Бофур лежит у дерева, накрытый теплым шерстяным плащом с меховым подбоем, и от понимания чей это плащ еще более холодеет сердце. И непонятно – зачем? Зачем господин узбад, предводитель отряда гномов, с щедростью знатного, с барской своей руки пожертвовал жалкому, грязному рабу свой плащ?! Ведь скоро взойдет солнце, обагрит землю своими лучами, возвещая о начале дня и… это станет концом. Все вокруг Бофура проснутся и они вернут его назад, к хозяину. Зачем же этот плащ? Зачем эта доброта?
Бофур всхлипывает под плащом, а пушистый мех воротника щекочет щеку, колет нос… и внутри все ноет. И нога тут не причем. И все что желает, о чем непрестанно молиться, чтобы солнце не вставало. Но в очередной раз жизнь жестко показала ему, что его желания – желания раба, – ничего не стоят.
Утреннее солнце ярко залило лес белесыми лучами, освещая покрытую инеем пожухлую осеннюю траву и безжалостно вырывая из сна одного гнома за другим. Все вокруг пришло в движение, зазвучали голоса, приветствуя друг друга с новым днем – по-доброму, мирно, дружески… и на Бофура, сжавшегося под плащом, пахнуло той невыносимо далекой жизнью, которая была оборвана и растоптана рабством. Жизнью, к которой не было возврата и которая, принадлежа другим, больно била наотмашь.
Звук тяжелых шагов, будто впечатывающихся в промороженную начавшимися холодами землю, он скорее ощутил, чем увидел. И когда шаги оборвались рядом, он нутром понял, кому они принадлежали. Через несколько вздохов плащ был снят, и Бофура окатило волной холода этого морозного утра. Он, поежившись, медленно сел, не подымая головы, видя перед собой сапоги предводителя.
– Как ты? – прозвучал спокойный голос.
– Спасибо, господин, – пробормотал Бофур и попытался поклониться.
– Не кланяйся мне, – тут же резко остановил его узбад, и в голосе его прозвучала злость, заставляя Бофура еще сильнее вжать голову в плечи. – Ни к чему это! Оин, осмотри его ногу. Мы скоро выступаем.
Лекарь подошел почти тотчас, сменяя предводителя, и осмотрел ногу, перевязал заново и заметил ободряюще, что обошлось видимо без заражения, а значит Бофур скоро пойдет на поправку. А затем к Бофуру подошел тот самый юный гном с перьями в косице, которые, однако, теперь перекочевали за его правое ухо, и протянул ему полную миску горячей, рассыпчатой каши с жирными кусочками соленого сала. Бофур и не помнил, когда ел такую кашу… и вчерашняя каша, и сегодняшняя была проглочена за короткое время.
После быстрого завтрака гномы свернули лагерь, оседлали пони, навьючили и взобрались в седла. Высокий, мощный гном – тот самый, что нашел Бофура, – подошел к Бофуру, ведя своего пони под узды. Подошел, и, легко подхватив Бофура под подмышками, поднял и усадил на пони, взлетев в седло позади его. Узбад дал отмашку и отряд немедля двинулся через лес в ту сторону, что грозила Бофуру немыслимыми карами.
Он помнил, помнил слова узбада, о том, что его выкупят, но… Бофур со всей четкостью и ясностью понимал – то были просто слова. Он ведь не знал, какое конченное, позорное существо представляет из себя Бофур… не знает, насколько он грязен. Но хозяин Бофура без всяких сомнений, тотчас же рассеет неведение узбада и вот тогда… а что будет тогда Бофур сил не имел додумать.
Лес раздался в стороны, расступился, и копыта пони звонко зацокали по мощеному камнем тракту, что вел прямиком туда, где располагался постылый постоялый двор хозяина гнома. Бофур сидел в седле перед Двалином, низко опустив голову, в кольце его рук, держащих поводья, и, с каждым шагом пони, кошмарное место становилось все ближе. И не сбежать… безнадежно…
Постоялый двор вырос на изломе тракта, заворачивающего вправо, и при виде острой крыши, возвышающейся над крепким высоким забором, при громком лае дворового пса, Бофур дернулся, чуть не свалившись из седла, но был удержан стальной рукой. Бофур трепыхнулся вялой рыбешкой и сдался, горько всхлипнув.
– Не бойся, – гулко ухнул над ним голос Двалина, и рука его еще крепче прижала раба к себе. Для надежности.
Пони бодро вступили на обширный двор через гостеприимно распахнутые ворота, и на крыльцо незамедлительно вышел даже на вид грозный мужчина из людей. Высокий, сильный, с коротко стрижеными, тронутыми сединой волосами, с цепким взглядом колко-жестко смотрящий из-под кустистых бровей. Гномам было одного взгляда довольно, чтобы опознать перед собой того, для кого меч и ремесло воина было знакомо не по наслышке.
И сердце Бофура обрывается, падает, и голос хозяина вызывает невольную дрожь.
– Ага, не зря я на него ошейник с бляхой надел! Благодарю, господа, за возврат этого беглеца, – голос мужчины сочится довольством.
– Не стоит благодарить, – сухо отрезает узбад, останавливая пони рядом с человеком, но не спеша покидать седло, и свысока смотря на человека. – Он у вас не задержится.
Хозяин в деланном изумлении вскидывает брови и усмехается.
– Вот как… отчего же? Или господин гном желает ограбить меня? Не думаю, что вы, уважаемый, желаете ссоры или плохой славы.
– Верно, – нехотя-зло роняет Торин, обжигая человека взором, но тот лишь насмешливо-невозмутимо щурится. – Я уверен, что вы не откажетесь от лишних денег.
– Воно оно что… – тянет хозяин, кивая. – Это дело серьезное и с порога не делается. Да и ваш отряд устал с дороги. Поговорим чуть после, когда вы отдохнете и подкрепите силы доброй едой и выпивкой. А пока, уж будьте любезны отпустить моего раба. Он посидит в сарае до сговора, а то вновь сбежит.
– Он останется с нами, – отрезает Торин.
– Он останется, – кивает человек. – Если я его ПОЖЕЛАЮ продать… власти этих земель весьма насторожены к своим соседям гномам. Не стоит портить дружбу двух народов ради одного раба… о котором вы ничего не знаете.
Узбад мрачнеет, но человек встречает его взгляд не дрогнув, осознавая свою правоту и силу с правом. Гномам не нужна лишняя ссора с людьми так близко от Эред Луин. Торин скрипит зубами и оборачивается к Двалину.
– Двалин, отпусти его, – негромко и твердо говорит он. В ответ на него смотрят глаза взбешенного зверя, готового сорваться с повадка. – Верь мне…
– Брат, – Балин дотрагивается до плеча Двалина и тот, пересилив себя, подчиняется.
Бофур встает на утоптанную землю двора одной ногой, другой стараясь не касаться земли, и смотрит на хозяина со страхом. А тот кивает своему работнику на Бофура, и тот, вцепившись в плечо гнома, тащит его с глаз долой…
***************************************************************
Двалин тяжко смотрит на Торина. Тот же старательно отводит взгляд. Чувствует себя виноватым и есть отчего. Дело выкупа оказалось непростым, и даже опыт Глоина в торговле с людьми не помог. Человек упорно отказался говорить с ними до следующего утра, а это значит, что он по-прежнему властен делать с беднягой, что им повстречался, что пожелает. И Торин не может силой заставить хозяина постоялого двора продать им Бофура. Вернее может, но тогда Эред Луин потеряет возможность продавать свои изделия в близлежащем городе, а значит продовольствие, зерно придется покупать за много миль отсюда. Снаряжать караваны очень хлопотно и неизвестно к пользе ли будет.
Он не может себе позволить необдуманных действий. Он в ответе за благополучие нескольких сотен гномов, их жен и детей. Жизнь одного гнома-морийца против них? Нет, он сделает что может хотя бы ради Двалина, но без лишнего риска…
Торин не хотел думать, что станет делать, если у них ничего не выйдет…
В комнате царит нехорошие молчание. Торин думает, Балин тревожится, Двалин ждет, не сводя с Торина глаз. Смотрит не мигая, набычившившись, как смотрят по обыкновению дикие волки в клетках человеческих зверинцев. Он и есть зверь, и Торин знает историю Двалина, который в детстве выживал как мог в собачьей будке…
– Я хочу тебя кое с кем познакомить, – сказал Трайн и дернул головой, зовя идти за собой.
Торин с радостью оставил пыльный талмуд на столе и бегом бросился за отцом. Интересно, куда они идут и с кем отец хочет его познакомить? Любопытство разрывает Торина, и мальчик с трудом удерживается, чтобы не засыпать отца вопросами…
– Здрав будь, Фундин, – приветствует отец незнакомого гнома.
– Мой принц, – склоняет голову в легком поклоне названный Фундином.
– Я слышал, ты с сыном вернулись в Эребор не одни, – говорит Трайн. – Говорят также, ты нарушил старый обычай.
Торин насторожился и с беспокойством смотрит на взрослых. На него не обращают внимания. Оно-то и верно. Он просто мальчик, которому не к месту нос перед взрослыми задирать. Ничего он из себя пока не представляет. Вот вырастет, докажет право называться гномом, воином, вот тогда… а пока кто он такой, чтобы взрослый его приветствовал? Даже не наследник… Дед порешил назначить наследником младшего, Фрерина. Ну и пусть, а Торин станет воином!…
Трайн смотрит твердо, а Фундин поджимает губы, невольно стиснув кулаки.
– Нет чести слепо следовать обычаю, – негромко отвечает гном.
Трайн смотрит испытывающее на Фундина.
– Тот гном жив? – спрашивает Трайн. – Правду, Фундин. Не лги мне.
– Не имею права перед Родом, – несколько резко от обиды отрезает Фундин. – Он был в своем праве и он продал мне право решать судьбу ребенка своего кровника.
Взрослые смотрят в глаза друг другу и Торин ежится от довольно страшного ощущения… того, что повисло в воздухе между мужчинами. Мальчик же рядом с ними подобно маленькому камушку…
– Хорошо, – кивает Трайн. – И ты решил его судьбу?
– Балину нужен брат, – сухо роняет Фундин, хмуро смотря на принца.
– Махал приводит детей к отцам разными путями, – неожиданно мягко говорит отец Торина. – Я понимаю. Я привел своего сына. Пусть будут товарищами.
У Фундина опускаются плечи, и он отрицательно качает головой.
– Ваше высочество, ничего не выйдет. Он как дикий волчонок или крысеныш из шахт. Он не говорит, кусается и только Балина подпускает с едой. Только с едой… он может навредить вашему сыну.
– И все же я хочу, чтобы Торин увиделся с ним. Я настаиваю…
Фундин нехотя покоряется воле Трайна и приглашает идти за собой. Торин идет за отцом и поэтому, когда Фундин открывает дверь в одну из комнат в своих покоях, он не сразу видит того мальчика, которого Фундин сравнил с крысенышем. Отец поворачивается и толкает Торина вперед, и он вступает в комнату…
В дальнем углу комнаты, на скомканном шерстяном одеяле стоит на четвереньках… существо. Голое, тощее, с длинными спутанными в ком волосами, что припадает к полу и ощеривает зубы, стоит Торину вступить в комнату.
Оно рычит. Негромко, но грозно до печенок. Но когда в комнату вступает отец, Торин видит в карих глазах существа страх, и оно прижимается к стене, переставая рычать, затравленно смотря на взрослых за спиной Торина.
– Почему он голый? – спрашивает отец.
– Он не привык к ней. Мы пытались его одеть, но ничего не вышло.
– Он боится вас, – вырывается у Торина. Он оборачивается к взрослым и заявляет: – Вы его пугаете!
Трайн кивает, задумчиво смотря на двуного детеныша Фундина.
– Верно. И его страх справедлив… Фундин, дети быстрее нас смогут ему помочь…
Торин не слушает, что говорит Трайн и что отвечает Фундин. Он осторожно делает несколько шажков забившемуся в угол мальчишке, садится на корточки и нерешительно улыбается.
– Привет, я Торин…
… Отчаянный стук в двери прерывает воспоминания.
– Пожалуйста, откройте! Пожалуйста! – раздается детский голос, что срывается будто в плаче.
Они тут же на ногах, и руки ложатся на мечи и топоры. Глоин распахивает дверь, и в комнату вваливается худенькая девочка в старом коричневом платье и в латаном-перелатаном переднике. Рыженькая, с серыми глазами, с острым личиком. Обычная человеческая девочка, из глаз которой текут слезы. Но у ней за спиной никого…
– Пожалуйста! Помогите! Вы же гномы! – выпаливает она сквозь слезы. – Они замучают его!
– Тише, успокойся! – Балин кладет руку на голову девочке, которую просто трясет. – Что случилось? Скажи толком…
– Бофур… они замучают его! Отец… он взял кнут! И в сарай пошёл… он убьёт его! Пожалуйста, вы ведь тоже гномы!
Торину в миг все ясно. Двалин с рыком подхватывает топор и бросается вон из комнаты, а Торин бросается вслед.
========== глава 4. Наказание ==========
– Ты думаешь, я с тобой шутки шутить буду? – пальцы человека больно вцепились в волосы, выкручивая их и оттягивая назад так, что, казалось, сейчас шея переломится.
– Прошу вас… я не хотел… – лицо гнома исказилось от боли, а человек неотрывно смотрел на него, с открытым удовольствием продолжая выкручивать на затылке несчастного волосы. Выкрутить до предела и рвануть резко – пусть небольшая прядь, зато боли до слез и невольного крика.
Простое наказание – не оставляющее шрамов и синяков, но оставляющее болезненное послевкусие надолго. Напоминание, что не стоит злить хозяина.
Гном всхлипывает, держится за затылок, а человек нарочисто-брезгливо сбрасывает на пол, под ноги, черную прядь волос. Подымает руку, намереваясь вновь зарыться пальцами в волосы невольника, но гном шугано дергается, вжимаясь в стену. Человек усмехается – хорошо.
– Что я тебе приказал? – вкрадчиво спрашивает он. – Я приказал быть послушным… делать, что велят… а ты что же? Кусаться?!
Человек замахивается, и гном затравленно вжимается в стену, закрывается руками…
– Руки убрал, – цедит хозяин. – Руки!
Черноволосый гном медленно, вздрагивая, подчиняется… и от оглушительной затрещины звенит в голове.
– Всего-то требовалось рот открыть и потерпеть… а он сопротивляться и кусаться. Ты заслужил наказание. Стоять! Не дергайся!
Человек прижимает его к стене дома одной рукой, и срывает с него штаны до колен.
– Не надо!
– Заткнись! – еще одна пощечина… – Бэд, ко мне! Фьють!
Крупный кудлатый пес-подросток подбегает, виляя хвостом.
– Тебе нравится Бэд, Бофур? Я видел, как ты его гладил. Бэд хороший пес… только молодой да глупый, а клычки у него уже острые, крепкие… двинешься – укусит.
Человек ловит пса за холку и тыкает его носом в пах гнома. А тот обмирает от ужаса, только черные глаза распахиваются от жути происходящего. Пес фыркает, обдает теплым дыханием, и гнома начинает трясти.
– Что Бэд, не нравится? – спрашивает человек и берет яйцо из лукошка, что было оставлено кем-то на крышке пивной пустой бочки, поставленной рядом с другими бочками на дворе. Хруст раздавленной скорлупы, и у Бофура перехватывает дыхание, а человек вымазывает его низ живота, член, растирает жидкое, липкое, дурно пахнущее яйцо по его телу.
Пес заинтригованно переступает с лапы на лапу, тянется, подлезает под руку человека …
– Давай Бэд, давай, мальчик…
И мокрый, холодный нос тычется в пах, и у гнома подгибаются колени. Шершавый язык, как наждачкой, проходит по коже, и Бофур белеет мертвенно, и по лицу текут слезы, но он их даже не осознает… он глохнет, обмирая, охваченный ужасом, чувствуя каждой клеткой тела шершавый язык и твердость белоснежных клыков… Пес лижет, сильно проводя языком по коже, вылизывая пах, подныривая носом под ствол члена, добираясь до яичек…
Жалкий скулеж гнома, который уж не помнит себя, и ухмылка человека, довольного этим…
– Пшёл прочь! – мужчина отталкивает пса и за волосы толкает Бофура на землю. – На колени! А теперь открыл рот, живо!
По лицу гнома бегут слезы. Его всего бьет дрожь, и он покоряется, подчиняясь нажиму пальцев, что вцепились в щеки. Пальцы тут же лезут в рот, в самое горло, и Бофур давится, его мутит, а жестокий голос его хозяина впивается в мозг, бьет по самому больному:
– Хороший ротик… соси, сука… или ты хочешь, чтобы я псами ту рыжую тварь затравил?… хорошо соси, сука!
Пальцы то толкаются в горло, то чуть поддаются назад, и тошнота все сильнее подкатывает к горлу, так что терпеть ее становится все труднее. Но наконец человек вытаскивает свои пальцы, и Бофур с облегчением сглатывает, молясь, чтобы на этом все кончилось. Но через мгновение надежда оставляет его. Мужчина перед ним расстёгивает ремень и приспускает штаны. Все внутри сжимается от вида полувставшего от возбуждения члена.