дешёвых американских фильмах. Ничего не произошло, только стало больно.
А что должно было произойти? Что вообще за глупое клише? Я попытался вспомнить, в каких именно фильмах видел этот приём, но не смог вспомнить ни одного названия. Словно клише было - а фильмов, из которых я мог бы его почерпнуть - нет. Стало ещё более неуютно. Неужели я теряю память?
Да ещё сосед сверху, как назло, именно эту ночь выбрал для того, чтобы сделать перестановку в своей квартире. Шкафы, скрипя, перемещались над моей головой взад и вперёд, и весь этот процесс сопровождался кряхтением и глухими матюками. И чего не спится человеку? У него-то всё с головой в порядке. Наверное.
Не выдержав напряжения, я сварил себе кофе и сел за домашний компьютер. Несколько часов я провёл, пытаясь понять, что же со мной происходит. По всему выходило, что я сошёл с ума, но признаваться в этом даже себе самому было удивительно страшно. Почти так же страшно, как вспоминать о полном спокойствии на лице плачущего навзрыд мальчика. А сколько я ещё выдержу, прежде чем свихнусь окончательно? День? Два? Неделю? А потом что - пускать слюни, разглядывая фантастические картины на грязном потолке больничной палаты? Как там поют наши студенты с психфака? "Если видишь чудеса, если слышишь голоса, то поймут тебя всегда в психушке!" Юмористы, тоже мне...
Как раз в тот момент, когда я был на пике отчаяния от собственных невесёлых мыслей, над головой особенно пронзительно заскрипел шкаф. Во мне проснулась какая-то непонятная лихая смелость. Сложно сказать почему. Будто пробудился от спячки другой человек, гораздо более решительный и дерзкий. Сколько лет я терпел ночные скандалы, попойки, ремонты и перестановки в исполнении соседа? Хватит! Если ни у кого из живущих рядом со мной людей не хватает смелости всё ему высказать - выскажу я! В конце концов, кто вообще сказал мне, что я бесправная скотина, обречённая день за днём сносить пинки ото всех, кому заблагорассудится пнуть меня побольнее?
Залпом допив остывший кофе, я натянул джинсы и футболку, и отправился впервые в жизни ссориться с тем, кто доставляет мне неудобства. В подъезде скрипы и визги передвигаемой мебели были совсем не слышны. Накручивая себя воспоминаниями о прошлых прегрешениях соседа, чтобы боевой задор не иссяк раньше времени, я поднялся на этаж выше и шагнул было к двери квартиры, расположенной прямо над моей...
И сам удивился тому, как я осмелел. Вот так ворваться к кому-то со своими претензиями... А вдруг это вовсе и не он? Нет, надо ловить с поличным. Воровато оглядевшись, я приложил ухо к обклеенной копеечным дерматином двери и прислушался. Из-за неё не раздавалось ни звука. Вообще ничего, ни шороха, ни храпа. Я отступил на лестницу и отчего-то на цыпочках сделал несколько шагов вниз по грязным ступенькам. Может быть, это и правда не он, дом-то старый. Мало ли откуда долетают звуки до моей квартиры? Вот я был бы хорош, если бы начал среди ночи трезвонить в его дверь.
В нерешительности я потоптался на месте. Потом оглядел дверные глазки незнакомых дверей - не смотри ли кто-нибудь на меня? Успокоив себя, что в такое время вряд ли кому-то захочется торчать перед входной дверью, шпионя за пространством перед лестницей, я развернулся и направился в свою квартиру, ругая себя последними словами. Давно пора понять, что все эти бытовые экшены - не моё!
Отчего-то чувствуя себя униженным, я, тяжело вздохнув, открыл дверь и ступил в прихожую. Едва я пересёк порог квартиры, как уши резанул мерзкий звук. Снова скрип! Но в этот раз он звучал как-то иначе, неправильно. Так, словно начал звучать ещё до моего появления, а я захватил самый краешек. Я с сомнением поглядел на свою дверь. Не так уж она и хорошо звук изолирует. Наверное. Почему же я не слышал ничего из-за тоненькой фанерки?
"Потому, что звук раздаётся только в твоей квартире, идиот!" - прозвучала в моей голове мысль настолько явственно, что я даже присел от неожиданности. О, уже и голоса слышу! У меня по спине побежали мурашки. Я сошёл с ума, сошёл с ума!
Дрожа всем телом, я повернулся ко входной двери, чтобы прикрыть её, и тут жилец квартиры сверху сделал очередное усилие, и вновь раздался пронзительный скрип. Нервное напряжение дало о себе знать, и инстинкты сработали куда раньше мозга: пригнувшись, я одним прыжком вылетел из квартиры.
Звук оборвался.
Звук оборвался ровно в тот момент, когда я пересёк порог. Чуть не плача, я осмотрел распахнутую настежь дверь. Теперь ни о какой звукоизоляции не шло и речи, но я не слышал ничего, кроме давящей тишины подъезда.
- Да что же происходит-то? - с дрожью в голосе, спросил я у гулкой пустоты. Ответа не последовало. Ни изнутри моей головы, ни снаружи.
Паника захлестнула меня мгновенно, словно прорвало плотину. Жёсткая потребность увидеть хоть кого-нибудь живого затопила мой разум полностью, заставляя забыть обо всём: о правилах приличия, о моей стеснительности, о страхе перед незнакомцами. Подскочив на месте, словно мультяшный персонаж, я опрометью бросился соседней двери и, тихонько подвывая, с силой надавил на кнопку звонка. Я теперь сумасшедший, мне можно!
Я трезвонил долго, так долго, что, кажется, даже у самого упёртого любителя поспать должно было бы лопнуть терпение. Но никто мне не открыл. Я заметался по лестничной клетке, стуча и трезвоня во все двери подряд, крича что-то бессвязное, кажется, даже плача и ругаясь, но мне никто не открыл. Из-за запертых дверей не раздавалось ни звука.
А я всё бегал и бегал по тесной лестничной площадке, а в голову мне, словно против моей воли, лезли всё новые вопросы. Когда я переехал в этот дом? Как зовут моих соседей? Когда и как я устроился на работу?
Я не знал ни одного ответа.
К рассвету я окончательно выбился из сил. Зайдя в квартиру, ставшую внезапно чужой и незнакомой, я торопливо натянул на себя ботинки и куртку. Оставаться в помещении было невыносимо. В моей голове зрел план, безумный под стать всему происходящему, но я упорно не давал ему превратиться в законченную мысль, оставляя на уровне интуитивного понимания правильности ситуации. Хотелось двигаться куда-то, сменить хотя бы картинку перед глазами. Что-то неразборчиво бормоча, я выскочил из подъезда, напугав престарелого дворника, скребущего тротуар метлой. Отскочив в сторону, он посмотрел на меня злыми глазами и нахмурился.
Ещё один клинический неудачник, подумал я. Только ему, наверное, повезло ещё меньше, чем мне - у меня работа кабинетная. Или больше, он ведь в здравом уме. Или нет? Вдруг я не сошёл с ума, а просто...
Нельзя сейчас думать об этом! Остановившись посреди тротуара, я поднял руки вверх и энергично затряс головой. Не думать, не думать, не думать! Прохожие шарахнулись в стороны.
Старательно гоня от себя любые мысли, я добежал до станции метро и, торопливо скатившись по ступеням, скользнул на станцию, отработанным движением приложив билет к турникету. Мысль, от которой я старался сбежать, жгла мне мозг. Жизнь несправедлива, но ко всем-по-разному. К каждому она несправедлива в какой-то степени. В очень чётко определённой степени.
Не сметь думать!
Я пробежался по битком забитому перрону и, грубо работая локтями, ввинтился в ближайший вагон. Поезд тронулся.
Все эти события, свидетелем которых я стал за ближайший день. Моя никчёмная работа. Моя унылая жизнь. Сами же кричим высшему неведомо кому, кто тайком, а кто и в полный голос: за что мне всё это?! Руки к небу воздеваем, глазки закатываем...
Поезд проехал несколько станций, и я выскочил из вагона, даже толком не поняв, где я. Уставившись в пол, и снова распихивая пассажиров локтями, опрометью бросился в переход. Вверх по ступеням, коридор, вниз по ступеням. Снова в поезд. Я заткнул кончиками пальцев уши, чтобы не слышать, как диктор объявляет станции. Чтобы не знать, куда я еду. Когда поезд резко затормозил в очередной раз, я бросился к выходу из вагона, но двери открылись с опозданием. Лоб вспыхнул от резкой боли, и я едва не бросил взгляд на перрон, но вовремя зажмурил глаза.
Нельзя!
Достаточно понять, где ты находишься - и ты становишься частью реальности. Ты начинаешь ожидать и планировать. Осознавать своё местоположение.
Понятия не имею, сколько я так бегал по станциям и переходам, не отрывая взгляда от грязного пола, расшвыривая в стороны тех, кому не повезло оказаться у меня на пути. Весь мир сузился для меня до глухого стука сердца и мелькания чьих-то ног и задниц перед глазами. Меня разрывало от страха и чувства того, что я вот-вот раскрою какую-то тайну. Вокруг постоянно происходили настойчиво привлекающие моё внимание неприятности: карманники нагло, прямо у меня под носом, вытаскивали кошельки из карманов, полицейские принимались охаживать дубинками интеллигентного вида прохожих, кто-то падал на рельсы едва ли не на каждой станции. Меня хватали за рукава. Просили, требовали, умоляли прекратить свой безумный бег. Я ругался, кричал, плевался, расталкивал людей локтями. Я не давал никому задержать меня ни на миг. Я не мог остановиться, потому что тогда я бы неизбежно понял, где нахожусь.
Выбежав из последнего, не знаю даже, какого по счёту, поезда, я на каблуках повернулся направо и помчался прямо по середине перрона, крепко зажмурившись и для верности закрыв глаза ладонями, а уши заткнув большими пальцами. Слепой и глухой, я врезался в ограждение балюстрады эскалатора, и упал на четвереньки. Не отрывая ладоней от глаз, и не вынимая из ушей пальцев, принялся извиваться ужом, двигаясь вперёд. Мне повезло - эскалатор ехал вверх. Зубчатое полотно впилось в бок, но мне было наплевать. Главное, чтобы меня не остановили полицейские. Это было единственное, о чём я молился тот миг.