В тот роковой для него день Билл страшно устал. До пропавшего голоса, тошноты и головокружения. Мыслей в такие моменты появлялось особенно много, и необходимо было выплеснуть хотя бы часть из них. Билл, толком не соображая, что конкретно пишет, начеркал пару строк в дневнике… и забыл его на подоконнике в студии. Том нашел. И прочитал. Он ничего не сказал, когда возвращал дневник, только полоснул злобным и каким-то совершенно чужим взглядом и дверью громко хлопнул, когда из комнаты выходил. Дневник Билл больше не вел, ни разу нигде не записав ни одной своей настоящей мысли, но, несмотря на это, с тех пор для него начался его личный, персональный ад.
Про прочитанное Том ничего никому рассказывать не стал, – про секретную любовь Билла в группе до сих пор не знал никто, – но вот отношение его изменилось кардинально. Если раньше он просто не обращал на Билла внимания, то теперь делал это как-то подчеркнуто и особенно обидно, за четыре прошедших года ни разу не обратившись напрямую. Только иногда, вскользь, будто и не для Билла вовсе, а так, в никуда, бросал очень злые замечания. В основном про геев и их убожество, благодаря чему прослыл настоящим гомофобом, но Билл-то знал, что говорилось это всё не ради красного словца, а именно для него. Кроме этого Том не упускал ни одной возможности продемонстрировать свою очередную, непонятно какую по счету подружку.
Ситуацию усложняло то, что Том всегда был рядом. На сцене, в мыслях… даже если физически был где-то далеко, Билл всё равно ощущал его присутствие и уже до смерти устал от какого-то полупризрачного существования, а Том, словно издеваясь, никогда не давал повода его отпустить. К себе не подпускал, но и не прогонял так, чтобы Билл понял: всё, пора уходить насовсем.
Иногда ему очень хотелось, чтобы Том уже сделал хоть что-нибудь, пусть даже ударил. Нужно было что-то реальное, настоящее, что можно было бы ощутить и потрогать. Даже если это будет боль. Но тогда Билл смог бы ее почувствовать и запомнить, и впоследствии держаться, как за спасательный круг, напоминая себе, что шансов у него нет. И, может быть, в этом случае у него бы получилось шагнуть дальше и начать, наконец, жить.
Но потом Билл пугался своих мыслей, скулил от ужаса, представляя, какой будет эта самая жизнь, если нельзя хотя бы просто посмотреть, и продолжал существовать дальше, молчаливо наблюдая за Томом со стороны и терпя его выходки.
Том не всегда вел себя по гадски. Были и светлые моменты. Например, когда он играл на своей гитаре, не той, сценической и очень крутой, а первой, плохонькой, старенькой и самой любимой. Стоило коснуться ее струн, как его лицо озарялось такой неподдельной нежностью, что хотелось плакать. Билл смотрел на него и мечтал, что когда-нибудь, хоть на минуточку, Том и на него посмотрит так же.
А еще, когда Том играл с собаками. Без страха, даже перед большими и незнакомыми, с какой-то ласковой строгостью и взаимной симпатией. Говорят, что собаки всегда чувствуют хороший человек или плохой. К обычно агрессивному, часто матерящемуся и говорящему всякие пошлости Тому собаки перли дружным строем, с первого взгляда принимая за своего. Для Билла это был очень существенный показатель.
Но что ему не нравилось совершенно, так это вереница грудасто-клонированных девиц, которые лезли к Тому даже больше чем все собаки вместе взятые. Билл молчал, понимая, что вмешиваться права не имеет. Только иногда, когда злость переходила все рамки, выпуская скопившийся в организме негатив наружу, мог разбить что-нибудь или накричать на того, кто находится поблизости, обычно совершенно невиновного, а потом долго мучиться от чувства вины. Ну, или напиться, как вчера, например…
Из-за вспомнившейся ночи стало невыразимо стыдно. Нажрался, как свинья, нес всякую чушь перед совершенно незнакомым человеком, с которым еще и работать предстоит вместе целую неделю. Перед мысленным взором предстали весело блестящие серо-синие глаза, и Билл застонал, пару раз приложившись лбом о зеркало.
Как же хочется домой… Дурацкий конкурс! Билл был приглашен на него как один из членов жюри. Участвовать в подобных мероприятиях он не любил, но когда дело касается популярности и возможности лишний раз засветиться на TV, желание и личное мнение никого не интересуют.
Конкурс молодых исполнителей был затяжным и длился около полугода, но один раз в месяц, на неделю, к постоянному составу жюри присоединялось два эксперта из знаменитостей. Их мнение особенной роли не играло, и приглашались они в основном ради зрелищности. В этот раз роль одного из массовиков-затейников предстояло играть Биллу, из-за чего целую неделю ему придется торчать в почти замкнутом отельном пространстве.
Да еще и Адам этот… нужно теперь искать его и извиняться, надеясь, что всё произошедшее не станет достоянием гласности, и самым страшным была даже не пресса, а Дэвид. От мысли, что о его вчерашней попойке может узнать Йост, Биллу стало еще хуже. С одной стороны, нахождение в отеле было проклятием, а с другой, его можно было считать почти подарком. Территория была закрытая, и посторонних здесь практически не появлялось, благодаря чему Дэвид ослабил привычный тотальный контроль, на целую неделю предоставив подопечному хотя бы видимость свободы. Но если до него дойдет слух о том, как эта свобода используется, придется Биллу сидеть в своем номере и выходить исключительно на репетиции, поэтому срочно нужно найти Адама и удостовериться, что никакой лишней информации в массы не просочится.
Покончить с неприятной миссией Билл решил как можно быстрее, отправившись на поиски. Поймав первого попавшегося представителя обслуживающегося персонала и спросив, где можно найти Адама Ламберта, – фамилию Билл прочитал, заглянув в список участников, – он спустился в ресторан отеля.
Адам в полном одиночестве сидел за стойкой, лениво листал газету и что-то пил из высокого непрозрачного бокала. Появления Билла он не заметил, как раз в этот момент попросив у бармена:
- Повтори...
- За мой счет, - вежливо предложил Билл, испытывая какое-то неправильное, будто отраженное в зеркале чувство дежавю.
- Не интересуюсь, - оборачиваясь, ухмыльнулся Адам.
Ничего отвечать на это Билл не стал, терпеливо пережидая неуместный, на его взгляд, приступ веселья.
- Ты всё? – наконец, не выдержал он. – Веселиться закончил?
- Так точно! – четко и нарочито серьезно отрапортовал Ламберт, вскакивая на ноги. Билл поморщился, но стерпел. Сам виноват. Не напился бы вчера – не связался бы с этим клоуном.
- Я вообще-то извиниться хотел, - усмирив злость и гордость, начал Билл.
- За что?! – может, действительно не поняв, а может, решив поиздеваться, перебил его Адам.
- За вчерашний вечер, - Билл нахмурился и поспешно добавил, видя, что собеседник снова собирается его перебить. – Дай я договорю, хорошо? - попросил он. Адам кивнул и закрыл рот, позволяя выдать заученный для подобных случаев и отрепетированный текст. – Моё вчерашнее поведение было недопустимым, я приношу искренние извинения за доставленное неудобство. Очень благодарен за то, что помог мне, и буду благодарен еще больше, если всё произошедшее останется между нами.
Легкое головокружение, которое он чувствовал с момента пробуждения, усиливалось с каждым словом, а уже практически издевательский блеск серо-синих глаз только добавлял неприятных ощущений. Билла повело куда-то в сторону, и он инстинктивно протянул руку вперед в поисках опоры, чувствуя, как темнеет перед глазами.
Он не ожидал, но опора нашлась. Сильные руки обхватили его за талию, притягивая к почти горячему телу, позволяя перевести дыхание и прийти в себя. Билл постоял недолго, уткнувшись лбом Адаму в плечо и глубоко дыша открытым ртом. Немного оклемавшись отстранился, продолжая держаться за Ламберта, оказавшегося удивительно надежным, и сосредоточился на ощущениях, пытаясь сообразить, сможет ли стоять самостоятельно.
- Ты как? – выражение в серо-синих глазах как-то неуловимо изменилось, из придурковато-соблазняющего превратившись в очень взрослое, мудрое и почти по-отечески заботливое.
- В порядке. Просто голова закружилась, - Билл, вдруг, хмыкнул с изрядной долей самоиронии в голосе. – Пить меньше надо.
- Это да, - ухмыльнулся Адам, и предложил. – Может, тебя до номера проводить?
- Нет, спасибо, не нужно, - осторожно, чтобы снова не закружилась, помотал головой Билл и, наконец, отстранился, с каким-то странным сожалением убирая руку с приятно теплого плеча. – Таблеток я уже наелся, теперь только подождать, когда действовать начнут, и всё в порядке будет.
- Тебе полежать надо. И пей больше жидкости, только не энергетики, лучше всего зеленый чай помогает, - со знанием дела посоветовал Адам.
- Спасибо, - снова поблагодарил Билл, окончательно отходя в сторону. – Еще раз прошу прощения за вчерашнее…
- Сказал же, ерунда, - Адам дернул плечом, показывая, что продолжения разговор не достоин. – Не переживай по этому поводу, от меня никто ничего не узнает.
Билл молча склонил голову, в благодарном жесте и, не проронив больше ни звука, поплелся в сторону своего номера. Он едва успел завернуть за угол, как его больно схватили за руку и куда-то потащили с такой скоростью, что даже напугаться толком не успел.
- А ну, иди сюда, придурок! Какого хе*а ты с этим козлом обжимался?! – зло выдохнул Том, ударяя его спиной о стену, наклоняясь очень близко и овевая кожу тяжелым яростным дыханием.
- Что? – всё-таки перепугался Билл.
- Ты чем думаешь, идиот?! Или у тебя уже все мозги от лака склеились?! Он же гей открытый, а ты об него трешься, как сука в течке! Если вас кто-нибудь застукает, представляешь, какие сплетни поползут?! Ты, бл*ть, совсем еба*улся?!
Билл смотрел, слушал и не верил в происходящее. Мало того что Том первый раз за несколько лет заговорил с ним напрямую, так еще и впервые с момента знакомства в принципе так явно показал свои чувства и эмоции по отношению к нему.
2.
Адам устал. До какого-то амебного состояния, когда не способен уже практически ни на что, и можешь только тупо двигаться в ту сторону, в которую повернут. Усталость была не столько физической, сколько эмоциональной. Точнее, этих самых эмоций у него как раз почти и не осталось. Он выдоил их по капли, даже заметить не успев, что лимит исчерпан.
Адам осознавал, что надо бы поберечься, отдохнуть и, хоть ненадолго закрывшись от окружающего мира броней отчужденности, накопить жизненно необходимой энергии. Он даже каждый раз перед очередным концертом обещал себе, что вот сегодня будет исключительно профессионалом - талантливым и вышколенным, но душу свою оставит себе. И каждый раз, выходя на сцену, благополучно об этом забывал, вспоминая про данное обещание только оставшись в одиночестве номера и чувствуя себя пустой пластиковой бутылкой из-под выпитой виноградной фанты: игриво-шипящий ароматный напиток закончился, оставив после себя унылую, полупрозрачную тару, годную разве что для утилизации.
Неожиданно вспомнился вчерашний вечер и этот мальчик, Билл. Мальчик был невероятно красивым, но очень несчастным и тоже уставшим. Пьяный он казался злым, но до одури сексуальным. А вот сегодня утром, протрезвевший и страдающий с похмелья, был совсем другим. Воспоминание о том, как Билл, жутко нервничая и прячась за высокомерием как за щитом, пытался извиниться, совершенно не испытывая раскаяния, вызвали улыбку. А те, когда Билл прислонился к нему в поиске поддержки, невероятно трогательный и ранимый в своей секундной слабости, породили в груди теплое чувство.
Заочно Адам Билла знал, восхищался им и, что греха таить, хотел. Он помнил, что еще только грезил о славе, как о чем-то далеком и недоступном, а Билл уже томно и отстраненно смотрел с плакатов и экрана телевизора, несмотря на то, что младше лет на десять. Адам ему не завидовал.
С одной стороны, всемирная ранняя слава - это, конечно, здорово, но с другой, так и хочется спросить: а как же детство? Не то, в котором приходится пахать по двадцать часов в сутки, выучиваясь врать и уворачиваться аномально рано, а обычное, нормальное. С его стандартными радостями и горестями. Когда совершаешь какую-нибудь нелепость и не боишься, что тебя опозорят на весь мир.
Ему часто говорили, что очень поздно начал строить карьеру, но, несмотря на якобы потерянное время, Адам был благодарен родителям, что его детство они смогли уберечь. Да, слава к нему пришла не в столь юном возрасте, как к Биллу, например, но он тоже многого добился и своей карьерой, пусть пока еще не полностью, но был вполне доволен.
Раздавшийся тихий стук в дверь прервал плавное течение мыслей и будто открыл закодированный и недоступный до этого момента файл. Адам подобрался, распрямляя устало поникшие плечи, модифицируя себя двухсекундной давности, и пошел открывать, точно зная, что сексуально-веселой агрессии в его взгляде с каждым шагом прибавляется, а вот пустоты и обреченности становится всё меньше.