- Пароль в гостиную Слизерина – «Флёрдоранж», – донеслось мне вслед из-за почти захлопнувшейся двери.
Вот, хотите – верьте, а хотите – нет, но это слово мне ни о чём не говорило. Но просветили меня быстро, очень быстро. Было что-то около семи утра, когда я, назвав пароль, шагнул в уже знакомую мне по второму курсу гостиную и… нос к носу столкнулся с раздражённым чем-то Драко Малфоем:
- Х… Драко, что ты здесь делаешь? – вовремя поправившись (надо же, чуть не выдал себя на первой же минуте испытания), я, как надеялся, с достаточной долей грации и всегдашнего Паркинсоновского заигрывания с Малфоем проплыл…а в комнату.
- Где ты была? Ты что, забыла, что за нами в семь часов прибудет моя maman?
- Что-о?! Ах, да-а, конечно, помню, но… Дракусик, мне так необходимо было принять ванну… – я и сам не понимал, что тогда нёс – меня вела моя интуиция, хоть и обиженная на любимого хозяина за пренебрежительное отношение, но, как всегда, готовая вытащить мою задницу из очередного капкана.
- Сколько можно говорить тебе, Панс, чтобы ты не смела меня называть этим дурацким прозвищем? Ты бы ещё Бон-Бон сказала, как эта гриффиндорская подстилка Браун.
Оп-па, какая, оказывается, у нашей красавицы репутация. Я тогда сразу решил предупредить Рона, чтобы поосторожней с ней общался, а то магия магией, а сифилис с гонореей никто не отменял. В общем, какие-то посторонние мысли дали мне те несколько секунд, которые позволили взять себя в руки, и я не менее рассерженно, чем Малфой, зашипела в ответ:
- Тогда не называй меня Панс, ты же знаешь, что я ненавижу это сокращение! – это, между прочим, было чистой правдой, я сам случайно слышал, как Паркинсон жаловалась Булстроуд, но… как оказалось, Драко Малфой об этом ничего не знал. Как-то странно посмотрев на меня, он вернул на лицо свою обычную маску пренебрежительного равнодушия и, кивнув нагруженным вещами хогвартским эльфам, появившимся в этот момент в гостиной, предложил мне свою руку, на которую я автоматически опёрся, разворачиваясь вслед за ним к выходу из этого гадюшника. Всё моё внимание было занято тем, чтобы не сверзиться с каблучищ и изобразить походку, которую регулярно демонстрировали в Большом зале хогвартские старшеклассницы. Поверьте, это было очень нелегко: как оказалось, у девчонок где-то не там находится центр тяжести, и мне с трудом удавалось не изображать из себя то переваливавшуюся утку, отклячившую зад, то беременную мантикору. Особенно если учитывать, что доставшееся мне «по наследству» тело имело рубенсовские пропорции. Кстати, это выражение я от Гермионы подцепил, а когда поинтересовался, что оно значит, она мне такую лекцию с демонстрацией репродукций прочитала, что меня к концу от живописи уже тошнило. Не знаю, может, кому-то такие… э-э-э… дамы и нравятся, но, по-моему, они «слегка» полноваты. Так вот Паркинсон как раз из таких, и при эдакой-то фигуре у неё голос мелкой надоедливой шавки. Представили себе это чудо? Вот-вот, а я ею ещё и должен был целые сутки притворяться! Да меня от собственного «ангельского» голоска мигрень замучила. Ну, в общем, из-за сильного акцентирования моего внимания на проблеме передвижения, времени на обдумывание сложившейся ситуации у меня не хватало. А ведь ежу же было понятно, что провести сутки в спальне слизеринок в Хогвартсе или двадцать четыре часа хрен его знает где – это две большие разницы. К тому моменту, как мы добрались до лестницы в кабинет директора, я потихоньку восстановил способности к прямохождению и успел даже задуматься: «А куда, собственно, меня ведут?» Вопросы Хорьку задавать было глупо. Похоже, Паркинсон великолепно знала о намечающемся мероприятии, поэтому я, высветив на физиономии, как мне казалось, достоверное выражение «я богатая дура», наиболее соответствовавшее недалёкой слизеринке, под ручку с Малфоем шагнул в кабинет директора. Там нас сразу окружили две кудахчущие… нет, не так: две манерно восхищающиеся нашим видом наседки. То бишь Нарцисса Малфой и… как же её? А! Джорджиана Паркинсон. Хорошо хоть, мать Хорька сама к ней обратилась, а то вот был бы номер, если бы «доченька» матушкино имя запамятовала. С этого момента и разверзся мой персональный ад на земле. Всей компанией мы дружно перенеслись в Малфой-менор, и меня немедленно потащили в предназначенную мне комнату. И начались «Казни Египетские». С чего вдруг в моей голове всплыло это выражение тёти Петуньи – понятия не имею, и что оно означает – тоже, но мое, тогда ещё детское, воображение, выдавало именно то, что со мной творили в последующие несколько часов. Массаж, затем контрастный душ, потом ванна с какими-то приторно пахнущими маслами, педикюр, маникюр, завивка, макияж и, наконец, самое страшное… эпиляция! Если бы я знал, что подразумевают ни на миг не замолкавшие светские львицы под этим словом, сбежал бы, не оглядываясь, послав на хрен близнецов и гриффиндорскую гордость. Небось, Годрику такие пытки и не снились?! Даже я, переносивший несколько раз «Круциатус», едва вытерпел это издевательство.
А Нарцисса с Джорджианой ещё постоянно ко мне цеплялись: «Пенелопа, детка, не хмурь так лобик – ранние морщины появятся…», «Панси, дорогая, как тебе нравится моё новое боа из шерсти граквиаротопской эмадриллы?» Знать бы ещё, кто это такая. Тьфу! Эти две бабы достали меня просто до печёнок. Ещё бы полчаса такого кошачьего концерта, и я бы точно озверел не хуже покойного Волдеморта, чтоб ему земля болотом оказалась!!! Но пока мне удавалось держаться из последних сил, цедя манерным голосом: «О, да, Нарцисса, ваше боа – просто последний писк магической моды», «Maman, я не хмурюсь, я провожу гимнастику лицевых мышц по системе мадам Ваблацки». Мордред меня дёрнул это сказать! Целый час потом пришлось придумывать, что это за система, и что самое интересное, мне безоговорочно поверили!!! Представляете?
Ну, в общем, когда я был…а уже одета, завита, накрашена, напомажена, надушена, обвешана драгоценными цацками, как рождественская ёлка, с ног до головы, за нами прислали домового эльфа, и я наконец-то смог избавиться от общества двух великосветских сплетниц. Даже важный и самодовольный Люциус Малфой, который со второго курса вызывал во мне чувство глухой неприязни, в этот раз воспринимался как легендарный спаситель – рыцарь на белом коне. Был бы девчонкой на самом деле, ей-Мерлин, расцеловал бы! От этой нелепой мысли моё лицо залила краска стыда, и мне пришлось опустить голову, чтобы скрыть замешательство. Наверное, это девчоночьи гормоны толкали меня на такие возмутительные мысли, самому мне в голову подобное никак не могло прийти.
Не, я не ханжа, к тому же в мире магов однополая любовь – вариант нормы, да и сам я все месяцы после этих Амортенций задумывался, что иметь дело с парнями проще, чем с экзальтированными девчонками, от которых не знаешь, чего и ждать, но расцеловать отца Хорька – это точно сумасшествие. Не то чтобы у меня было много опыта на любовном фронте… точнее говоря, его у меня и вовсе не было. Ну, не сложилось как-то. То турнир, то министерские байки про моё сумасшествие, то нависшая угроза Волдеморта. В общем, я в тот миг жалел, что ничегошеньки в этом не понимаю… Тьфу!!! В Святого Мунго за такие мысли и без промедления!
Ну, в общем, пока я выпадал в осадок и улаживал внутренний раздрай, лорд Малфой с сыном в качестве радушных хозяев провели всю компанию, включавшую моих драгоценных «родителей», в красиво украшенную комнату к великолепно накрытому столу, уставленному разными вкусностями, и пригласили всех отобедать в «тихой семейной обстановке». Ага, щазз, в семейной обстановке! Ну, если только они не обедают каждый день в соответствии с правилами полного королевского протокола. Хотя… от них всего можно ожидать, одно слово – Малфои.
Откуда я знаю про все эти правила этикета? Да очень просто: на шестом курсе, за месяц до летних каникул, Герми взяла нас с Роном на «слабо», что мы не сумеем всё это выучить за оставшееся до конца учёбы время. Рональд продул пари, а я выиграл. Правда, это стоило-таки пары недель почти бессонных ночей, зато сегодня я мог не бояться разоблачения только из-за того, что взял за столом не ту вилку. Но знать – это одно, а пользоваться, как прирождённые аристократы – другое. Всё моё внимание было сосредоточено на том, чтобы не выпустить невзначай из рук коварные столовые принадлежности, и обращать внимание на разговоры просто не было ни сил, ни времени. Да ещё сидевшие по обе стороны от меня Нарцисса с «maman» создавали значительную шумовую помеху своей «лёгкой», ничего не значившей светской болтовнёй. Нет, краем глаза я, конечно же, видел, как Малфой-старший и «papa» обсуждали какой-то текст, написанный на красиво украшенном пергаментном свитке, а Хорёк очень-очень достоверно делал вид, что всем доволен, но иногда, когда он думал, что никто не смотрит в его сторону, серые глаза приобретали выражение, свойственное… побитым собакам, что ли. Помню, я ещё тогда подумал, что есть, оказывается, что-то, что может привести в такое состояние даже высокомерного чистокровного ублюдка вроде нашего «Дракусика». В общем, я на полном серьёзе думал, что это простой рождественский ужин – только в великосветском исполнении. Нет, я, разумеется, слышал, что Паркинсон вроде как обручена с Малфоем, но особо не верил. Хорёк – он хоть и сволочь добрая, но мозги у него есть, да и внешностью не обижен, такая, как Панси… ну-у, не пара ему, что ли. Каким же я был идиотом!!! Ну, просто таки клиническим. Меня вовсе не насторожило, что лорд Паркинсон и отец моего врага один за другим подписали тот самый пергамент, я тупо проигнорировал взметнувшийся после этого по комнате вихрь магии, спокойно поглядывал, как пожимают друг другу руки бывшие Упиванцы и как светится самодовольством лицо папаши Паркинсон. Правда, на секунду мне показалось, что Люциус чем-то недоволен, но это было лишь интуитивное ощущение (ни в лице, ни в глазах блондина ничего не дрогнуло), и поэтому я просто забыл об этом мимолётном чувстве. К тому же меня опять втянули в разговор о модных тряпках мои дражайшие «родственницы». Весь ужас моего положения дошёл до меня только тогда, когда, забрав перо у уже подписавшего договор мрачного Драко, лорд Паркинсон с ноткой самодовольства в голосе, позвал:
- Моя красавица, вот, наконец, и настал тот миг, которого ты так долго ждала! Твой черёд, дорогая, подписать брачный контракт…
Он вещал ещё что-то в том же духе, но я уже ничего не слышал, в моей голове, как набат, бились эти два слова: «БРАЧНЫЙ КОНТРАКТ!», «БРАЧНЫЙ КОНТРАКТ!» А где-то на периферии, едва слышно, звучал голосок Гермионы, рассказывавшей нам, неучам, о вычитанных ею в книгах обычаях Магического мира:
«Чистокровные семьи за полгода до назначенного дня свадьбы подписывают Брачный контракт, и разорвать этот союз, скреплённый древними магическими заклинаниями, не способен никто, а если кто-то попытается нарушить договор, то его ждёт страшная смерть…»
Всё это в полном беспорядке проносилось в моих мыслях, и только впадением в полный ступор могу объяснить то, что, как марионетка, которую дёргают за ниточки, я протянул руку и коснулся проклятого пергамента. В тот же момент по моим жилам прокатилась такая волна Силы, что я наконец-то пришёл в себя и, отбросив свиток, как будто обжегший мою руку, в несколько прыжков выскочил из комнаты и помчался по коридору, даже не задумываясь, куда бегу. Куда угодно, только подальше от этого кошмара.
Пометавшись по огромному поместью полчаса, я окончательно выдохся и ослабел от беготни, забился на какой-то чердак и спрятался в самом тёмном его углу. В таком положении я провёл, наверное, несколько часов. Во всяком случае, дневной свет, падавший из маленького оконца под потолком, сменился сначала сумерками, а потом и полной тьмой. А ещё о времени я мог судить по дозам остававшегося у меня модифицированного Оборотного зелья. Вторую бутылочку мне пришлось выпить между окончанием косметических процедур и одеванием, третью – осторожно проглотить за обедом, а четвёртую, пятую, шестую и седьмую – уже здесь, на чердаке. И вот в моих руках оставался всего один флакончик с драгоценным зельем, а я так и не придумал, как выбраться из этой ситуации. Несколько раз за эти часы искавшие меня маги проходили буквально в двух шагах от моего убежища, но Мерлин спас, я слышал только их вначале сердитые, а потом и встревоженные голоса, которые звали меня. Надо было на что-то решаться. Вот уже почти час, как шум поисков сбежавшей невесты затих, а седьмой фиал я выпил часа за полтора до этого. Значит, через тридцать-сорок минут мне придётся выпить последний запас зелья, и в моём распоряжении осталось всего три-три с половиной часа, чтобы унести ноги из этой огромной ловушки, именуемой Малфой-менором, а я даже не знаю, в каком крыле поместья нахожусь.
- Всё! Хватит сидеть, как пень, и ждать у моря погоды! – звук собственного голоса окончательно привёл меня в чувство. Сняв огроменные каблуки (и как я не свернул себе на них шею, когда нёсся сюда?), я бесшумно, насколько мог, выбрался в коридор и короткими перебежками от тени к тени стал пробираться к выходу из этого лабиринта. Минут через пятнадцать мне посчастливилось наткнуться на парадную лестницу, и я уже более уверенно отправился искать кабинет хозяина поместья. Ведь именно там находился подключённый к школе камин. Часы как раз пробили пять утра, все обитатели менора видели девятый сон, когда я, наконец, отыскал проклятую комнату. Осторожно приоткрыв дверь, убедился, что там, кроме горящего в камине огня, нет других источников света, и просочился внутрь… Точнее, это громко сказано – просочился: не с такими формами, как у Паркинсон, пролезать в узкие щели. На первый взгляд, в кабинете никого не было и тут… окружающие предметы внезапно стали терять чёткость очертаний.
- О, нет! Только не сейчас, не со мной! Я этого не переживу!
Кажется, я даже прошептал эту чушь вслух, но мне было не до подбора выражений. Делать было нечего. Зелье, выпитое мною несколько часов назад, стремительно переставало действовать. Ещё пять-семь минут – и начнут меняться черты лица и фигура, а мне ещё надо найти летучий порох и разблокировать камин, если он закрыт. И сделать это вслепую у меня явно не получится. Сильно прищурившись, чтобы чётче различать окружающие предметы, я двинулся к камину, второпях нашаривая в дамской сумочке последний флакон с Оборотным зельем. Фигуру в тёмно-зелёном домашнем шлафроке, застывшую с бокалом коньяка в руках в кресле с высокой спинкой, полностью скрывавшей ее от двери в кабинет, я даже и не увидел. Продолжая бормотать себе под нос что-то типа: «О, нет», «Зааважу нафиг», «Осточертел и этот долбаный мир, и моё невезение», я почти наощупь продвигался на свет пламени, всё пытаясь достать из сумочки зацепившийся за шёлковую подкладку фиал с зельем. Наконец, мне это удалось, и, издав что-то среднее между рычанием и проклятием, я, кое-как свернув крышечку, потянул флакончик ко рту и тут…
- Опомнитесь, сумасшедшая девчонка!
Кто-то попытался выбить фиал из моих рук, но я недаром шесть с половиной лет был квиддичным ловцом, даже с этим телом мне удалось увернуться и, отскочив за спинку кресла, выпив приторную жидкость, ловким броском зашвырнуть флакончик в огонь. Даже я знал, что Оборотное зелье боится высоких температур (потому так долго и готовится), и уже после нескольких секунд контакта с пламенем ни один специалист не сможет определить, что было в фиале. Как, впрочем, и в моей крови. Тут уж модификация близнецов виновата. А запах исчезнет через полминуты. Во второй раз мне тоже удалось увернуться. Зрение стремительно восстанавливалось, но пока в полутьме я не мог разглядеть своего противника, да и не очень-то пытался: в квиддиче лучше полагаться на чутьё, а не на глаза – они-то как раз могут подвести. Мне удалось бы увернуться и в третий раз, но я не рассчитал изменение своей комплекции и едва не застрял между креслом и стеллажом с книгами, а пока выбирался, меня настигли и с силой притиснули к полкам.
- Вы малолетняя идиотка, Паркинсон! Что было во флаконе? Да говорите же, а то я не дам и ломаного кната за вашу жизнь!
Слова сопровождались очередным яростным впечатыванием моей нехилой тушки в стеллаж. Прямо перед моими глазами тревожным блеском сияли серые глаза Люциуса Малфоя. Я успел ещё удивиться, что с первого взгляда не заметил впечатляющий платиновый хвост лорда, но тут из меня снова нагло выбили пыль. От возмущения я открыл было рот, чтобы отрицать всё, что можно и нельзя, но того, что последовало за этим, никак не ожидал. Мужчина яростно впился ртом в мои губы, нагло раздвигая сомкнутые зубы и хозяйничая языком в… Первым порывом было немедленно вырваться и убежать, но он был гораздо сильнее и меня, и бедной дурочки Панси. Я хотел было укусить его и даже попытался сжать зубы, но он твёрдой рукой ухватил меня за подбородок, не давая свести челюсти, а потом… Потом меня словно молнией ударило. Какое-то незнакомое доселе чувство словно отключило мой разум, заставляя тело таять в этих почти жестоких объятиях, а рот раскрываться, с радостью подчиняясь агрессору. Мне было всё равно: где я, кто я, в каком облике здесь нахожусь, только бы это сладостное состояние никогда не кончалось. У меня словно выросли крылья. Изменился и сам поцелуй – меня больше не захватывали, а… словно нежили и лелеяли в своих объятиях. Это чувство щемящей нежности, разгорающегося где-то в груди огня и никогда ранее не испытанного беспричинного огромного счастья накрыло меня с головой, и, когда мой рот отпустили, чтобы дать глотнуть немного воздуха, я с протестующим стоном сам рванулся к человеку, подарившему мне… доселе неведомые чувства. Я же видел, что и его «зацепил» этот поцелуй! Он уже не был для меня врагом, наоборот, роднее и ближе его у меня теперь…
Эта мысль ещё билась в моём разуме, когда почти одновременно случилось две вещи: с шумом и треском в камине за спиной Люциуса взметнулось зелёное пламя, разрывая на клочки хрупкий миг моего счастья, и, будто выходя из транса, мужчина, обнимавший меня, прошептал: «Вот оно что: Оборотное зелье». Мне на голову словно ведро ледяной воды вылили. Так вот для чего он целовал меня – пытался определить вкус выпитого мною, чтобы не дай Мерлин невеста его наследничка вдруг не окочурилась у него в доме! Ведь позору же потом не оберёшься! Как я, идиот, мог подумать, что его может интересовать что-то… дурак – он и в Африке дурак. Прав, прав был Снейп: ничему-то меня жизнь не научила! Не в силах больше выдерживать контакта с этим всё ещё желанным человеком, я с силой вырвался из его рук и, не разбирая дороги, кинулся в зелёное пламя, едва не сбив с ног вывалившегося оттуда перемазанного в грязи и крови мужчину. В последнее мгновение перед тем, как исчезнуть в каминной сети, я успел увидеть, как капюшон мантии таинственного визитёра соскальзывает с его головы, и перед моим изумлённым взглядом оказывается взъерошенный и изрядно ощипанный, но явно непобеждённый… Люциус Малфой. В следующее мгновение меня потащило по каминной сети и выкинуло в «Дырявом котле». А я ещё с минуту стоял и глупо улыбался (в смысле – стояла). Два Люциуса Малфоя в одном поместье – это было… круто.