Негромко стукнув по дереву, Егор предусмотрительно шагнул в сторону — дверь распахнулась и в освещённом проёме возникла длинная и нескладная фигура подростка:
— Егор? И кого это ты притащил?
Провожатый шагнул внутрь, пройдя мимо посторонившегося хозяина, приглашающе махнул Кириллу, и видя, что тот нерешительно мнётся на пороге, ответил товарищу:
— Это Кирюха. Я позвал его. Он вроде нормальный. Ну ты сам смотри.
— Смотрю…— мрачновато процедил Мишка, приглашающе кивая Кириллу. Дождавшись, пока тот войдёт, он запер квартиру, и махнув рукой в сторону освещённой комнаты, недовольно буркнул, — Ну проходи что ли… Кирюха.
Кирилл нерешительно помялся в прихожей, стащил с плеч рюкзак и двинулся в указанном направлении. Освещённая комната оказалась кухней и несмотря на ужасающую нищету, выглядела довольно чистой и ничуть не походила на бомжацкий притон. В углу стоял небольшой изрезанный деревянный стол, окружённый тремя табуретками, а у стены напротив — перекошенный и раздутый от влаги кухонный уголок. Также имелся доисторический холодильник с гордой надписью «Свияга» и огромная электрическая плита, на которой как раз закипал битый эмалированный чайник.
У раковины, на цыпочках, стояла крохотная девчонка с пепельными вьющимися волосами и огромными карамельно-карими глазами — зыркнув исподлобья на Кирилла, она продолжила мыть посуду. Мишка, отследив взгляд, истолковал его по-своему:
— Есть будешь? Мы уже похавали, но макароны ещё имеются. И лук с квашеной капустой.
— Не, — Кирилл отрицательно мотнул головой, старательно игнорируя возмущённый вой желудка. Булки с йогуртом ему явно показалась маловато — макароны, да ещё с капустой... Прозвучало очень заманчиво. Но садиться за стол, только попав в чужую компанию, тем более в одиночестве, Кириллу не хотелось. Поэтому, заверив, что недавно перекусил, он принялся выкладывать на стол припасённую лапшу быстрого приготовления, кильку и булочки.
— Вот, — выложив последний пакет, сообщил он, — Вроде всё.
— Ага, — резюмировал Мишка, рассматривая сваленную на столе гору, — Ты, значит, хозяйственный. Это хорошо. Ну а чай-то с нами попьёшь?
Глаза у него потеплели, голос смягчился. Отодвинув потянувшуюся к плите сестрёнку, парень снял с плиты бурлящий агрегат, и, кивнув другу, принялся разливать кипяток в подготовленные кружки. Подскочил Егор, достал из шкафа ещё один стакан, бросил в него пакетик дешёвого чая, сыпанул сахара и снова отошёл сторону.
— Так, — закончив, Мишка хмуро оглядел кухню. Не хватало одной табуретки. Дилемма! Почесав затылок, он дважды осмотрел помещение и провозгласил очевидное:
— Ага. Стульев больше нет. Пойдёмте в комнату. Посидим на кроватях. Погоди, малая.
Последние слова относились к сестре, которая не утерпев, потянулась к чаю. Отобрав у неё наполненную до половины кружку, парень открыл кран, включил холодную воду и разбавил чай.
— Держи.
«Кроватями» оказались три брошенных вдоль стен полосатых матраса, аккуратно застеленные старыми, выцветшими шерстяными одеялами. Подняв с одной из лежанок единственную подушку, Мишка перекинул ее на другое место, и падая рядом, объявил:
— Кирилл — ты спишь тут. Малая, ты со мной. Завтра поищем стулья и матрас.
Они поделили сладкие булки и устроились на полу, неспешно похлёбывая кипяток. Мишка пил, уместив кружку на острых, согнутых коленках, не сводя пристального взгляда с Кирилла. Наконец, сделав несколько глотков, он отставил в сторону чай и спросил:
— Ты как сюда попал?
— Я…— от неожиданного вопроса, Кирилл совершенно растерялся. Он не был готов к откровениям и не знал, что сказать. Правду говорить не хотелось — он и с приятелями не делился подобным, а тут совсем чужая компания. С другой стороны… Они его приютили. Эта квартира не самое ужасное место в мире. Он, например, собирался спать вообще без удобств. На голом зассатом полу.
— Если хочешь, я первым расскажу, — заметив его смущение, предложил Мишка, — Ну, чтобы всё по-честному. Мы же должны знать, кто ты такой. Раз уж ты будешь жить с нами. Согласен?
Кирилл кивнул, опуская глаза в кружку с чаем, чтобы скрыть нахлынувшую радость. Что говорить — ему повезло. Его приняли в компанию — вот так сразу, с наскока, не предлагая выслужиться и понравиться. Просто дали понять — ты свой, парень. До этого такого с ним не случалось — обычно все требовали каких-нибудь доказательств, клятв, геройских поступков. А тут попросили: расскажи о себе, потому что мы должны знать, с кем связываемся… Это и впрямь честно. Придётся говорить.
— Согласен? Ну ладно. Тогда я первый.
Мишка помолчал, покосился на пристроившуюся под боком сестрёнку, пьющую чай так же как и он: водрузив кружку на согнутые коленки. Наконец, вздохнув, он начал:
— Мы, короче с Варькой местные. Ну, почти. Из деревни. Здесь, под Клином. Отца у нас нет. Помер. Малой как раз четыре года исполнилось. Ну вот. Жили мы жили, а потом мамку угораздило влюбиться на старости лет. В какого-то вояку. Ну как вояку. Прапор он. Поженились, всё пучком. Сначала нормально жили. Ну, более-менее. Орал, конечно, постоянно. Воспитывал. А потом врачи сказали, что детей у него не будет. Бесплодный, типа. И этот урод, как с цепи сорвался. Начал кидаться. Из-за любой фигни придирался. И ко мне, и к Варьке. Я-то ладно, вытерплю. А к ней за что? Она вон, видишь какая тихая! А этот гандон ей руку сломал. Я сперва думал сам с ним разобраться. Я же почти взрослый. Пытался объяснить, в ответку дать. Куда там! Пошёл к мамке. Она наорала. Типа, это мы такие хреновые — плохо себя ведём, не слушаемся. Вот Коля и воспитывает нас. Послала подальше. Я походил, подумал. Приехал в город, нашёл это место, обустроил всё более-менее… Вернулся в деревню и выкрал Варьку. Всё.
— И... Давно вы здесь? — почему-то запнувшись, поинтересовался Кирилл. Услышанное шокировало его. Он ожидал чего-то совсем другого — пьющих родителей, сиротство и страх потерять сестрёнку… Прав Егор: Мишка взрослый.
— Два месяца почти.
— И почему… Не пожаловался никому?
— Жаловаться? Кому? Только хуже будет. Отчим еще больше сбесится. Или детский дом. Думаешь, охота? И малая, без меня? Не, спасибо. Я лучше как-нибудь так. Начнёт холодать, съезжу в деревню — вдруг мамка одумалась и прогнала этого козла. Если нет, вернусь сюда. Выживем.
— Бабушка Вера обещала взять нас к себе, — внезапно, застенчиво косясь на Кирилла, подала голос девочка.
— Обещала, — со вздохом согласился Мишка, — Только ты, малая, не очень-то надейся. Она же старая уже… Ей не разрешат. И чтобы ей нас отдали, надо в полицию идти. Значит, придётся снова с этим общаться. Хочешь?
Варя в ужасе замотала головой — глаза её тут же наполнились слезами. Мишка, одной рукой притянув к себе сестру, грубовато пробурчал:
— Ну, Варька. Не реви. Его же здесь нет.
В этот момент, видимо, пытаясь разрядить ситуацию, заговорил Егор — в отличие от бесцветной интонации Мишки, он рассказывал с усмешечкой, презрительно кривя губы и рассматривая какую-то точку на потолке:
— Кароч. Папка у меня бухал сильно. Как свинота последняя. Мать его и зашивала, и к ведьмам водила. Без толку. А потом она пошла в какую-то секту и ей там сказали, что вылечат его. Она начала его таскать туда. Он слушался. Так-то он тихий и не злой — нажрётся и сразу спать. Не бил никого, не скандалил. Только если пить начинал, месяц мог без остановки бухать. Но как отойдёт, в ногах валяется, руки ей целует. Тряпка, кароч. Ну вот. Стали они вместе в секту ходить. Он и правда, пить бросил. Потом меня начали туда таскать. Кошмар. Выйдет мужик на сцену и кричит: Я Исус! А все вокруг плачут, руки и ноги ему целуют. Я со скуки сдыхал, этот цирк смотреть. Не, вначале канешн смешно было. Потом надоело. А после, Исус сказал всем, что уезжает. Ну и кто хочет, может с ним ехать. В Сибирь. Родаки продали квартиру, машину, отнесли деньги исусику и поехали за ним.
— А ты? — прошептал Кирилл, чувствуя, как на руках, встают дыбом волоски, — А ты что же?
— А что я? — презрительно хмыкнул Егор, — Я что, на барана похож? В стаде ходить? Как смог, сразу тиканул. И к бабке. Она правда в Мурманске живёт. Когда ещё доберусь… Сам понимаешь — у меня паспорта нет… Так бы заработать денег, попросить бабу Веру купить мне билет и на поезд посадить. Она добрая, не отказалась бы. Мы часто ей помогаем. А так и не знаю. Вот и добираюсь на своих двоих, считай. Пока тут завис.
Наступила тишина. Кирилл молчал, не зная, как начать рассказ — после услышанного, собственные проблемы показались вдруг такими мелкими и несущественными, что стало стыдно в них признаваться. Но, чувствуя на себе ожидающие взгляды, он вздохнул и всё-таки заговорил:
— Ну я… Случайно узнал что мама всё время мне врала. На самом деле, она моя тётя.
Он помедлил, избегая недоуменных взглядов товарищей, и продолжил:
— Мне, в общем, так-то всё равно. Только я понять не могу, зачем она меня усыновляла, если так ненавидит?
Кирилл замолчал, не зная, как выразить главную мысль. Как объяснить всё, не упоминая, до чего обидно слушать все грубые и злые слова, которые она использует, чтобы заставить его сделать по-своему. Егор с Мишкой удивлённо переглянулись, и клинчанин, на правах старшего, задал вопрос, который, похоже, тревожил их обоих:
— А с чего ты взял, что ненавидит? Она тебе это говорила? Или, может, лупила?
— Да нет, не лупила, — Кирилл поёжился, вообразив подобное, — Но говорила, да.
— Вот так прямо и говорила? — недоверчиво вставил Егор, — Я тебя ненавижу?
— Да нет, не так… Постоянно кричала, что я тупой, лентяй, ничего не могу, я хуже всех детей её знакомых…
— О! — Мишка снисходительно махнул рукой, — А это они все так говорят. На такое обращать внимание… Глупо! Ну, представь. Ей на работе кто-нибудь хвост прищемил. Начальник наорал. Она пришла домой злая. А тут ты. Ещё не закончил домашку, а смотришь телек. Ну и… получай! Это все нервы. А не по-настоящему. Точно тебе говорю.
— И что мне её нервы? — краснея, с неожиданной злобой процедил Кирилл, — Я-то к ним причём? Ладно, я виноват. Но она постоянно без причины орёт. Сделай то, сделай это! Ты почему художку пропускаешь? Да запарила меня её художка! Ненавижу я рисование, аж тошнит! Почему я должен делать то, чего хочет она?! А не я? Почему?!
— Ну, так задал бы ей этот вопрос, — с насмешливой снисходительностью посоветовал Мишка, — Чё ты меня спрашиваешь?
— Да спрашивал я её! Говорил! Она меня не слышит! Как глухая!
— Да? А как спрашивал? Так вот, как меня? Или вот так, — Мишка потупил глаза в пол, расслабил губы варениками, и, по-дурацки присюсюкивая, заныл, — «Маам… Ну мне не нравится…Ну можно… Ну ты чего, мам?»
Егор, глядя на друга, покатился со смеху. Кирилл вспыхнул, подскочил — заметался по комнате, ища взглядом рюкзак, но Мишка, поднявшись с матраса, положил ему руку на плечо, и отбросив глумливый тон, внезапно очень серьёзно произнёс:
— Запомни, Кирюха. Со взрослыми так не выходит. Они считают, что если ты ноешь и мямлишь — набиваешь себе цену. Если тебе что-то не нравится — ори, понял? Она орёт, и ты ори. Только это поможет — если она не полная дура, конечно. Она увидит, как допекла тебя и испугается. И ты сможешь делать то, что захочешь.
Кирилл моргнул — обида схлынула так же резко, как и накатила. Попятившись, он опустился на матрас, не отрывая глаз от Мишки:
— Да как же… Я так не могу… Она же почти мать…
— А ты смоги. Я ж тебе не предлагаю материть её. Но раз она нормально не слышит, значит, надо орать. Заставь себя, через силу. Ты вот говоришь, она тебя ненавидит. Ну, допустим. Но с чего ты это взял? Скажи, она замужем?
— Нет…
— А сколько ей лет?
— Двадцать восемь…
— Ну вот видишь. Ещё и не старая. А когда тебя усыновила?
— Мне три года было… Ей — девятнадцать.
— Офигеть! А говоришь — не любит. Ещё как любит!
Кирилл недоверчиво покосился на Мишку, совершенно не понимая, с чего он сделал такой непонятный вывод, но тот не стал ничего объяснять — вернулся на свою «кровать» и оттуда закончил:
— Я, знаешь, что думаю? Ты вот когда удрал? Сегодня? Ага. Так вот. Поживёшь с нами. Недельку или две. Как хочешь. Поработаем вместе на рынке, бабушкам огороды прополем. А потом возвращайся домой. Ты откуда?
— Из Твери…
— Ну вот. Отлично. Час на электричке и ты уже там. Или… Нет. Лучше всего — идти в нашу полицию. Они ей позвонят. Сами. Пока будет ехать, успокоится и вы нормально обо всём поговорите, ясно? Потому что ты посмотришь и сам поймёшь — так жить не очень-то прикольно. Постоянно все шпыняют, орут. Дурят. Перетаскаешь кучу тяжёлых коробок, а тебе хрен. И попробуй пожаловаться — сразу ментов позовут. Думаешь, я хочу здесь жить? Если мамка не очухается, мы по-любому что-нибудь придумаем… Ясно?
— Ясно…
6
Ленка оказалась права — полицейские перевернули квартиру вверх дном, перерыли все вещи Кирюшки и завалили её дурацкими вопросами, постоянно спрашивая одно и то же, словно ожидая, что она собьётся, и ответит как-нибудь иначе.
Естественно, всплыла некрасивая история с усыновлением, из-за которой пришлось покинуть Дубны и перебраться в Тверь. После этого к полиции присоединились соцслужбы, отписав по Машину душу какую-то старую въедливую грымзу, сующую нос не в свои дела — заглядывающую даже в холодильник и школьные тетрадки Кирилла. Вот что, спрашивается она хочет там найти? Компромат?
Если и так, то судя по вечно недовольному лицу, пока её попытки не увенчались успехом — хотя за неделю, прошедшую с исчезновения сына, она приходила раз шесть. Почти поселилась у Маши.
За эти дни, Ленка добрую сотню раз напомнила о своих предупреждениях, чем довела её до белого каления. Хорошо ещё, ей хватало ума не заявиться в гости — все «великомудрые» сентенции Маша слушала исключительно по телефону.
Впрочем, в одном она всё-таки ошиблась — друзья Кирилла понятия не имели куда он подевался. Никакой прессинг и увещевания не пролили света на ситуацию.
Да, послушайся она подругу, её репутация осталась бы незапятнанной, а душу, скорее всего, не выедала бы невзрачная тётка тридцати-пятидесяти лет с вечно хмурым выражением лица.
Но всё это ерунда. Главное, чтобы с её мальчиком всё было в порядке, а там… Будь что будет.
Всю прошедшую неделю, Маша провела как на иголках, в постоянном ожидании новостей. Работа валилась из рук — любой звонок взвинчивал её до предела и из-за очередного разочарования, ей далеко не всегда удавалось выдерживать вежливый тон со звонящими клиентами.
Заметив её состояние, шеф даже предложил взять отгулы, но Маша отказалась — только попросила перевести звонки на другого секретаря, а сама забрала бумажную работу.
Поэтому прорвавшийся к ней телефонный звонок, вызвал досаду. Подождав секунд пять, и убедившись, что коллега не собирается снимать трубку, а значит куда-то вышла, Маша со вздохом взяла телефон.
— Да. Я вас слушаю.
— Кунцева Мария Сергеевна? — мужской голос прозвучал равнодушно и устало, — Это Семягин беспокоит, по вашему делу.
— Это я, — сердце бешено скакнуло в груди — как всегда, когда ей звонили из полиции. Странно, почему на рабочий? — Слушаю вас.
— Нашёлся ваш парень. Приезжайте в отделение.
— Он… у вас?
— Нет. В Клине. Подходите в участок, мы выдадим вам сопровождение.
Какое к чертям сопровождение?! Маша рванула бы на вокзал прямо сейчас, не тратя времени на петляние и очередной виток «задушевных» разговоров. Но пришлось смириться — в конце концов, с них станется — не отдать ей сына без соглядатая.
Нацепив на лицо кроткое выражение, она понеслась в отделение. Как и следовало ожидать, в компанию ей выделили Марину Борисовну — ту самую даму неопределённого возраста из опеки. Смерив Машу изучающим взглядом, она, как обычно, неприязненно поздоровалась и они вместе отправились на вокзал.
Всю дорогу Маша находилась в лихорадочном волнении и совершенно не могла сосредоточиться на чём-то одном: пробовала почитать — помешал хаос в голове, стала смотреть в окно — наскучило, принялась изучать пассажиров — надоело…