Перестаньте стучать и проваливайте.
- Открывай! - заорал форейтор. - Открой монсеньору маркизу де Бопертюи.
- Ах! - раздалось наверху. - Десять тысяч извинений, монсеньор.Ктож
мог подумать... час такой поздний... Открою сию минуту, и весь домбудетв
распоряжении монсеньора.
Звякнула цепь, проскрипелзасов,идверьраспахнуласьнастежь.На
пороге, дрожа отхолодаистраха,появилсяхозяин"Серебрянойфляги",
полуодетый, со свечой в руке.
Давид вслед за маркизом вышел из кареты. "Помогите даме",-приказали
ему. Поэт повиновался. Помогая незнакомке сойти на землю,онпочувствовал,
как дрожит ее маленькая ручка. "Идите в дом", - послышался новый приказ.
Они вошли в длинный обеденный зал таверны. Вовсюдлинуеготянулся
большой дубовый стол. Мужчина уселся на стул на ближнемконцестола.Дама
словновизнеможенииопустиласьнадругой,устены.Давидстояли
раздумывал, как бы ему распроститься и продолжать свой путь.
- Монсеньор, - проговорил хозяин таверны, кланяясь до земли,-е-если
бы я з- знал, что б-бу-уду удостоен т-такой чести, все б-былобыготовок
вашему приезду. О-осмелюсь п-предложитьвинаих-холоднуюдичь,аесли
п-пожелаете...
- Свечей! - сказал маркиз, характерным жестом растопырив пальцыпухлой
холеной руки.
- С-сию минуту, монсеньор. - Хозяин таверны принес с полдюжинысвечей,
зажег их и поставил на стол.
- Несоблаговолитлимсьеотпробоватьбургундского,уменяесть
бочонок...
- Свечей! - сказал мсье, растопыривая пальцы.
- Слушаюсь... бегу... лечу, монсеньор.
Еще дюжина зажженных свечей заблестела в зале. Туловище маркизаглыбой
вздымалось над стулом. Он был с ног до головы одет в черное, если не считать
белоснежных манжет и жабо. Даже эфес и ножны его шпаги быличерные.Виду
него был высокомерный. Кончики вздернутыхусовпочтикасалисьегоглаз,
смотревших с презрительной усмешкой.
Дама сидела неподвижно, и теперь Давид видел, что она молода икрасива
трогательной, чарующей красотой.
Громовыйголосзаставилегоотвестивзглядотеепрелестногои
грустного лица.
- Твое имя и занятие?
- Давид Миньо. Я - поэт.
Усы маркиза потянулись к глазам.
- Чем же ты живешь?
- Я еще и пастух; я пас у отца овец, -ответилДавид,высокоподняв
голову, но щеки у него покрылись румянцем.
- Так слушай ты, пастух и поэт, какое счастье выпало тебе на долю.Эта
дама - мояплемянница,мадемуазельЛюсидеВаренн.Онапринадлежитк
знатному роду, и в ее личном распоряжениинаходятсядесятьтысячфранков
годового дохода. О ее красоте суди сам. Если всех этих ее достоинстввместе
взятых достаточно, чтобы пленить твое пастушье сердце, скажислово,иона
станет твоей женой.
Не перебивай меня. Сегодня вечером я отвезеевзамок
виконта де Вильмор, которому была обещанаеерука.Гостибыливсборе;
священник ждал, готовый обвенчать ее с человеком, равным ей поположениюи
состоянию. И вдруг у самого алтаря этадевица,навидстольскромнаяи
послушная, накинулась на меня, как пантера, обвиниламенявжестокостии
злодействах и в присутствии изумленного священника нарушила слово, которое я
дал за нее. Я тут же поклялся десятьютысячамидьяволов,чтоонавыйдет
замуж за первого, кто попадется на пути - будь то принц, угольщикиливор.
Ты, пастух, оказался первым. Мадемуазель должна обвенчатьсясегодняночью.
Не с тобой, так с другим. Даю тебе десять минутнаразмышление.Нетрать
лишних слов и не досаждай мне вопросами. Десять минут,пастух,иониуже
бегут.
Маркизгромказабарабанилпостолубелымипальцами.Лицоего
превратилось в маску сосредоточенного ожидания.Своимвидомоннапоминал
огромный дом, в котором наглухо закрыты все окна и двери. Давидхотелбыло
что-то сказать, но при взгляде на вельможу слова застряли у него в горле. Он
подошел к даме и отвесил ей поклон.
- Мадемуазель, - сказал он и удивился, как легко текут его слова:ведь
казалось бы, такое изяществоикрасотадолжныбылисмутитьего.-Вы
слышали: я назвал себя пастухом. Но в мечтах яиногдавиделсебяпоэтом.
Если быть поэтом - значит любить красоту ипоклонятьсяей,томечтымои
обретают крылья. Чем я могу служить вам, мадемуазель?
Девушка поднялананегогорящие,скорбныеглаза.Егооткрытоеи
вдохновенное лицо, ставшее строгим в этурешающуюминуту,егосильнаяи
стройнаяфигураинесомненноесочувствиевовзглядеголубыхглаз,а
возможно, и долго томившая ее тоскаполасковому,участливомусловутак
взволновали ее, что у нее брызнули слезы.
- Сударь, - тихо проговорила она, - вы кажетесь мне искренним и добрым.
Это - мой дядя, брат моего отца и мой единственный родственник. Он любил мою
мать и ненавидит меня, потому что я на нее похожа. Он превратил мою жизньв
сплошную пытку. Я страшусь одного его взгляда и никогда раньшенерешалась
ослушаться его. Но сегодня вечером он хотел выдать менязачеловекавтрое
старше меня. Не осуждайтеменя,сударь,затенеприятности,которыея
навлекла на вас. Вы, конечно,откажетесьсовершитьбезумныйпоступок,к
которому он вас склоняет. Во всяком случае позвольтепоблагодаритьвасза
ваши великодушные слова. Со мной давно никто так не говорил.
В глазах поэта появилось нечто большее, чем великодушие. Видно, онбыл
истинным поэтом, потому что Ивонна оказалась забыта: нежная красотапленила
его своей свежестью и изяществом. Тонкий аромат, исходивший от нее, будилв
нем еще неиспытанные чувства. Он нежно посмотрел на нее, и она всярасцвела
под его ласковым взглядом.
- За десять минут, - сказал Давид, -ямогудобитьсятого,чегос
радостью добивался бы многие годы.