Пока сыр-бор, шмоны и ожидания, Бенди, как в церкви на покаянии поведал Ване последние мучительные эпизоды своей противоречивой жизни.
Ни родных, ни близких у Бенди не было. Да и когда бы он успел завести их! Всю жизнь, с небольшими перерывами, провёл в тюрьме. И всё же улыбнулась и ему жизнь, хоть единственный раз, но улыбнулась. Познакомился он с замечательной женщиной, учительницей русского языка. Чувства, любовь, страсть! Чуть с ума не сошёл от счастья! Ну всё, живи и радуйся… Но… не зря в книгах говорится: «Свинья возвращается в свою грязь, а пёс – своей блевотине». Не вывез Бенди обрушившегося на него счастья, напился и упал в родную ему грязную стихию. Всего-то три дня и длилось его выстраданное им счастье, но какой глубокий след оставили в его душе эти чистые поэтические мгновения! Эта женщина, хоть он и напакостил ей, стала для него ангелом, оставившим вечный свет в его замутнённой душе. И теперь новый срок – 6 лет особого режима. Вот так и проходит жизнь (и не только у одного Бенди). Получай жестокие уроки и расплачивайся сполна за содеянное.
Тяжело было Ване слушать эту исповедь. Ком в горле застревал из-за сочувствия к несчастной судьбе этого старого знакомого. А сколько подобных историй слышали эти грязные, исписанные нравоучительными афоризмами стены! Так хотелось по-братски обнять и хоть немного утешить своего незадачливого старого знакомого. На воле люди могут пойти в церковь на исповедь к священнику, к дипломированному психологу или к своим умудрённым житейским опытом родственникам, а к кому идти удручённому постоянными жизненными неудачами зеку? – Только к такому же, как и он сам, зеку.
Пока до них не дошла очередь, они втроём заварили чай и пустили кружку по кругу. Ваня почти уже и позабыл прежних сокамерников, они уже только слегка маячили где-то на заднем плане: туманные призраки минувшего. Но появились новые друзья по несчастью со своими измученными и израненными душами. С Жуком они и жили рядом. А один срок на общем режиме тянули вместе. У них были нормальные походно-мужские отношения. А тут сподобились снова встретиться в превратке на вокзале. И каждому на душе стало полегче, что едешь ты уже не один, а втроём, как три русских богатыря.
Ваня сразу превратил ту ситуацию в шутку, и их раскатистый смех звучал по всему коридору. Они веселились и юморили, зная, что им ничего не изменить в своих судьбах, зная, что ты – Никто, и звать тебя Никак, ты просто тень, спустившаяся в Ад за жизненным опытом. Но их весёлый смех заражал и других зеков. Им уже не был так страшен зловещий Омск. Они открыто смеялись прямо в лицо предстоящей Судьбе и неизбежной смерти. У них не было преувеличенного чувства собственной значимости, и они не были уже так сосредоточены на мыслях о своём будущем. Их угрюмые лица прояснялись и даже растягивались в невольных улыбках. Глядя на этих трёх богатырей, отправляющихся на чужбину, вся превратка дружно смеялась над очередной несуразностью: «Хмурый, гнутый, и, конечно, ебанутый».
Вскоре шмон закончился, и наших друзей вместе с остальным этапом погрузили в автозаки (это такие специальные машины для этапирования заключённых). Под общий гогот в тесноте и давке покидали они родную пересыльную тюрьму. Ваня долго ещё будет вспоминать потом её родные уральские стены…
Погрузка в вагоны прошла на удивление легко и быстро. Только дикий собачий лай провожал в дорогу омский этап. Никому не хотелось уезжать, но в такой ситуации ничего поделать и перевернуть колесу Судьбы невозможно. После очередного обыска забитые до отказа вагоны тронулись в Сибирь.
В дороге, под ритмичный перестук колёс, свободная мысль уносится всё дальше и дальше в неизведанное. Человеку кажется, что он проникает ей повсюду, и ему открывается будущее. Но в этом будущем для этапника мало хорошего. Его ждут тяжёлые испытания и, ещё неизвестно, вернётся ли он домой или навсегда останется там, в чужой земле. Но тщедушный лучик надежды всё же теплится в душе у каждого: всё будет хорошо. Всё пройдёт. Всё закончится. Надо собрать волю в кулак и держаться, несмотря ни на что. Прожить свою жизнь до конца. Ведь именно она – главная человеческая ценность.
Все, кто ехал дальше Омска, откровенно сочувствовали новоиспечённым омским каторжникам, всячески старались их поддержать. Уже одно это наводило на всякие дурные предчувствия. Но наш Ваня по жизни был реалистом: будь, что будет, а там посмотрим.
Пока они ехали, Бенди и Жук, под равномерный стук колёс рассказали Ване про свои незаметно пролетевшие жизни. Они даже не ложились спать (да и некуда было: всё пространство забито дремлющим народом). В эти незабываемые часы и минуты им даже казалось, что они каким-то загадочным образом ощущают тайну бытия, которой мы, вольные люди, просто не видим за повседневными заботами. А в таких условиях чувства обостряются до такого предела, что простые зеки начинают понимать: что и почему, и, главное, для чего. Но изменить-то ничего невозможно. Человек даже с жизнью своей расстаться не может, даже если он этого сильно хочет. Придётся идти весь предстоящий путь до конца.
Вот и приехали в Омск, который теперь станет их новым и, как они надеялись, гостеприимным домом.
Местный конвой, в отличие от челябинского, сразу начал орать по-сумасшедшему. И даже конвойные-то были очень похожи на своих неумолкающих собак. В глазах – пустота, никаких человеческих эмоций. Всё как у хорошо дрессированных собак: есть, спать, работать и рвать этих проклятых зеков.
Интересно, а какие они дома, в быту, со своей семьёй?! Такая нервная работёнка ведь много сил отнимает. Но у каждого – свой крест. Кому-то, может быть, даже нравится гавкать по-собачьи всю свою жизнь. Да, поменяться с ними местами Ваня не согласился бы ни за какие деньги. Он нёс на горбу свой крест, а чужих ему не надо.
В воронке кто-то попытался заговорить, но резкий голос, не терпящий возражений, оборвал попытку разговора.
– Хоть одна мразь закурит или заговорит, на тюрьме вспотеет! Поняли?
Молчание стало ответом на этот вопрос. Всё понятно, куда приехали. Плохо придётся тому, у кого завышена самооценка. Он может сразу нарваться на гранату. А может, эти вертухаи специально провоцировали народ, чтобы сразу выявить непокорных и принять свои меры? У омских конвойных в глазах полыхал резкий огонёк садизма. А может это только какое-то врождённое свойство? И Ваня подумал, что не могут же все быть садистами. Он ещё верил, что везде есть люди. Надо только уметь их найти и разглядеть в лающей толпе неизлечимых садистов.
Обличье тюрьмы – это холодный и презрительный оскал Мёртвого дома, ненавидящего всё живое и независимое. Ваня сразу вспомнил, что слова Ад и Администрация – одного корня. Человеку, замурованному в тюремных стенах, даже собственная жизнь кажется такой никчёмной, как будто бы он сам уже, как личность, не существует, а что-то другое, похожее на живой труп, пока ещё движется и совершает какие-то бессмысленные действия.
Ваня утешал себя тем, что срок у него – небольшой. А вот тем, кто приезжал в омское чистилище с большими сроками, первое время было вообще невыносимо. Сразу начиналось интенсивное «лечение души». А как у нас заблудшие души лечатся? – через болезни, через скорби, через страдание и смерть.
Было совершенно неважно, сколько пациенту лет, и какая у него болезнь. Всех новоприбывших лечили одними и теми же хорошо апробированными средствами. Ване сразу стало жалко и всех вокруг и самого себя.
А вокруг – непрерывные истошные крики вертухаев. И какие-то чужие, потерянные и побледневшие лица этапников. В такой бешеной обстановке человек теряет самого себя и рад есть, спать и работать, не вдаваясь ни в какую полемику и ни в какие рассуждения (тем более о каких-то «правах человека»). Всё настолько строго, что осужденный начинает чувствовать всю тяжесть земного бытия и всю ответственность перед позволяющим ему пока жить Государством. «Не хотел нормально жить, получи Это, перевоспитывайся и, если наш урок дойдёт до тебя, живи дальше».
Тем и уникальна наша Страна, что она буквально переполнена такими уникальными местами, как омская каторга!
Но… каждому – своё, и винить в своих бедах искренне можно только самого себя. Нужно просто самому стереть свою Личность изнутри, чтобы было не так болезненно, когда другие будут выдирать её с мясом. А они будут это делать. У них – свои правила игры, и новоприбывшим этапникам придётся играть в их игру.
Начался обыск. Всех зеков разбили на кучи и развели по превраткам. Перед шмоном каждому приходилось ожидать своей очереди лицом к стене и смотреть только в пол. Смотреть на то, что творится вокруг, было нельзя: стой, терпи, жди. Всех разводили по разным комнатам и отсекам, и там предлагалось добровольно сдать всё запрещённое: телефоны, сим-карты, деньги, золото, мойки и наркотики. Опер сразу вкрадчивым голосом приступил к вербовке:
– Скажи, может, кто везёт что запретное. Это тебе зачтётся в дальнейшем. И в любом лагере мы замолвим за тебя словечко.
Ваня был в шоке от такой «воспитательной» деятельности сотрудников.
– У меня ничего нет, и у других ничего не видел.
– А ты не торопись. Подумай.
– О чём думать? Нет, и всё.
– Ну, смотри, как бы пожалеть не пришлось.
Возможно, Ваня не внушал этому оперу доверия (скорее всего, эти ретивые служаки так тщательно «работали» со всеми этапникам). Ваню обыскивали минут 30, заглянув в каждый шов, переворошив всё. Внимательно прочитали каждое письмо, как будто он не простой уголовник, а опасный для мира на земле террорист.
Ваня дождаться не мог, когда всё это представление закончится. Теперь он завидовал Бенди, ехавшему налегке с одним пакетом: трусы, носки, майка, кусок мыла, щетка, паста… и ничего лишнего. Просто и легко, зато не о чем беспокоиться. Ну, а ты крепись, куркулёк упакованный!
Опера все мозги себе сплавили, допытываясь: Что? Где? Как? Кто и что везёт?
Ваня сразу оценил их трудовые подвиги: работают они через чур (именно через чур, а не чересчур).
Когда народ развели по камерам, все оказались на своих местах. Корпуса разделены на следственные, осужденные, первоходы, заходники…
В камерах заправка только по-белому, на шконках днём спать нельзя. Дежурный постоянно ходит и смотрит в глазки, кроме того, почти в каждой камере – ещё и камера наблюдения. Подъём в 6 утра, и до 10-ти вечера зек должен быть на ногах или за столом. Лежать нельзя (Да, всё серьёзно в наших российских тюрьмах!).
Ваня, Жук и Бенди были посажены к транзитчикам с особым режимом, г де все ожидали этапа. Были и такие, кого вывозили с ИК-7 по жалобам или апелляциям. Ваня начинал догадываться, что их ожидает в дальнейшем.
Он невольно сравнивал родную челябинскую транзитную тюрьму с омской транзиткой.
Родная тюрьма была на чёрном ходу. Телефоны, кабуры (дыры в стенах для общения), игра (карты, нарды), деньги, брага, наркотики… и блатные со смотрящими ходят по тюремным коридорам, решают вопросы как «администрация». Своего рода самоуправление (примерно как в колхозе при Советской власти). Настоящая Администрация тоже есть, но только номинально: всё решают зеки. И тоже творят, что хотят. А в Омске зеки – никто, и если начнут булькать и права качать, их быстро в чувство приведут, и они сразу начнут делать то, что надо Администрации. Одним словом, омские служаки отрабатывают свои зарплаты – если можно так выразиться – добросовестно (а есть ли какая-нибудь польза от их «добросовестности», увидим позже).
Ваня проанализировал обстановку и понял, что здесь необходимо перестроиться, вернее, подстроиться под режим. Ему очень не хотелось оставлять остатки своего уже достаточно подорванного здоровья в омских казематах. Да и для того, чтобы вступать в конфронтацию с администрацией по какому-то вопросу, необходима поддержка со свободы, а здесь почти все понимают, что они бессильны перед жерновами бесперебойно работающей системы.
Ваня мысленно представил, как люди с высокими именами в преступном мире приезжают в Омск отбывать свой срок, например, воры или бродяги, которые должны поддерживать свой статус и не изменять ему. Но как можно разморозить такую наглухо замороженную тюрьму как омский централ №1?
Местная братва посмеивалась:
– Вам ещё повезло, что СИ №3 закрыт пока на ремонт.
СИ №3 – это тюрьма на территории колонии особого режима №7, куда Ваня и его друзья ехали отбывать свой срок. Вообще, СИ №3 – это единственное в своём роде заведение, где только бьют и ломают всех попавших туда, где никогда не услышишь нормального слова, где всё бегом или раком… Но пока там ремонт. Местные шепнули Ване, что там кого-то убили, и – во избежание каких-то преступных разоблачений, – это учреждение временно ремонтируют.
А СИ-1 по сравнению с ним считается местными уголовничками чем-то вроде детского сада. Но даже и СИ-1 показался Ване весьма злобным местом. Десять дней, ожидая этапа в колонию, они подвергались изуверской психологической обработке. Всё-таки как мелких ничтожных людишек окрыляет власть над другими людьми! У нас – блатные, тут – мусора. Но все ходят по вверенной их власти территории с холодным презрением и огоньком садизма в полумёртвых глазах. Их мышление ограничивается этими мрачными стенами, как будто бы вся жизнь – это их тюрьма, и всё, что происходит в ней – самое важное. Но как быстро входят в роль высокомерных хозяев жизни эти недалёкие люди с неразвитым умом и ущербной психикой!... Но именно от этих моральных уродов зависит зековская жизнь, которая в их мутных глазах не стоит ничего!
В таких сумрачных местах людей, – правда, против их желания, – освобождают от переизбытка духовного и материального хлама. И тому, кто сам сознательно примет изуверские условия и правила этой игры, кто освободит себя от чувства собственной значимости, будет проще и легче выжить. Иначе придётся самому бить по себе и по своему уязвлённому самолюбию.
Ване и его друзьям можно было проще и безболезненнее перестроиться, так как в иерархии преступного мира они были просто рядовыми. А тем, у кого имена и знаки отличия, кто поставил себя выше остальных уголовников, будет чрезвычайно трудно в таких, омских условиях. Их быстро истощит противостояние Системе, потому что игра идёт в одни ворота, и победитель в ней заранее известен. Для того, чтобы выдержать такое, надо быть Человеком поистине сильным духом, но, увы, преступники, в основном, не являются духовно сильными людьми (а тем более, пришельцы с Кавказа, покупающие друг у друга по цене двух проданных коров своё «воровское достоинство», живущие в подмосковных дворах и втихаря от народа заводящие лохматые шашни с так называемыми «правоохранительными» органами).
(Сильные духом люди сражаются за свою Родину и свой народ, а наши уголовнички и «правоохранители» имеют дурную привычку воевать между собой и с собственным народом.
Смогут ли они в трагический для Отчизны час объединиться и выступить на защиту своего народа? Или останутся такими же болванами и по-прежнему будут дубасить друг друга на потеху нашим врагам? … Мы выросли и воспитались в родном нашим сердцам уголовном мире, и поэтому не только хорошо знаем, о чём мы говорим, но и прекрасно осознаём возможные последствия… Но такова уж наша Судьба: говорить всем, в том числе и вам, дорогие коллеги, прямо в глаза горькую Правду… Да вы и сами всё знаете и понимаете).
А пока наши «управляющие», хорошо изучившие психологию человека, прекрасно знают, как им управлять, и на какие точки надо нажать, чтобы он был аки агнец божий.
Крепитесь, братья Арестанты!
Готовься, вольная братва!
Поглубже спрячь свои таланты,
Чтоб не слетела голова.
Зеки, сидящие в Централе, всё время находятся под давящей их «исправительной» плитой. Они постоянно гонят под психическим давлением, когда никто не знает, чем закончится день. Может это и хорошо для безопасности содержания, но кем потом станут прошедшие через это люди? Возможно, это хорошо для показухи, для тюремной статистики: вот, мол, как у нас всё прекрасно, как в чистоте и порядке содержим мы это человеческое быдло… Но всё это только оболочка, а внутри – презрение, злость и ненависть.